Емельян Пугачев. Книга 1 - Шишков Вячеслав Яковлевич (книги онлайн TXT) 📗
— Господи! Враг бежит… Победа, победа!.. Господи, благодарю тебя…
— кричит он, на глазах его слезы, губы дрожат, маленький седенький граф то бьет в ладоши, то крестится:
— Победа, победа!..
И во все русские войска перекинулось:
— Победа! Победа!
Всюду, от высот до реки, громогласно гремит «ура!», бьют барабаны, враг, впавший в ужас, всюду стремительно спасается бегством в лес, на мосты и вплавь через реку. А вслед за ним с гиканьем, свистом, пики наперевес, во весь опор скачут чугуевцы и донские казаки: «Ги-ги-ги! Ура! Ура!»
Все пространство в движении. Как серой метелью, как вьюгой, все пространство — куда ни кинь взор — покрыто бегущими.
Пруссаки бросают оружие, бегут во все стороны, спасаясь в густые леса.
Король Фридрих на пегой кобыле бессмысленно мечется в самом хвосте своей армии. Спасения нет королю. К нему устремились чугуевцы, чтоб взять его в плен.
— Притвиц! Притвиц! Я погибаю…
При ротмистре Притвице всего лишь сорок гусаров — телохранителей Фридриха. Притвиц выхватил саблю. Сорок гусаров, жертвуя собой, бросились навстречу казакам и почти все поголовно погибли. А король ускакал. В беспамятстве он потерял шляпу с султаном. Ее подобрали казаки и доставили Панину.
Было одиннадцать вечера. Обозначились звезды, опять засветлела луна.
Где-то бой барабана, где-то треск, залп, приглушенные стоны людей…
Но все было кончено.
Солдаты бережно подхватили главнокомандующего и с неумолчным, от всего сердца, криком «ура» стали качать его. Коротконогий, пухленький старичок высоко взлетал над толпой и мягко падал в упругие руки воинов.
Вот он опустился на ноги, глубоко, с облегчением вздохнул — фууу, подтянул штаны, сказал:
— Спасибо, солдаты. Спасибо, молодцы. Добрую бучку дали Фридриху.
Солдаты опять закричали оглушительно: «Ур-р-р-а-а!» и стали швырять вверх шапки. Салтыков пошарил в карманах штанов, вытянул тюрючок с леденцами, подал солдатам:
— Вот… пососите… леденчики. — Он все еще в одной рубахе, без парика, щеки морщинистые, с румянцем, седые, торчком, волосы, большие уставшие глаза то широко открыты, то по-стариковски щурятся.
— А мы с жалобой к вам, ваше высокое сиятельство. Посовещались промеж собой, да и насмелились… — выдвинулся из толпы не старый еще, черноголовый солдат с серьгой в ухе. — Харч дюже плох. Не вдосыт едим…
Уж не прогневайтесь.
«Ну так и есть, — подумал Салтыков, — а я им, дурак, леденчиков».
— Да, верно, ребята, плохо… Паскудно это у нас, снабжение-то, с провиантом-то. Да и деньги-то из Питера шлют с заминкой… Уж вы как-нибудь.
— Как на спозицию вышли, сухари одни, да картофель, да лук. А к картофелю мы не приобыкли. Иным часом и убоинки хочется, ваше сиятельство.
Уж постарайся…
— Распоряжусь, распоряжусь, ребята.
— Мы как-то двух бычишек заблудящих в лесу словили, да только свежевать принялись, тут нас и сцапали. Его превосходительство Панин приказал плетьми нас драть…
— И я бы выдрал, и я бы, — подморгнул Салтыков. — Сами виноваты, ребята, с бычишками-то со своими. Так заблудящие, говорите? — И Салтыков снова подморгнул. — А вы бы уж как-нибудь того… это самое… Куда-нибудь подальше, подальше, в чащу бы, либо в овраг. Да потемней когда, чтоб ни Панин, ни Фермор не видали. А то лапти плетете, а концов хоронить не умеете.
Солдаты засмеялись. Горел костер, становилось свежо, луна светила.
Возле палатки главнокомандующего стояла под ружьем шеренга часовых. Знамя высилось.
Салтыкову подали мундир и шляпу. Солдаты, пожелав утомленному генералу спокойной ночи, стали было расходиться.
— Погодите-ка, ребята… Я вот о чем хочу… — Он заложил руки за спину и взад-вперед медленно прошелся. — Да! Мужество! — выкрикнул он и вскинул вверх руку. — Дивлюсь я на вас, сынов моей родины, и сердце мое преисполняется гордостью. Король Фридрих французов бьет, австрияков бьет, англичанку бьет. А от нас сам бит бывает. Все бегут от него, а от нас он сам бежит. А ведь солдаты-то у него ничего себе, его солдат, хоть и наемные они, охаять не можно… Ну-тка, братцы, скажите мне без утайки, почему это я не знаю случая, чтобы русский солдат всей массой, всем скопом утекал от врага? В толк не могу взять.
Молодой адъютант поморщился, он считал подобный разговор военачальника для дисциплины вредным.
А солдаты сказали:
— По тому самому, ваше высокопревосходительство, мы не убегаем от неприятеля, что бежать расчету нет…
— Это как — расчету нет?.. Чего-то не пойму я… — переспросил Салтыков и переглянулся с адъютантом.
— А очень просто — расчету нет… Себе дороже! — хором закричали солдаты, а чернявый, что с серьгой в ухе, сказал:
— Ежели мы на линии стоим да стреляем, алибо, допустим, штыком орудуем, мы друг друга чуем, вместях все, тут уж про все на свете забываешь, одно на уме: как бы поболе немцев повалить да самому вживе остаться. И ежели ты, скажем, сплоховал, товарищ выручит. А когда в бег от противника ударишься, один, как заяц в степу, останешься: тот сюда бежит, этот туда, а глаз-то в спине нетути, ни хрена не видать, чего сзади деется. Вот тут-та либо конем тебя стопчут, либо башку отсекут. Ой, бежать несподручно…
Салтыков, руки назад, с интересом вглядывался в загорелые утомленные лица солдат, внимательно вслушивался в их простые откровенные речи.
— И все ж таки не могу в мысль взять… Ведь вот вы в бою стоите как каменные. Либо умираете, либо побеждаете. А не бежите… и не сдаетесь…
— А кто ж его ведает, — сказал солдат с серьгой в ухе, переступил с ноги на ногу и одернул окровавленную возле плеча рубаху. — Мы, конешно, народ темный. А доводись, так твою растак, до драки, мы уж друг за дружку стоим. Конешно, дураки…
— Что? Что? Дураки?! — Салтыков прижал ладони к животу, запрокинул голову и тихонько похохотал. — Не дураки вы, а герои. Храбрецы!
Солдаты приободрились, закричали наперебой:
— А храбрость в нас — от природы, ваше высокое сиятельство. Должно полагать, матери наши этакими нас родят…
— То-то же — от природы! — громко сказал Салтыков, и уставшие глаза его оживились. — Такова, стало, природа русская, да не только русская, а и прочих народов, населяющих Россию и на войне подвизающихся, — это храбрость, упорство, сознание долга пред отечеством…
