Царевна Нефрет (Том II) - Масютин Василий Николаевич (книги хорошего качества .txt) 📗
Пресса была не так уж несправедлива. Райту достаточно было бы ознакомиться с вырезками, вклеенными секретарем в отдельный альбом — и ему, как бы ни был он занят новой книгой, поневоле пришлось бы задуматься над многочисленными обвинениями.
Но Райт даже не взглянул на вырезки. А это и впрямь не сулило ничего хорошего новому молодому директору.
Райт объяснял свое назначение влиянием профессора Стакена. В должности были заинтересованы определенные лица, дали о себе знать подковерные конфликты. В конце концов без особых затруднений сошлись на кандидатуре Райта. Но сейчас, когда в прессе разгорелась полемика, давние страсти вспыхнули с новой силой.
Райт ежедневно присутствовал в музее, превзойдя даже учителя точностью и пунктуальностью. Посетителей, являвшихся к нему по различным делам, он принимал вне кабинета и беседовал с ними в смежном зале у окна. Говорил коротко, деловито, нервно. Любой посетитель должен был видеть, что имеет дело с перегруженным работой человеком и что директор с трудом высвободил для него время.
В свой кабинет Райт не впускал никого. Изредка заходил в зал, где были размещены вещи Нефрет. Туда также никто не допускался, и никто не тревожил их покой.
К Райту пришел его первый издатель и завел дружеский, непринужденный разговор об издательских делах. Но у Райта не было желания вести разговоры. Он отвечал резкостями. Издатель смутился, не смог попасть в тон и в ярости распрощался.
Нервно застегивая на лестнице пуговицы нового пальто, издатель бормотал себе под нос:
— Подожди же! Свежеиспеченное светило! Не дорос еще показывать зубы! Видно, ты уже забыл, кому обязан известностью… Погоди, посмотрим!
Через несколько дней он узнал, что Райт готовит новую книгу. Издатель написал Райту крайне уважительное письмо с предложением прекрасного гонорара. Райт поручил секретарю ответить, что профессор уже ведет переговоры с другими издателями — ответить коротко, сухо, без всяких «мне очень жаль» или «к сожалению…»
У Райта действительно появился другой издатель; точнее говоря, он нашел фирму, готовую опубликовать книгу за счет автора. Это было не очень известное научное издательство престарелого Альберта Крулля. В свое время Крулль и сам написал две популярные и не слишком содержательные книги о Египте. Издатель очень обрадовался предложению Райта, гордясь тем, что его соратником стал такой знаменитый ученый. Если бы кто-то сказал Круллю, что он, в сущности, не издает, а просто принимает на склад готовую чужую книгу, он бы смертельно обиделся. То, что Райт обратился именно к нему, а не в крупные, солидные издательства, служило для него доказательством общности их научного труда.
Мэри весьма гордилась положением мужа и очень волновалась, читая статьи о нем в прессе. Хотя Райт не делился с ней своими планами, на все вопросы у нее был готовый ответ:
— Мой муж пишет биографию Нефрет.
Кем была эта Нефрет — Мэри точно не знала, но умела произвести впечатление гладкими фразами и уверенно рассказывала об исследовании мужа.
— Нефрет, как вам, вероятно, известно, была дочерью царя и знаменитой поэтессой. Профессор Райт, мой муж, собрал целую папку ее замечательных стихов. По правде сказать, стихи эти не совсем приличны: у поэтессы из царского рода было немало общего с Клеопатрой. Любовников она меняла, как чулки. Наконец один из них не вытерпел ее измены и убил ее. Задушил подушкой. Это была очень оригинальная смерть…
Но если даже Мэри что-нибудь придумывала или искажала, чтобы придать своему рассказу романтическое очарование, ее трудно было в этом винить. Стоило ей заговорить с Райтом о Нефрет, как он начинал смотреть в сторону и отвечал на ее вопросы уклончиво, как будто жизнь царевны была чем-то недоступным для понимания его белокурой жены.
Жизнеописание Нефрет в интерпретации Мэри распространилось в обществе и имело необыкновенный успех. В одном журнале появилась большая псевдонаучная статья о египетской царевне, проиллюстрированная несколькими снимками статуи Нефрет и фотографиями ряда предметов, выставленных в музее.
Райт бросил один взгляд на журнал и сказал:
— Идиоты!
Мэри покраснела; она нарочно положила журнал на видное место, чтобы сделать мужу сюрприз.
— Не представляю, что творится в голове у автора этой статьи…
— Но, — замялась Мэри, — разве ты не помнишь, что сам читал мне стихи Нефрет и там было что-то в этом роде…
— Эх! что ты в этом понимаешь! — с волнением ответил Райт и вышел из комнаты.
Это было уже оскорбление.
Мэри схватила журнал, швырнула его куда-то в угол гостиной и с тех пор коротко отвечала всем, что ничего не знает о Нефрет.
Мэри и Кэти были когда-то приятельницами, но теперь, когда Кэти стала мачехой Мэри, их отношения совершенно изменились. Мэри все время казалось, что отец остался ей что-то должен. Дела Ландсберга шли превосходно, а его высокомерный вид был лучшей рекламой финансовых успехов. Он помолодел, начал носить яркие галстуки и порой даже позволял себе острить — правда, не совсем удачно.
Вилла Ландсберга в Грюнвальде вновь ожила. Многочисленные гости видели, как счастлив ее владелец и как молодая жена заботится о нем, забывая обо всем на свете. Всем своим поведением Ландсберг намеренно подчеркивал чувства к молодой женушке.
Мэри посещала отца довольно часто, хотя ей трудно было привыкнуть к чужим людям, которые приходили сюда лишь с целью покрасоваться и осмотреть обстановку. Ее раздражало чересчур свободное обращение отца с Кэти, против чего ей, как дочери, подобало бы возражать. Действовала на нервы и новая привычка отца хвалиться своим широким и отборным кругом знакомств — между прочим, совсем не таким, какой следовало бы заводить.
Кэти, похоже, даже не заметила отчужденности Мэри и зазывала ее к себе, беседуя с нею покровительственным тоном, усвоенным вместе с положением мачехи.
При этом она неустанно следила за падчерицей: отец не должен был надолго оставаться наедине с дочерью.
Как-то Мэри зашла в кабинет отца. Он сидел в кресле. При появлении дочери с его лица сползла безмятежная улыбка; он знал, что Мэри явилась к нему с упреками. В другой комнате Кэти занимала гостей, пришедших на танцы.
Мэри положила руку на подлокотник кресла и начала:
— Папа! Скажи, что ты, собственно, наделал?!..
В эту минуту вошла Кэти и сладко промурлыкала:
— А мы тебя всюду ищем…
Взяла ее под руку и потянула за собой к гостям. Ландсберг пугался дочери и сам старался, чтобы кто-то всегда был рядом, когда она приходила в гости. После сцены в кабинете он прямо заявил жене:
— У нее невозможный характер!
Каждые два месяца дом Райта наполнялся гостями. Все было так, как когда-то представляла себе Мэри. Фамилии некоторых приглашенных можно было произносить с понятной гордостью: одни были известны всему Берлину, другие всей Европе, а третьи, возможно, и всему миру.
Общество разбивалось на маленькие кружки. Шли беседы на необыкновенно важные темы. На приемы Мэри надевала глубоко декольтированные платья, хвастаясь своими действительно великолепными плечами. Она переходила от одной группки к другой, в качестве хозяйки говорила всем и каждому какие-нибудь вежливые слова и поддерживала, если требовалось, угасающую беседу. Она обладала чисто женским талантом умело обходить подводные скалы, о которые могла разбиться — не понимая при этом обсуждаемой проблемы. Она затрагивала даже такие темы, что приводили мужчин в замешательство, и потихоньку втягивала в разговор посвященных.
Ученые и художники отвечали на ее вопросы не из одной только светской вежливости, но словно считали ее равной себе. Она оказывалась то в углу, то в центре гостиной, сновала от дивана к креслам и всюду бросала какие-нибудь фразы, призванные доказать ее интеллигентность. Флюгер на ветру не умеет лучше крутиться во все стороны, чем подобные женщины.
