Спартак (Роман) - Фаст Говард Мелвин "Э.В.Каннингем" (лучшие книги читать онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗
— В конце концов, — рассуждал он с девушками, — лучше смотреть на распятие, чем оказаться одним из распятых.
— Мы будем смотреть вперед, — сказала Елена. Она выглядела лучше, чем Клавдия, которая был блондинкой, но вялой, с бледной кожей, бледными глазами и легкой усталостью, которую она лелеяла. Ее тело было полным и привлекательным, но Гай находил ее довольно глупой, и спрашивал, что его сестра увидела в ней — загадка, которую он был преисполнен решимости разгадать в этой поездке. Он задавался этим вопросом несколько раз перед тем, как решил соблазнить подругу своей сестры, и всегда его решимость ломалась перед ее вялым безразличием, отсутствием интереса не только к нему самому, но вообще. Она скучала, и Гай был уверен, что только ее вялая скука предохраняла ее от беспросветной скуки. Его сестра была чем-то другим. Его сестра волновала его так, что это беспокоило его; Она была также высока, как и он, очень похожа на него внешне — выглядела красивее, и если кого-нибудь и считать красивым, то вряд ли можно отмахнуться от ее предназначения и силы. Его сестра возбуждала его, и он осознавал, планируя поездку в Капую, надеялся на какое — то разрешение этого возбуждения. Его сестра и Клавдия составляли странную но такую аппетитную комбинацию и Гай надеялся на компенсацию всех неудобств путешествия.
В нескольких милях от Рима, знаки наказаний начались. Было место, где дорога пересекала небольшой пустырь из камней и песка, всего несколько акров, и лицо, ответственное за исполнение наказания, рассчитывая на видимый глазу эффект, выбрало именно эту точку для первого распятия. Крест был вырезан из свежего нового дерева, кровоточащей смолой сосны, и так как земля отпадала за ним, он встал резко, голый и угловатый на фоне утреннего неба, такой огромный и впечатляющий — слишком большой, что сперва вряд ли можно было заметить голое тело человека, который висел на нем. Он стоял немного криво, как это часто бывает с высоким распятием, и это добавляло ему извращенного, нечеловеческого вида. Гай повернул свою лошадь, а затем направил животное в сторону распятия; легким взмахом хлыста, Елена приказала рабам — носильщикам идти.
— Может мы отдохнем, о госпожа, о госпожа? — прошептал распорядитель носильщиков Елены, когда они пришли к остановке перед распятием. Он был Испанец, и его Латинский был ломаный и осторожный.
— Конечно, — сказала Елена. Ей было всего двадцать три года, но у нее были твердые убеждения, как и у всех женщин ее семьи, и она презирала бессмысленную жестокость по отношению к животным, будь то раб или зверь. Тогда рабы — носильщики мягко опустили носилки, и благодарно уселись на корточках рядом с ними.
В нескольких ярдах перед распятием, на соломенном стуле в теньке, создаваемом тентом, сидел жирный, любезный человек, упитанность которого контрастировала с его бедностью. Это различие проявилось в каждом из его нескольких подбородков и изрядном брюшке, что было признаком достоинства а не лени, а его бедность, была ясно видна по засаленной и грязной одежде, по пальцам рук с грязными ногтями и щетине бороды. Его дружелюбие было легко носимой маской профессионального политикана; и можно было с первого взгляда заметить, что годами он подметал и Форум и Сенат и попечительскую палату. Теперь он был здесь, последний шаг, прежде чем он станет нищим, имеющим только циновку в какой — нибудь Римской ночлежке; но пока в его голосе грохотали шарлатанские нотки ярмарочного зазывалы. Как он ясно дал понять путешественникам, таковы превратности военной фортуны. Некоторые выбирают правильную партию со сверхъестественной легкостью. Он всегда выбирал неправильно, и нет никакого смысла об этом говорить, потому, что по существу оба варианта выбора были одинаковыми. Вот куда его это привело, но у лучших людей дела обстоят неважно.
— Вы простите меня за то, что я не встаю, мой нежный господин, и мои нежные дамы, но сердце, сердце. — И он положил руку на свое изрядное брюшко где — то в общей области. — Я вижу, что вы ранние пташки, и должны были раненько выехать, видно настало время путешествовать. Капуя?
— Капуя, — сказал Гай.
— Капуя действительно прекрасный город, очень красивый город, справедливый город, настоящая жемчужина среди городов. Желаете посетить родственников, без сомнения?
— Без сомнения, — ответил Гай. Девушки улыбались. Он был любезным; он был великий комедиант. Его достоинство улетучилось. Лучше быть комедиантом для этих молодых людей. Гай понял, что деньги где-то играют свою роль в этом его обращении, но он не возражал. Во-первых он никогда не знал отказа в деньгах, достаточных для всех его потребностей или капризов, а во-вторых, он желал произвести впечатление на девушек, с его суетными мыслишками и как устроить это лучше, чем не через этого жирного клоуна?
— Вы видите меня проводник, рассказчик историй, маленький поставщик небольшой информации о наказании и правосудии. Действительно, можно ли высказать суждение? Останавливаются разные люди, но лучше принять денарий и стыд, ему сопутствующий, чем просить.
Девушки не могли отвести свои глаза от мертвого человека, который висел на кресте. Он был сейчас прямо над ними, и они бросали взгляды на его голое, почерневшее от солнца, расклеванное птицами тело. Вороны кружили вокруг него. Мухи ползали по его коже. Висящее тело его выгнулось вдоль креста, он, казалось, всегда будет падать, всегда в движении, в гротескном движении мертвых. Голова его провисла вперед, и длинные, рыжеватые волосы прикрывали тот ужас, что возможно, представляло его лицо.
Гай дал толстяку монету; причитающееся выражение благодарности. Носильщики молча сидели на корточках, даже не глядя на распятие, глаза опущены в землю; они были ходоками, и хорошо обученными.
— Это всего лишь знак, так сказать, — промолвил толстяк. — Госпожа моя, не рассматривайте его как человека или страшилище. Рим дает и Рим отбирает, и наказание более или менее соответствует преступлению. Этот один стоит особняком, и привлекает ваше внимание к тому, что последует. Отсюда и до Капуи, знаете, сколько их?
Они знали, но они ждали чтобы он произнес цифру вслух. Он знал все точно, этот жирный, общительный человек, познакомивший их с тем, что было невыразимо. Он был доказательством того, что это не было невыразимо, но обычно и естественно. Он даст им точную цифру. Это не может быть правдой, но это будет точно.
— Шесть тысяч четыреста семьдесят два, — сказал он.
Некоторые из носильщиков зашевелились. Они не отдыхали, они были выносливыми. Если бы кто — то занимался подсчетом, они бы заметили это. Но никто не считал их.
— Шесть тысяч четыреста семьдесят два, — повторил толстяк. Гай сделал правильное замечание. — Это много древесины, — сказал Гай. Елена знала, что это мошенничество, но толстяк одобрительно кивнул. Теперь они были информированы. Толстяк извлек трость из складок своего платья и указал на распятие.
— Это всего лишь знак. Знак знаков, так сказать.
Клавдия нервно хихикнула.
— Тем не менее интересно и важно. Задумайтесь. Римские резоны и Рим поступает резонно. Он увлекался максимами.
— Это что, Спартак? — задала Клавдия глупый вопрос, но толстяк проявил с ней терпение. То, как он облизал губы доказывало, что его отеческое отношение не смешивалось с другими, вызываемыми ею эмоциями, и Гай подумал:
— Развратный старый зверь.
— Едва ли Спартак, моя дорогая.
— Его тело не было найдено, — нетерпеливо сказал Гай.
— Изрублено на куски, — напыщенно сказал толстяк. — Изрублено на куски, мое дорогое дитя. Разумом не постигнуть таких страшных вещей, но это истина…
Клавдия вздрогнула, но так сладостно, и Гай увидел в ее глазах блеск, которого он никогда раньше не замечал. Остерегайся поверхностных суждений, — однажды сказал ему отец, имея в виду более весомые вопросы, чем оценку женщин. Клавдия никогда не смотрела на него так, как она смотрела на толстяка теперь, и он продолжил:
— …простая истина о нем. А теперь они говорят, что Спартака никогда не существовало. Ха! Я существую? Вы существуете? Существуют ли какие — то там шесть тысяч четыреста семьдесят два распятых трупа, что висят отсюда и до Капуи вдоль Аппиевой дороги? Есть или нет? Есть на самом деле. И позвольте мне задать вам еще один вопрос, мои молодые люди — почему так много? Знак наказания есть знак наказания. Но почему шесть тысяч четыреста семьдесят два?
