Набег этрусков - Шаховская Людмила Дмитриевна (читать бесплатно книги без сокращений TXT) 📗

Спор задорных, выпивших лишнее, стариков с минуту на минуту разгорался хуже, грозя закончиться дракой, но главные участники тризны помешали этому: – все вельможи с царем встали из-за стола, вышли из палатки, и приказали начать состязание борцов, – на этот раз не гладиаторов, а выставленных частными людьми, каждым от себя, из усердия к памяти умершего царевича, безразлично, – рабов или свободных [3].

Отведенное для состязания место за склепом у садового забора ярко осветили кострами и факелами, а усевшимся на ковры и камни зрителям завершительного акта тризны подали угощение из разных плодов и медовых сластей.

Все шло обычным в таких случаях порядком, по правилам, заведенным исстари. Бился невольник Вулкация с невольником Клуилия; бился невольник Турна с невольником Тарквиния; такое состязание поручали парам, о которых знали, что эти люди между собою не враги, чтобы они бились без злобы.

Третьей парой вышли люди благородного происхождения, – внук Руфа Виргиний и сын Скавра Арпин.

Эти юноши были между собой задушевные друзья; их старшие – заклятые, фамильные враги.

Арпин был силач-богатырь массивный фигурою; это убеждало почти всех зрителей состязания, что победить его в бою на старинных каменных секирах сравнительно слабый Виргиний может только искусством, за которое его дед почти ручался.

Каменное оружие у римлян этой эпохи из обиходного употребления уже совсем вышло, но его пускали в дело изредка, как нечто особенное: каменными ножами наносили первый «священный» удар жертве на алтаре при заклании; каменными секирами дрались из желания выказать необычайную силу или ловкость.

Это практиковалось много веков после введения металлов в обиходе жизни, как след, отголосок, древней эпохи «каменного века».

Важничая раньше времени, еще до его формального провозглашения правителем (praefectus urbi), по случаю набега этрусков, Тарквиний уселся, подбоченясь, на толстом бревне, покрытом ковром, в таком месте, где толпились его сторонники, среди которых задорный фламин Януса, Тулл Клуилий продолжал бесконечную перебранку со своим нетрезвым другом, сенатором Вулкацием, в промежутках говоренья не переставая подогревать горячий спор из винной чаши.

Переглянувшись, молча давая взаимный сигнал к начатию поединка, борцы сошлись тихим шагом, опустив секиры, приветствуя ими друг друга, медленно, как бы лениво, приподняли, щелкнули слегка одною об другую, снова опустили, и разошлись далеко, обменявшись местами.

Великий понтифекс Эмилий Скавр спокойно смотрел и указывал царю все подробности движений состязающейся пары, ожидая ярой схватки; он любил своего богатыря-Арпина, рожденного ему от пленницы самнитки, и был уверен в его победе, вопреки предположениям Фламина Руфа, уверявшего, что его внук Виргиний искуснее.

Предположение Великого понтифекса оправдалось, но к общему горю, не в том виде, как он желал.

Две-три минуты борцы пристально измеряли глазами пространство между ними и осматривали друг друга; потом они ринулись бегом во всю прыть и сшиблись.

Застучал камень об камень, искры снопами посыпались с секир, но эти грубые, толстые, неуклюжие орудия не размыкались, сцепившись одно с другим, потому что борцы-друзья старались не наносить ударов, а лишь победить, одолеть.

Пыль поднялась столбом, так что зрителям стало трудно различать холщевое платье Арпина от овчин, в которые переоделся Виргиний для боя, жалея нарядный костюм.

Издавая сиплое дыхание, борцы разошлись для передышки перед новою сшибкой.

– Виргиний одолеет Скаврова сына, увидишь! – молвил Вулкаций Клуилию, начиная с ним не менее горячий спор на новую тему, потому что ему надоело говорить про смерть Арунса.

– Куда этому щенку против такой дубины! – возразил Фламин Януса, с презрительной миной взглянув на племянника Вулкация.

– Ну, вот!..

И они, волнуясь зрелищем, принялись опять спорить чуть не до драки.

– Стало быть, ты не видал уменья этой грубятины, рожденной Скавру от пленной самнитки!.. Сын-невольник покажет себя на славу перед отцом-господином!.. Не посрамится!.. Увидишь!..

В эту минуту толпа зрителей более молодых и поэтому не столь важных, загудела похвалы искусству Виргиния, подбивая его не посрамить доверие своего дедушки, но вдруг общее настроение переменилось.

Раздались крики испуганных:

– Берегись!.. Берегись!.. Арпин победил.

Зрители в ужасе кинулись бежать, сразу не сообразив, что такое случилось, а лишь увлекаясь примером двух-трех человек, стоявших там, где произошла катастрофа.

Хорошенько раскачавшись, борцы ринулись друг к другу со всех ног бегом так быстро, что зрителям показалось, будто они миновали один другого с разбега, но вдруг нечто страшное, тяжелое, взвилось на воздух, перелетело через головы передних зрителей, ударилось об дерево над тем местом, где на бревне сидел Тарквиний, отпрыгнуло деревянной рукоятью, не вонзившись в крепкий ствол, и упало куда-то, на кого-то, вызвав отчаянный, предсмертный стон.

Это была секира Виргиния, которую Арпин вышиб у него из рук и закинул ловким маневром через свою голову, не размышляя о последствиях такого способа победы, лишь бы оправдать доверие господина, бывшего и отцом его, – доказать, что у него богатырская сила соединена с искусством умелого борца, – что он вовсе не «дубина» не «грубятина», как он слышал, его порочили зрители.

– Арпин победил!.. Самнит победил!.. Скавр победил Руфа!.. – завопили увлекшиеся зрители диким голосом и огромною толпою, перемешавшись без чинов и рангов, патриции, плебеи, пролетарии, рабы, сбежались к центру луговины, где юный Виргиний качался, едва стоя на ногах, прося дать ему какую-нибудь опору, поддержать готового лишиться чувств.

Виргиний стонал, схватившись за свою голову обеими руками; по его пальцам текла обильная струя крови.

– Самнит, разбей, раздроби голову этруску!.. – кричали некоторые из зрителей, на том основании, что матерью Виргиния была этрурианка из родни Тарквиния.

Разгоряченные винными возлияниями царской тризны, эти зрители, бывшие из числа отъявленных противников Руфа, видевшие в его внуке, по материнскому происхождению, этруска и оттого ненавидевшие, как и Тарквиния со всею роднёю, они в эти минуты забыли, что Виргиний, по отцу и деду, кровный римлянин, свободный, благородный, сенаторского звания юноша, тогда как Арпин – невольник, незаконного происхождения сын Скавра от пленной самнитки.

Эти сторонники великого понтифекса толкали Арпина к раненому, своими руками заносили в его руке секиру над внуком Фламина, забыв, что тот был бы безусловно казнен, если бы это сделал.

Арпин не в силах был противиться толпе, ошеломленный случившимся, уставший в бою. Туман застилал его взоры, голова кружилась; мысли путались; он видел и слышал все происходящее, точно во сне, – нечто дикое, невероятное, свойственное только той полукультурной эпохе.

Доселе скрытая, сдержанная могучею силою воли римского духа ненависть между двумя жрецами, из которых один был в родстве с самнитами, другой с этрусками, племенами, враждебными и Риму и между собою, – эта ненависть сторонников понтифекса Скавра и Фламина Руфа, теперь, под влиянием выпитого вина и зрелища борьбы, прорвалась наружу всесокрушающим ураганом страстей горячих людей, долго крепившихся от выражения своих мнений.

Руф и Скавр молчали, угрюмо насупившись; преклонный возраст сдерживал их порывы, тогда как их приверженцы готовились к кровавой многолюдной схватке на садовой луговине уже не ради чествования тени умершего, а для прославления своих покровителей, patres, глав рода, какими были Руф и Скавр, каждый для своих ближних.

Про смерть Арунса все даже забыли. Толпа шла на толпу; одни подбивали Арпина убить его друга Виргиния, а другие защищали того, грозя убить раба, победившего патриция, нанесшего этим позор роду Виргиния Руфа старшего.

Великий понтифекс Эмилий Скавр бледный, дрожащий, с трудом протеснился сквозь пьяную ватагу, вырвал из руки Арпина секиру, задыхаясь старческою грудью от волнения, и произнес хриплым голосом: