Юрьев день - Куликов Геомар Георгиевич (книги онлайн .txt) 📗
С дядьки Николы гнев сошел. Посмотрел на деда сожалеючи, на лавку опустился. Сказал спокойнее:
— Ты,Григорий Тимофеевич, словно вчера на свет родился. Тебе ли не знать, что без крестьянских наших рук земля хлеба не даст? Семь потов на ней прольешь, тогда, может, и отблагодарит хлебушком в урожайный год. А ты тот хлебушек — князю...
Дед тоже поутих.
— Одно скажу, Никола: от добра добра не ищут. У князя крестьян и холопов много, оттого на каждого, глядишь, чуть поменьше тяжести ложится.
— Я так думаю, Григорий Тимофеевич, что от множества холопов и крестьян он одного человека ни во что не ставит. Да и повинностей, что ни год, все более взваливает.
— Найдешь ли лучшего, чем князь?
— И искать не буду.
— Как так?
— На вольные земли пойду.
— Эва! — изумился дед. — Где их теперь сыщешь?
— Мудрено, верно. Ноне, почитай, вся земля на Руси под царем да царевыми людьми. Подамся на южные али на восточные окраины. Все полегче.
— Стало быть, уходишь? — вставила робко Тренькина мамка.
Поникла лохматая голова дядьки Николы.
— Скопил небольшие деньги. Думал, откуплюсь. Куда там! Княжеские приказчики даром хлеба не едят. Ловко насчитали... Только упрямый я.
Не в нынешний — в другой Юрьев день, а уйду.
Встал дядька Никола. Шапку нахлобучил.
— Прощайте.
К двери шагнул, а она ему навстречу сама распахнулась. Не по щучьему велению, понятно. На пороге — тетка Настасья, жена дядьки Николы, с сыном, пятилетним Тишкой. Увидела мужа, перекрестилась:
— Слава тебе господи! Ушел с утра раннего на княжью усадьбу и ровно в воду канул. Ну, горе мое, неужто отпустил князь?
Более прежнего помрачнел дядька Никола:
— Кабы так...
Ушли дядька Никола с теткой Настасьей, дед неодобрительно, с укоризной бородой помотал:
— Вовсе без понятия мужик. Князьюшке за все доброе, что людям делает, в ножки надобно кланяться, богу за него молиться.
С дедом спорить никто не стал. Однако и согласия никто не выразил.
Молча поужинали.
Почитай, без слова единого спать легли.
Глава 2
ШЕСТАЯ ЛОЖКА
Утром дед толкает Треньку:
— Подниматься пора. Мамка печь топить будет.
Спит Тренька, бормочет что-то невнятное, в ответ на дедовы слова.
Дед свое:
— Терентий, а Терентий! В который раз говорю: мать принимается печь топить, слышь?
Иногда деду удается разбудить Треньку. А сегодня махнул рукой, полез с полатей.
Посапывает Тренька, наслаждается сладким утренним сном. Только коротко Тренькино блаженство. Недаром толковал дед про печь, за которую принималась мать. Топится изба Якова Позднева по-черному. Нет в печи трубы. Оттого весь дым — в избу.
Проходит малое время, начинает беспокойно ворочаться Тренька.
И вдруг кубарем валится с полатей, кашляет, чихает, трет полные слез глаза. Сердится на деда:
— Не мог разбудить!
— Тебя пушкой надобно будить, а ее, как на грех, в избе нету.
Смеются над Тренькой отец, мать, бабка. Дед в бороду улыбается.
Самому Треньке не до смеху. Пулей вылетает из избы дыхнуть свежего воздуха.
А на воле — Тренька сначала даже глазам не верит — дождя нет. Кончился дождь.
Висят еще над деревенькой сизые рваные тучи. Пробивается сквозь них робкая заря. Но нет под ногами распроклятой грязи. Ломкая ледяная корочка студит босые Тренькины ноги.
— Тятька! — летит сломя голову обратно Тренька. — Ночью земля, гляди-ка, подмерзла!
Забыл вчерашние обиды. Рад, сказать невозможно.
— Надоело в избе сидеть? — улыбается отец.
— Спасу нет как...
— По дружкам соскучился?
— А как же! — с готовностью отвечает Тренька.
Однако оба понимают: не об одних дружках речь.
— Будет, мужики, попусту терять время. Идемте к столу, — зовет мать.
Вздохнул втихомолку Тренька. Насупился отец. Пошли в избу.
Расселись по своим местам. Посреди стола солонка. Хлеба полкаравая.
Против каждого — ложка. Только что за диво? За столом пятеро сидят, а ложек — шесть...
Понял Тренька: мать, забывшись, и для Митьки, старшего Тренькиного брата, ложку положила. В самый раз возле Треньки, где прежде Митька сидел.
Не на шутку перепугался Тренька. А ну как дед заметит? Вытащила мать из печи подогретые вчерашние щи. Дед хлеб нарезал. Первым ложку взял. За ним остальные. И увидели все: лежит на столе лишняя, шестая ложка. Изменился дед в лице. Из-за стола молча встал. Грохнул в сенях дверью.
Всхлипнула в подол мать.
Сказал с укоризной отец:
— Что ж ты, а?..
— Не нарочно ведь, по привычке...
Обнял ее отец за плечи:
— Жив, здоров Митька. Поди, слаще нашего ест-пьет.
Верно. Жив и здоров был Митька. И не хлебал пустые щи, как Тренька.
Только та, шестая ложка и впрямь будто ждала хозяина. Или других с укором спрашивала: «Где он, мой хозяин-то, отчего не дома?»
Глава 3
ХОЛОП
Жил Митька вовсе недалеко, верстах в трех от родной деревеньки. Только иной раз верно говорят: близок локоть, да не укусишь.
А получилось так.
И прежде в доме Якова Позднева лишнего не было, однако и голодом не сидели. А в этот год к весне, что ни обед или ужин — хлеба на столе все менее, а щи да каша все жиже.
Треньке, как младшему, понятно, лучший кусок. Но не таков Тренька человек, чтобы тот кусок съесть в одиночку.
Испечет бабка для него блины, Тренька сердится:
— Отчего мне одному?
— Тебе расти надо, — говорит бабушка.
— А Митьке нетто не надо? — возражает Тренька. — Глянь, тощий какой.
За обедом дед ворчит:
— Разве ноне праздник, блинов напекли? Экий неразумный народ.
Скоро не то что блинов — куска хлеба не будет.
Прав оказался дед.
Сели как-то раз обедать. Мать поставила на стол миску пшенной каши и виновато, будто она тому причиной, сказала:
— Хлеба нету. Мука кончилась...
Дед длинную седую бороду вперед выставил:
— Другие не лучше живут. Авось и мы не помрем.
Однако плохая еда без хлеба. Тренька из-за стола вылез, кажись, голоднее, чем был.
Дальше — хуже.
Гречу, пшено, овсянку — все подъели.
Отощал Тренька. Бабкины блины во сне стали видеться.
Митька принялся ставить силки на зайцев. Только не глупы они, зайцы-то. Редко возвращался Митька с добычей.
Солнышко стало припекать. Снег сошел. Настало время пахать да сеять. А как пахать, коли лошадь прошлым летом еще околела? И что сеять, когда все зерно давным-давно перемололи на муку и съели?
Однажды дед объявил:
— Завтра пойдем на поклон к государю-батюшке князю Петру Васильевичу.
— И мы с Митькой... — запросился Тренька.
Дед с отцом переглянулись:
— Митька пойдет. Ты дома останешься.
— И я хочу... — заныл Тренька.
Глянул на него дед черными запавшими глазами — осекся Тренька.
Мать забеспокоилась:
— Митеньку-то к чему? Чего попусту будет ноги бить?
Не удостоил дед ответом.
Проснулся наутро Тренька — печь не топится. И даром, что весна на дворе — студно в избе. Прислушался, а в углу будто дитя малое всхлипывает. Удивился Тренька: откуда в избе малому дитяте взяться?
Подполз к краю полатей, видит, в красном углу перед иконами теплится желтый огонек. А на полу мать распласталась, земные поклоны бьет.
Причитает сквозь слезы:
— Господи, помоги...
Тренька кувырком с полатей.
— Ты чего, маманя? Аль обидел кто? Так мы его с Митькой...
У матери слезы пуще прежнего. Обняла Треньку.
— Заступник мой...
Бабушка вошла. Дрова возле печи скинула. Сказала сурово:
— Будет загодя убиваться. Может, обойдется. Печь затопи. Чай, не одно у тебя дитя-то.
Поднялась тяжело мать. Взялась за дрова.
Моргает белесыми ресницами Тренька. Понять не может:
— Баба, иль случилось чего?
— Погоди. Не до тебя ноне, — неприветливо ответила бабушка.
