Граница вечности - Фоллетт Кен (библиотека электронных книг TXT) 📗
— Прости меня.
— Извиняться не за что, скорее наоборот. Спасибо тебе за откровенность. Я ценю это.
Клаус пал духом, а Ребекка, услышав огорчение в его голосе, с радостью отметила про себя, что он питает к ней теплые чувства.
— Если ты призналась мужу, то почему ты здесь сейчас со мной? — огорченно спросил он.
— Бернд сказал мне, что я могу продолжать то, что у нас было.
— Твой муж хочет, чтобы ты целовала меня?
— Он хочет, чтобы я стала твоей любовницей.
— Уму непостижимо. Это связано с его параличом?
— Нет, — солгала она. — Состояние Бернда не влияет на нашу половую жизнь. — Эту историю она рассказала своей матери и некоторым другим женщинам, которые действительно были близки ей. Она обманывала их ради Бернда: она чувствовала, что для него будет унизительно, если люди будут знать правду.
— Ну, так если это мой счастливый день, — сказал Клаус, — поедем сразу ко мне.
— Не будем торопиться, если ты не возражаешь.
Он обнял ее за плечи.
— Ты волнуешься. Это естественно.
— Я не часто позволяла себе это.
Он улыбнулся:
— Знаешь ли, в этом ничего нет плохого, даже если мы живем в век свободной любви.
— В университете я спала с двумя молодыми людьми. Потом я вышла замуж за Ганса, который оказался полицейским шпиком. Потом я полюбила Бернда, и мы вместе бежали на Запад. Вот и вся моя любовная жизнь.
— Давай поговорим пока о чем-нибудь другом, — сказал он. — Твои родители все еще на Востоке?
— Да. Они никогда не получат разрешение уехать. Такой враг, как Ганс Гофман, мой первый муж, ничего не забывает.
— Ты по ним, должно быть, скучаешь.
Она не могла передать, как скучает по своей семье. Коммунисты нарушили все связи с Западом, построив стену, поэтому она не имела возможности даже поговорить с родителями по телефону. Все, что дозволялось, — это писать письма, которые вскрывались и прочитывались в Штази, они приходили с задержкой, часто цензурировались, все ценное в посылках полиция забирала. Несколько фотографий Ребекка получила и держала их на прикроватном столике: отец поседел, мама поправилась, Лили стала красивой женщиной.
Чтобы больше не говорить о грустном, она попросила:
— Расскажи мне о себе. Что случилось с тобой во время войны?
— Ничего особенного, если не считать того, что я голодал, как и большинство детей, — сказал он. — В соседний дом попала бомба, и все, кто там жил, погибли. В общем, нам повезло. Отец жив, почти всю войну он занимался тем, что определял степень повреждения домов и делал их пригодными для жилья.
— У тебя есть братья и сестры?
— Есть брат и сестра. А у тебя?
— Моя сестра Лили все еще в Восточном Берлине. Мой брат Валли бежал вскоре после меня. Он гитарист в ансамбле «Плам Нелли».
— Тот самый Валли? Он твой брат?
— Да. Я была там, когда он родился на полу на кухне, единственном теплом месте во всем доме. То еще испытание для четырнадцатилетней девочки.
— Так значит, он бежал.
— И пришел ко мне жить здесь, в Гамбурге. Его приняли в группу, когда они играли в каком-то занюханном клубе на Рипербане.
— И сейчас он поп-звезда: Ты видишься с ним?
— Конечно. Каждый раз, когда «Плам Нелли» выступает в Западной Германии.
— Как интересно, — Клаус посмотрел на ее бокал и увидел, что он пуст. — Еще шампанского?
Ребекка почувствовала стесненность в груди.
— Нет, спасибо, не надо.
— Послушай, — сказал он. — Мне хочется, чтобы ты поняла. Я горю желанием заняться с тобой любовью, но я вижу, что ты сомневаешься. Помни, что ты можешь передумать в любой момент. Точки невозврата не существует. Если тебе будет неловко, так и скажи. Я не обижусь и не буду настаивать. Обещаю. У меня и в мыслях нет принуждать тебя к чему-то, к чему ты не готова.
Он сказал то, что она как раз хотела услышать. Напряжение спало. Ребекка боялась зайти слишком далеко, сознавая, что она приняла неправильное решение, и чувствуя, что не в состоянии отступить. Обещание Клауса успокоило ее.
— Поедем, — сказала она.
Они сели в свои машины, и Ребекка поехала за Клаусом. Она вела машину, испытывая приятное волнение. Она сейчас отдастся Клаусу. Она представляла себе его лицо, когда она снимет блузу: у нее новый бюстгальтер, черный с кружевной отделкой. Она думала, как они будут целоваться: сначала самозабвенно, а потом нежно. Она представляла его вздохи, когда она возьмет в рот его плоть. Она чувствовала, что никогда так не хотела чего-либо, и ей пришлось сжать зубы, чтобы не закричать.
У Клауса была маленькая квартира в современном здании. Когда они ехали в лифте, Ребекку снова захлестнули сомнения. А если ему не понравится то, что он увидит, когда она снимет одежду? Ей тридцать семь лет, ее груди уже не упругие и не идеальная кожа, какой она была в годы юности. Что, если у него есть скрытые наклонности? Он может достать наручники и плеть, а потом закроет дверь на замок…
Она сказала себе не забивать голову всякой ерундой. Она нормальная женщина и способна понять, не имеет ли она дело с извращенцем, и Клаус вполне нормальный мужчина. Тем не менее ее одолевали страхи, когда он открыл квартиру и пропустил ее вперед.
Это было типично мужское жилище, без излишеств, с утилитарной обстановкой, за исключением большого телевизора и дорогого проигрывателя.
— Как долго ты живешь здесь? — спросила она.
— Один год.
Как она догадалась, он не жил в этой квартире со своей покойной женой.
Он, несомненно, наметил, что делать дальше. Быстрыми движениями он зажег газ, поставил пластинку Моцарта со струнным квартетом и принес поднос с бутылкой шнапса, двумя стопками и миской соленых орешков.
Они сели рядом на диван.
Она хотела спросить, сколько девушек он соблазнил на этом диване. Она взяла бы неверный тон, но тем не менее любопытство одолевало ее. Нравилось ли ему быть одному или не терпелось снова жениться? Еще один вопрос, который она не задаст.
Он наполнил стопки, и она отпила глоток, только чтобы чем-то занять себя.
— Если мы поцелуемся сейчас, мы почувствуем вкус напитка на губах друг друга, — сказал он.
Она улыбнулась.
— Хорошо.
Он наклонился к ней.
— Я не люблю швырять деньги на ветер, — прошептал он.
— Я рада, что ты экономный.
Какое-то время они не могли целоваться, потому что смеялись.
А потом начали целоваться.
* * *
Все думали, что Камерон Дьюар сошел с ума, когда пригласил Ричарда Никсона выступить в Беркли, самом радикально настроенном студенческом городке в стране. Говорили, что Никсон будет распят. Начнется бунт. Камерону было все равно.
Он считал Никсона надеждой Америки. Никсон был сильным и решительным. Про него говорили, что он хитрый и бессовестный. И что из этого? Америке нужен такой руководитель. Избави бог, чтобы президентом стал такой человек, как Бобби Кеннеди, который постоянно задается вопросом, что правильно и что неправильно. Следующий президент должен разделаться с бунтарями в гетто и Вьетконгом в джунглях, а не разбираться со своей совестью.
В письме Никсону Камерон писал, что либералы и скрытые коммунисты в студенческом городке завладели средствами массовой информации левого толка, но большинство студентов по сути дела консерваторы и законопослушные, и Никсон соберет большое число желающих послушать его выступление.
Семья Камерона пришла в ярость. Его дед и прадед были сенаторами от демократической партии. Его родители всегда голосовали за демократов. Его сестре не хватало слов, чтобы выразить возмущение.
— Как ты можешь агитировать за несправедливость, бесчестность и войну? — сказала Бип.
— Не может быть справедливости без порядка на улицах, и не может быть мира, когда нам грозит международный коммунизм.
— Где ты был последние несколько лет? Когда негры не проявляли никакого насилия, на них набрасывались с резиновыми дубинками и натравляли собак. Губернатор Рейган расхваливает полицию за то, что она избивала участников студенческой демонстрации.
