Емельян Пугачев. Книга 1 - Шишков Вячеслав Яковлевич (книги онлайн TXT) 📗
— Ой, да скажите вы ему… Ой, да пусть похлопочет об освобожденьи моем.
У Филарета не было крепкой руки среди администрации, а как он торопился ехать обратно на Иргиз, то оставил приятелю своему, купцу Щолокову, письмо с горячей просьбой выручить раскольника Емельяна Пугачева из узилища кромешного. Сам же Щолоков был в это время по торговым делам в Москве.
Филарет уехал. Щолоков не приезжал, Пугачев продолжал томиться в неизвестности несколько недель. За это время он хорошо спознался с колодником Парфеном Дружининым, купцом пригорода Алата Казанской губернии.
Купцу сорок восемь лет, лицом тощ, борода козлиная, погасшие глаза ввалились.
— А сижу я здесь давно, — покашливая, жаловался Дружинин. — У меня в пригороде свой домик, жена да трое ребят. Купцы выбрали меня целовальником — казенной солью торговать в селе Сретенском. Год времени спустя сделали мне учет, в соли нехватка вышла семи тысяч пудов. За сие дело стражду.
— Вижу, улепетывать отсель надо, Парфен Петрович, — и Пугачев подмигнул купцу.
— Добро бы… Да как? Способов нетути. Солдат на штык подденет.
— Примыслить надобно. На-а-айдем способа.
Застучали запоры, заскрипела железная дверь, в тюрьму вошел низенький, присадистый, седобородый человек в лисьем кафтане. У сопровождавшего его мальчика за плечами на веревке связка больших пшеничных калачей. Присмотревшись к подвальной промозглой мгле, старик спросил:
— А где тут донской казак Емельян Иванов?
— Я самый, — и Пугачев, гремя цепями, поднялся. — Ой, да уж не ваша ли милость Василий Федорыч Щолоков?
— Как есть перед тобой, — ответил купец. — Васютка, сбрось-ка несчастненькому два калачика.
Пугачев, смущенно помигивая и глядя с кротостью в ясные глаза Щолокова, проговорил:
— Распречестный игумен Филарет приказывал вашей милости кланяться нижайше и попросить вас, чтоб вы обо мне, бедном, постарались пред губернатором.
— За что сидишь?
— По поклепному делу за «крест и бороду».
— Добро, миленький. Я и до губернатора схожу, мы с ним хлеб-соль водим, до секретаря схожу.
— Постарайтесь, бога для! — посунувшись к купцу, шепотом заговорил Пугачев. — Да посулите губернаторуто сто рублев, а то и поболе. И секретарю, у которого дело мое, такожде суньте хоша рублев с двадцать. На взятку господишки-то падки. А денег у меня много, на хранение у отца Филарета оставил я, — врал Пугачев.
Щолоков подарил Пугачеву рубль и чрез несколько дней пошел к секретарю Абрамову с просьбой, что «ежели дело колодника Емельки не велико и не противно законам, то не притесняйте его, за что вам старец Филарет служить будет».
Вскоре Пугачеву повезло, должно быть раскольник Щолоков помог. По определению губернатора в марте 1773 года с него сняли тяжелые кандалы и только на ноги положили легкие железа. За благочестие, послушание и кротость Пугачева часто отпускали с прочими колодниками в город на работу, он широко этим пользовался, ходил по Арскому полю, пытливо изучал расположение Казани, по-умному заводил случайные знакомства, ласковой шуткой и подачкой приручил к себе хмурых конвойных солдат. Словом, все шло как по маслу, надежда на побег возрастала у него.
Тем временем участь его решилась в Петербурге. Велик ли, мал ли преступник Пугачев, но Екатерина все же заинтересовалась им. Шестого мая было ею повелено: «Казака Пугачева наказать плетьми и как бродягу, привыкшего к праздной и предерзостной жизни, сослать в город Пелым, где употреблять его на казенную работу, давая ему в пропитание по три копейки на день». Это высочайшее повеление неторопливо поплелось по убойным весенним дорогам из Питера в Казань.
Будто почуяв над собой угрозу, Пугачев заторопился. К тому побудил его поразивший всех арестантов случай. Как-то под вечер он с купцом Дружининым таскал в тюремную кухню воду из колодца. Вдруг на внутреннем дворе, огражденном частоколом, раздался бой барабана и следом — громкий, протяжный стон, затем стон стал затихать, затихать и снова — душераздирающий безумный вопль. Дружинин охнул, затрясся, зажал уши. У Пугачева пошел по спине озноб.
— Ведут, ведут! — послышались отовсюду выкрики. — За смертоубийство сотню кнутов получил, это колодник Новоселов Ванька.
Мимо Пугачева с Дружининым провели полуживого человека с оголенной, в кровь исхлестанной спиной. Его волокли под руки два старых солдата с угрюмыми лицами. Он еле переставлял закованные в железо ноги, все время как бы падая вперед. Закрыв глаза, он в полузабытьи жевал губами и тоненько, по-щенячьи, постанывал, голова моталась, руки повисли, как у мертвеца. Сзади наказанного шли с бумагами в руках франтоватый секретарь и бледнолицый офицер в стоптанных сапожишках.
А в нескольких шагах позади — откормленный мордастый палач, гладко бритое лицо его простодушно и глупо, по низкому лбу ремешок, поддерживающий аккуратно расчесанные волосы, он — в красной шелковой рубахе, в татарском, с форсом накинутом на плечо бешмете, в козловых, крытых лаком сапогах.
Он несомненно пьян, идет враскачку, пошатываясь и сплевывая чрез губу. Наглым взглядом окинув толпу присмиревших колодников, он погрозил им ременным окровавленным кнутом. Колодники, которым в скором будущем предстояла страшная встреча с палачом, кланялись ему в пояс, подхалимно улыбались, но большинство с лютостью сверкали на него глазами и сквозь зубы шипели: «Палач, заплечный мастер, смертоубийца, кат! Чтоб утроба твоя распалась… Чтоб тебя земля не приняла… Чтоб кровью нашей охлебаться. Кат! Чумной!»
Пугачев с Дружининым забились на нары, легли бок о бок, долго лежали молча.
— Вот и нам будет то же. Видал? — начал Дружинин.
— Я те сказывал, нужно в побег нам, — ответил Пугачев. — Как погонят нас на Арское поле на работы, да коли караул будет невелик, в лодку сядем, да и были таковы. Ведь теперя вода-то полая, попрет…
— На лодке несподручно, не враз ее сыщешь, а надо сухопутьем. Я лошадь куплю, только куда тронемся?
— Об этом не пекись… — успокоил Пугачев. — На Яик можно, либо на Иргиз. Лишь бы выбраться.
Утром пришел восемнадцатилетний сын Дружинина — Филимон, принес отцу съестного. Отведя парня в сторону, отец велел ему всенепременно купить лошадь и телегу: «мы с дружком бежать надумали». Сын стал отказываться, стал уговаривать отца эту затею бросить: «а то словят — смертию казнят».
