Послесловие - Витич Райдо (читать книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Майор Степцов целую папку таких «недовольств» предоставил, а статья одна — антисоветская деятельность.
Санин читал и багровел:
"Прежде чем выборы проводить, нужно дома порядок навести!" — со слов Короленко Любовь Михайловны, домохозяйки, жены офицера — фронтовики.
"Я таким дураком больше не буду, и ни за кого голосовать не пойду! Я против колхозов, пусть лучше кустари будут, а то работай, работай, а есть нечего!" — фронтовик, сержант запаса, рабочий завода N853
"Где она, забота о человеке, о которой у нас так много пишут и говорят? На деле другое получается. Человек гибнет, а ему руку помощи не протянут, а еще государство подопнуть норовит. У меня пятеро детей, связи с переводом завода на выпуск промышленных товаров, зарплаты совсем нет. На другую работу перейти не дают, с завода не отпускают. За что я голосовать буду? За смерть своих детишек, которых через меня на голодную смерть обрекают?" — фронтовик.
"Проголосую без пяти двенадцать, и то, если машину за мной пришлете" — жена генерала Борзова. Место жительства…
— В десяти шагах от избирательного участка? — уставился на Степцова.
— Вы о Борзовой? Да, Николай Иванович, именно в десяти. Наглая гражданка. Да не в ней только дело. Настрадался народ, бузит, сознательность теряет. Насмотрелись фронтовики в Германиях всяких империалистических благ, вот и гнут непонятное.
— Мы не в Германии, — отрезал Санин: видел он этих бюргеров — кустарей, суки конченные. — Не будет в нашей стране этих тварей, что людей в рабов превращают!
— То — то и оно. Одно понять не могу, то ли гниды затесались, то ли свернуло голову мужикам.
— Думаю всего поровну, — папку захлопнул, пересчитав докладные — четырнадцать. Вот и такое бывает. Пока на фронте были, знали, за что воюют, все понимали. А домой пришли — сразу и блага подавай, да еще за все четыре года оптом. А где их взять, если вся страна в руинах? От мала до велика — каждый разрухой и нищетой согнут. Учителям вон ходить не в чем, письма пишут. Партком по карточкам отоварится не может — денег нет. Дети по всей стране на трехстах граммах хлеба в день живут.
Терпят, все понимают. А этим четырнадцати видно показалось, что особые они? Только вот чем? Дети у них другие или кровь голубая?
Проходили уже «особенность» — фашистов со своей теорией превосходства! И двадцать семь миллионов к черту! Города и деревни — пепел! Страна в доисторический век!…
Само благополучие не нарастает. И ладно бы это тыловым непонятно было, так и то ведь хлебнули и хлебают. А уж фронтовикам претензии выдвигать — из ряда вон.
Злой, Санин был. Вздернуло его прочитанное до противности.
— Вот что, Пал Палыч, чтобы этих антисоветских разговоров у меня в районе не было. И плевать мне, каким путем ты этого добьешься. Хоть выселяй на хрен!… И явка на избирательные участки, чтобы стопроцентной была. Ясно? А сильно умным передай, для души: еще пару таких докладных и толкну я эту папочку на стол смежникам. Мало никому не покажется. Честь мундира пятнать не дам! «Фронтовики»! По тылам, наверное, воевали-то? С тушенкой в обнимку и кралей в постели?! Всем сейчас трудно, кто спорит. Но войну мы выиграли и фашистов выкинули! Это главное! — по столу грохнул кулаком. — Кто в иллюзиях плавает, что с Победой сразу кисельные реки и молочные берега появятся, пусть свои мысли при себе держит или застрелится к черту! А еще лучше, меньше рассуждает, больше делает. Год, два, поднимется страна, все будет, но не пяти минут это дело!
— Так я что, не понимаю, что ли, Николай Иванович…
— А мне не нужно, чтобы ты понимал, — качнулся к нему. — Мне нужно чтобы это люди поняли! — ткнул в папку. — А не понимают — вы плохо объясняете! Все, свободны майор!
Степцов неуклюже вылез из-за стола и потрусил из кабинета.
Николай на часы взглянул: опять одиннадцать двадцать.
Позвонил Вале, чтобы не волновалась и спать на диванчике лег.
И так каждый день стало. Паспортизацию поголовную еще навешали общим постановлением. А населения по данным переписи в Москве к четырем миллионам. А паспортных столов, как и паспортистов пшик. Очереди — километровые. И решение всех этих проблем — на плечах начальников районных отделов — решайте, как хотите. Решишь тут если штат неполный. Вот и приходилось наравне с текущими делами, как какому-то снабженцу, штатные единицы выбивать.
А еще Нюренбергский процесс — обсуждался на собраниях, следили за ним пристально, каждый день подробности из уст в уста передавали — ажиотаж стоял.
В общем, на часы Николай посмотрит — двенадцатый час ночи. Смысл домой ехать, если в шесть опять подъем?
Ноябрь пролетел, декабрь вступил в права, обещал быть не менее напряженным.
Двадцатого декабря на стол полковнику легли листовки антисоветского содержания, найденные возле дома восемнадцать по Кривому переулку. Санин тут же поднял всех и уже к ночи был арестован их «ваятель», фронтовик Иванников.
"С ума сошли вы, братцы", — только головой качнул Николай, решительно не понимая, как такое может быть. Проливать кровь за свою страну, чтобы потом охаивать ее? Этого он не мог ни принять, ни понять.
Тридцать первого декабря Лену попросту вытурили из больницы. Девушка пришла в себя, ходила, говорила, вполне соображала, а что ничего не помнит, тут разводили руками и советовали обратиться почему-то в военкомат и госпиталь.
Девушка не стала спорить, вышла из приемника и поежилась — холодно. Шапки у нее не было, пальтишко не грело и казалось чужим. Впрочем, она сама себе казалась чужой. В голове не было ничего, кроме последних двух месяцев, проведенных в больнице. Правда и тумана не было, не где было копаться и что-то искать. Она знала, будто выучила факты своей биографии и приняла их за не имением других.
Обшарила вещмешок, надеясь вспомнить с помощью вещей хоть что-то, но в нем были продукты: тушенка, сахар, превратившаяся в кирпич булка хлеба. Кружка, полотенце, теплая кофта, платок и клочок бумаги с адресом, который ничего ей не сказал.
Она проверила карманы пальто, нашла ключ явно от квартиры. Прочла адрес прописки в паспорте. Завязала платок, накинув его на голову, подняла воротник пальто, закинула вещмешок на плечо и двинулась по указанному адресу.
Замерзла быстро — ни пальто, ни сапожки не грели, а нужную улицу и дом нашла нескоро. Она все надеялась увидеть что-то знакомое и казалось, знает и эти дома, и эти улицы, но точно сказать не могла.
У дома с нужным номером веселилась компания. У подъезда без дверей стояла пара, видно молодожены, трое пожилых женщин, и ходил вприсядку парень вокруг разудалой девушки, что крутилась с платком и пела частушки, под аккомпанемент улыбчивого гармониста.
— Будьте здоровы живите богаты
Насколько позволит вам ваша зарплата!
А если зарплата вам жить не позволит
Так вы не живите — никто не неволит!
Желаем, чтоб каждый был счастлив отныне
Всегда, чтоб имел бы он блат в магазине!
В милицию тоже не суйтесь без блата
Там вам не пропишут ни тещу, ни брата!
Чтоб люди на вас не имели бы злости
Пореже старайтесь вы ездить к ним в гости!
А если уж в гости к ним ехать решите
Закуску и водку с собою берите!
Теперь пожелать вашим дочкам осталось
Чтоб каждая шла за военного замуж!
Иначе не может быть тут разговора
Лишь муж был бы в чине не ниже майора!
Странные частушки — отметила, больше на рекомендации похожи.
Санина поежилась и пошла к соседнему подъезду на углу. Зашла в грязный подъезд с затхлым запахом мусорки и настороженно пошладвинулась вверх по лестнице. Судя по прописке она живет здесь, но могла поклясться, что первый раз сюда явилась.
Вот и дверь с нужной цифрой, начертанная мелом. Разбитая настолько, что ключ ей явно не нужен — замка нет — дырка зияет.
Лена толкнула дверь и оказалась в полутемном коридоре, с одной, единственной тусклой лампочкой в самом конце. Слева слышался бряк, где-то прямо и в стороне кто-то надсадно кашлял. Пахло лекарствами, подгоревшей кашей и чем-то еще, неприятным и нудным.
