Рыцарь Бодуэн и его семья. Книга 1 (СИ) - Дубинин Антон (бесплатные полные книги .TXT) 📗
Ничего, вот Рауль Камбрейский тоже никогда мать не слушал. Даже прибить ее, помнится, хотел, когда она ему стала перечить. Так что рыцари (ну, будущие) так всегда с матерями обращаются. Ей же с того зла не будет, разве нет? Рауль Камбрейский, конечно, никогда мне особенно не нравился — зачем он женский монастырь сжег? Зачем такого отличного вассала и друга, как Бернье, унижал и бил? Но вот в делах с матушкой его вполне можно было понять. Матери, думал я гордо, они женщины и поэтому ничего не понимают. Но тебя я так просто к женщинам не причислял: ты была особая, ты была Мари.
В одном могу тебе поклясться — я уже тогда любил тебя, но моя привязанность ничуть не была плотской. Отдаленная мысль о том, что ты — невеста моего брата, напротив, давала мне чувство некоей близкой причастности, родственности, по праву которой я волен быть рядом с тобой, обмениваться подарками, играть в рыцарей и дам. Невеста брата — почти сестра или кузина, почти родственница, кто-то, почти привязанный кровным родством, а значит, на нее вполне можно рассчитывать. Мне было приятно находиться рядом с тобой, держаться за руки, обмениваться взглядами (только не в присутствии отца, самим своим существованием убивавшего эту невинную игру и делавшего страх из радости.) Но мысль о том, чтобы поцеловать тебя — иначе, чем все целуются на мессе, иначе, чем я при встрече целовал в щеки брата — мне даже не приходило в голову. А когда меня наводил на такую мысль Рено (с ним это случалось), я пугался почти до слез.
Ты по-прежнему боялась за меня, но я запретил тебе бояться: я, в конце концов, когда-нибудь буду рыцарем, а значит, мне надобно учиться поступать, как хочется. Я взял все свои серебряные монетки, и ты помогла мне зашить их в подкладку шаперона [8] так, чтобы можно было с трудом выдавливать наружу по одной. Как-никак, это были мои первые деньги, и очень бы мне не хотелось с ними расстаться из-за воров, срезающих кошельки. Весь день до вечера мы ходили, радуясь сознанию общей тайны; а под вечер явился Рено, успевший-таки сбегать в деревню, и сообщил, что все отлично — на ярмарку собирается старший священников сын и еще несколько мужиков. Они поедут на телегах и повезут на продажу бобы, кур и свежий сидр, желая закупиться пшеном, ягнятами и тканью, да еще кому что нужно. Так что можно, не боясь, ехать вместе с ними и по дороге питаться их едой. На мой испуганный вопрос, не выдадут ли нас мужики мессиру Эду, Рено с усмешкой отвечал, что несколько оболов это решат без лишних споров. Правда, среди мужиков обещался быть кузнец, папаша Аликс, которого Рено побаивался — и поэтому скорее был рад моей компании. При сеньоровом сыне серв навряд ли позволит вражде взять над собою верх. Еще к нам по дороге должен был присоединиться обоз с монастырской мельницы, так что компания получалась изрядная.
Мы выехали в субботу под второе воскресенье Пасхи, с рассветом. Обозы — штука медленная, чтобы приехать хотя бы к обедне следующего дня, надлежало отправиться в путь сильно заранее. Мы с Рено, конные, поджидали мужиков на лугу за речкой, где начиналась дорога. У молодого дамуазо был собою короткий меч в ножнах, притороченный к седлу, и тот значительно трогал оружие рукой, привлекая к нему мое внимание. У меня из оружия имелся только ножик из плохой стали, но и тот прибавлял мне мужественности. Конь Рено, довольно хороший молодой гнедок, нервно перебирал ногами; моя грустная кобылка — единственное, чем я смог разжиться на конюшне, не унижаясь перед конюхом многочисленными просьбами — лениво жевала верхушку невысокого кленика. Она вообще была не любительница скорости, эта лошадка по имени Ласточка, и давно уже применялась разве что для перевозки тюков. Больше всего она любила пастись на солнышке, невзирая на желание всадника прервать сиесту и отправиться вперед. Впрочем, зато добрая и покладистая, она не требовала особого ухода, и ее не надо было то и дело осаживать, как коня Рено. Тому не стоялось на месте — то хотелось припустить в сторону, то резким подъемом на дыбы избавиться от слепня, жалившего его в какие-то нежные части, то подраться с другим конем. Мужицкие возы показались скоро — их было два, на одном высоко громоздились плетеные клетки с птицей. Куры так волновались, кудахтали и хлопали крыльями, в тесноте борясь за место в клетке, что вскоре их накрыли куском рогожи — глупые птицы тогда решили, что настала ночь, и малость угомонились. Вторая телега была гружена мешками и несколькими бочками; на груде мешков восседал возница, широкомордый кузнец, везший на дне повозки собственный товар на продажу, чтобы подработать на месте — подковы там, дверные кольца, гвозди в ящичке. Остальных трех мужиков я тоже видал доселе, по большей части в церкви. Степенно приняв нашу не слишком-то щедрую мзду — мы оба с Рено отвалили на каждых двоих по денье — они почтительно покивали, то ли кланяясь, то ли соглашаясь. Мы с Рено были не страшные, перед нами можно не сгибаться до земли и не простираться, как перед святыми реликвиями или перед мессиром Эдом. Мартин, старший отпрыск нашего кюре, прибыл, как и мы, верхом на лошадке — лохматом крепыше с черной мордой и ногами. К передней луке у него были приторочены тугие сумки — то ли с мелким каким товаром, то ли просто с припасами на дорогу. К моему легкому огорчению, сын кюре оказался одет и собран в дорогу куда лучше меня. У меня отродясь не было такого синего шерстяного плаща и крепких, красивых высоких башмаков.
Дорога оказалась весьма веселой, хотя мы трое, конные, и досадовали на медленность продвижения скрипучих телег. Вскоре, возле мельницы, к нам присоединился еще один обоз — монастырский. Этих мужиков мне бояться не стоило, они же меня вовсе не знали; они оказались веселыми ребятами, кумовьями друг другу, молодыми и шумными. Один из них то и дело пел псалмы и церковные песни — он с детства рос при монастыре, покуда не женился в деревне, и знал много интересного. В его устах песнопения звучали вовсе не торжественно, а скорее смешно и весело, хотя местами он ужасно коверкал латынь. Его товарищ развлекал спутников историями из монастырской жизни, байками про тамошнего келаря, ответственного перед господином аббатом за работу мельницы, и ихнего деревенского старосту, судя по байкам с оным келарем враждовавшего. Истории о том, как хитрый виллан разными способами умудряется обставить клирика, несказанно меня смешили — пока я не узнал одну из них, слышанную мной от захожего жонглера, и тогда ее действие происходило где-то далеко, в Пикардии. Стало быть, это не настоящие истории, а так, выдумки! Но все равно ехать вместе с людьми из монастырской деревни было весело, и хотя положение не позволяло нам с Рено по-свойски общаться с вилланами, мы ехали от них неподалеку и смеялись над их историями, как и наши собственные мужики.
На ходу мы жевали жирный сыр, который Рено бесцеремонно выпросил у мужиков, да еще Мартин поделился с нами копченым мясом из собственной сумки. А когда вечером все остановились на отдых, монастырские заварили в котелке собственный обед, а мы ничуть не погнушались отобрать часть бульона из солонины у своих спутников, закусывая их же хлебом — впрочем, черным и не особенно вкусным. Только наглый Мартин лопал вечером пшеничный хлеб.
Ночью произошла неприятность с лошадьми — конь Рено порвал веревки, спутывавшие ему задние ноги, и попытался из дурного своего нрава покрыть мою бедную кобылку. Мартинов жеребец с ним подрался, смирные тягловые коньки испугались, и лошадей пришлось растаскивать, нещадно охаживая хлыстом. Рено, ради такого дела объединившись с кузнецом (как с самым сильным из присутствующих), вовсю орал, щелкал плеткой и уворачивался от конских копыт, мелькавших в непосредственной близости от его головы. Я позже всех разобрал, в чем дело, вырванный шумом из объятий сладчайшего сна головою на седле — и сначала подумал, прости Господи, что на нас среди ночи напали разбойники. Шампанскими шайками, промышляющими в ярмарочное время близ городов, меня пугали многие — в том числе и ты, Мари, перед самым отъездом. Я даже успел пожалеть, что ослушался твоего совета и все-таки отважился на этот путь — но все оказалось куда проще, приключение оставалось веселым, и я помог товарищам развести коней на разные стороны поляны. И покрепче привязал там свою кобылу, оказавшуюся таким искушением и поводом для ссор. Она была согласна остаться в уединении — злые жеребцы ее здорово напугали. Кроме того, Мартинов конь до крови укусил жеребца Рено в плечо, и тот до утра то и дело тонко ржал от боли. Рено плохо выспался и поутру был весьма зол — почему-то на меня, которому «хватило, видишь ли, ума ехать на кобыле! Мог бы и подумать деревянной своей головой, жеребца взять, или вообще на осле отправиться — если уж нет нормального коня…» Впрочем, наутро он утешился, когда Мартин заплатил ему за лошадиное увечье целый денье, желая избежать ссоры и попреков.
