Великое сидение - Люфанов Евгений Дмитриевич (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Казнь была назначена на утро 24 января. На Васильевском острову, против нового здания коллегий, под еще уцелевшей виселицей, на которой не так давно висел бывший сибирский губернатор лихоимец князь Матвей Гагарин, устроен был эшафот, и позади него стояли четыре шеста, кои предназначались для голов казненных. Смотреть казнь собралось много народа, а сам царь Петр с ближайшими царедворцами, среди которых был и Вилим Монс, наблюдал из окон ревизион-коллегии.
Три провинциал-фискала один за другим сложили головы на плахе, а Нестерова колесовали: раздробили ему сперва одну руку и ногу, потом другую руку и ногу, и Петр велел сказать, что, ежели он сознается во всех своих винах, то ему будет оказана милость: без дальнейших мучений отрубят голову. Но обер-фискал не произнес ни слова, его подержали так с полчаса, а потом обезглавили. Вслед за этой казнью девять других преступников были биты кнутом, и четырем из них щипцами вырвали ноздри.
В тот же день, слушая в Сенате доклады о хищениях, Петр возмутился и велел генерал-прокурору Ягужинскому немедля обнародовать именной указ о том, что, ежели кто украдет у казны столько, что на те малые деньги можно купить лишь веревку, то на ней же будет повешен.
Ягужинский – око государево при Сенате – сказал на это:
– Разве, ваше величество, хотите остаться один, без подданных? Мы все воруем, только один больше и приметнее, чем другой.
Петр дернулся шеей, рассмеялся и сказал, что указ издавать не надо.
V
В первых числах февраля сенаторы, министры, придворные чиновники и служители отправлялись в Москву. Из Митавы приехала в Петербург герцогиня Анна с небольшой свитой, в которой был камер-юнкер Бирон. Отдохнув день, Анна с сестрами Катериной и Прасковьей, поместившись в утепленном овчинами крытом возке, присоединились к длинному обозу гостей, направлявшихся на торжества в первопрестольную. Свита и служители ехали в других, холодных возках, а то и на простых санях. Несколькими днями позже ускоренной ездой отправилась туда и царственная чета.
Двух недель в пути не прошло – вот уже и Москва. Тверская улица, застроенная каменными домами вельможной знати. Первым построил здесь самый лучший трехэтажный дом в итальянском вкусе – с балконами и колоннами – тот самый сибирский губернатор князь Гагарин, кончивший свои дни на виселице в Петербурге.
Конечно, царскую чету первопрестольная встречала колокольным звоном. У каждых триумфальных ворот, поставленных в прошедшие годы и сооруженных теперь, высшими духовными чинами в блистающем праздничном облачении служились благодарственные молебны. Тут же стояли накрытые столы, за которыми московские градожители ели и пили так, будто разговлялись после длительного поста, ну а главный пир для самых приближенных людей в присутствии царя и царицы был в Преображенской съезжей избе у молодого князя Ивана Ромодановского.
Остановилась царская чета в старом государевом доме. Петр рад был увидеть просто обставленный свой кабинет с невысоким потолком и лавками вдоль стен. Дощатый пол был чисто выскоблен; над большим столом, стоявшим посреди комнаты, с потолка свешивалась большая модель парусника; жесткий стул с высокой деревянной спинкой, два железных шандала со свечами – и больше ничего в кабинете не было. Вот и хорошо, вот и ладно!
А в кремлевских палатах с утра до вечера толпились прибывшие в Москву придворные и другие гости. Из Лифляндии прибыли графы, бароны и баронессы Скавронские, Гендриковы и Веселевские, родственники государыни, разряженные в бархаты и в кружева, в длинных, завитых и густо напудренных париках. В Грановитой палате гости любовались сделанной с большим изяществом короной государыни, осыпанной бриллиантами и жемчугом, сравнивали ее с коронами прежних цариц и озабоченно толковали о том, кто поведет коронованную императрицу к трону, как расставлены будут столы для торжественного обеда, как рассадят гостей, будут ли приглашены московские бояре и во что они оденутся, привезут ли из Петербурга великого князя, девятилетнего сына покойного царевича Алексея, – толкам, пересудам, новостям, предположениям не было конца, пока все эти разговоры не заглушились трубными звуками герольдов, торжественно извещавших, что коронация государыни Екатерины Алексеевны будет происходить в четверг 7 мая в кремлевском Успенском соборе.
И наступил сей великоторжественный день. Обыкновенно одеждой Петра был мундир полковника Преображенского полка или простой кафтан темного цвета. Чулки и башмаки или ботфорты часто имели следы починки, галстук простой, военного образца, кружевных манжет он терпеть не мог, как мешавших при работе. А тут нарядила его супруга в голубой градетуровый кафтан с серебряным шитьем, в такие же шелково-шуршащие штаны и натянули на ноги вишневого цвета чулки с золотистыми стрелками. Чувствовал он себя в этом костюме с иголочки весьма стесненно, но пришлось примириться, ничего не поделаешь, день такой. Подали башмаки на высоких каблуках и с большими серебряными пряжками, но они – слава богу! – оказались не совсем по ноге, и Петр остался в своих, пусть уже поношенных, но привычно-удобных.
По-праздничному трезвонили колокола московских церквей. Громадные толпы народа заполнили кремлевские площади и улицы. Всех желающих присутствовать при коронации Успенский собор вместить не мог, но люди не расходились.
Несколько слезинок скатилось по щекам расчувствовавшейся Екатерины, когда Петр возложил на ее голову императорскую корону, и с большой ловкостью ему прислуживал при этом камер-юнкер Монс.
– Ты, о Россия! – восклицал, простирая вверх руки, епископ Феофан Прокопович. – Не засвидетельствуешь ли о боговенчанной императрице твоей, что прочиим разделенные дары, суть добродетели и достоинства Семирамиды вавилонской, Тамары скифской, Пенфесилеи амазонской, Пульхерии византийской, Елены императрицы римской и других знаменитейших жен все разделенные дары Екатерина в себе имеет совокупленные? Не довольно ли видеши в ней нелицемерное благочестие к богу, неизменную любовь и верность к мужу и государю своему, неусыпное призрение к порфироносным дщерям, великому внуку и всей высокой фамилии, щедроты к нищим, милосердие к бедным и виноватым, матернее ко всем подданным усердие? И зри вещь весьма дивную: силы помянутых добродетелей, как по мнению иных, аки огнь с водою совокупитеся не могут, в сей великой душе во всесладостную армонию согласуются. Женская плоть не умаляет великодушия, высоты чести не отмещает умеренности нравов, умеренность велению не мешает и не вредит, и всяких красот, утех, сладостей изобилие, мужественной на труды готовности и адамантова в подвигах терпения не умягчает. О, необычная! великая героиня, о честной сосуд! И яко отец отечества, благоутробную сию матерь российскую венчанный, всю ныне Россию твою венчал еси! Твое, о Россия! сие благолепие, твоя красота, твой верх позлащен, солнца яснее просиял!
Эта коронация была событием, невиданным даже для московских старожилов: ни одна из русских цариц не удостаивалась такой почести, за исключением Марины Мнишек, но о той в народной памяти осталось воспоминание, при котором следовало лишь отплевываться.
Когда выходили из Успенского собора, Меншиков, шествуя следом за императрицей, раскидывал народу серебряные монеты.
– Слыхал, что преосвященный учудил? – подтолкнув локтем приятеля, шепнул один из знатнейших гостей.
– Какой преосвященный?
– Епископ Феофан… Аль не расслышал?.. Честным сосудом ее назвал, восхвалял в верности мужу… Надо отчаянным быть, чтоб такое вымолвить. Ведь царю не в бровь, а в глаз ткнул.
– Переморгает он.
– Сколь годов молодчик Монсовой породы вокруг нее вьется, а царю, видать, все невдомек.
– Какие они, Монцы эти, настырные. То сестра к царю подбиралась, а то брат к царице.
– Поднаторел он дела обделывать. Не так светлейшего князя теперь почитают, как молодчика этого.
– В поговорке совет есть: бей галку и ворону, а руку набьешь – и сокола убьешь. Вот он руку и набивает. Нам и во сне не снится, какими он делами ворочает, – перешептывались, отводили душу завистники.
