Остров Буян - Злобин Степан Павлович (лучшие книги читать онлайн бесплатно .TXT) 📗

– И тут ему сахар, и на небе рай, не жирно ли станет?! – крикнул зелейщик Харлаша.

Всеславин крестился долго и часто, вынул из-за пазухи нательный крест, поцеловал и опять закрестился.

– Ладно, прежде бы не грешил! – понукнул скоморох и, рванув за волосы, нагнул тучного дворянина к плахе. Блеснул топор. Голова тяжело скатилась к ногам толпы. Кто-то воткнул ее на копье и поднял над площадью.

Черномазый, со сросшимися бровями, угрюмый Сумороцкий шагнул к плахе сам.

– Чего спрошать! – сказал он твердо и громко. – Побег я к боярину и листы писал. Не мочно быть царскому дворянину в ваших затеях. Была бы моя мочь, и я бы вас вешал по всем дорогам. Милости вашей не жду и в глаза вам плюю… Секи, ты, глумивец! – заключил он и, крестясь, лег на плаху.

– Эх, силен дворянин! – похвалил его Гурка. – А помнишь Мишу? – спросил он, склонившись и заглянув в лицо Сумороцкого.

Тот, уже приготовясь к удару, закрыл глаза. Голос Гурки заставил его приподнять веки.

– Помнишь Мишу, медведя мово? – спросил его шепотом Гурка. – Бог тебе за него на том свете…

– Конча-а-ай! – страшным голосом закричал Сумороцкий, привстав и с силой ударившись головой о плаху.

– Знать, страх-то есть и в тебе… – снисходительно пробормотал скоморох. – Ну держись…

И топор еще раз сверкнул под солнцем…

Томиле Слепому казалось трудно дышать от того, что в знойном воздухе расплылся душный запах крови…

У плахи стоял в атласном голубом зипуне молодой дворянин Хотынцев. Пример бесстрашного Сумороцкого заразил его. Он хотел усмехнуться, но юное безусое лицо его вдруг скривилось, он всхлипнул и тихо заплакал.

– Посадский люд, пошто казнить мальчонку! – крикнул с жалостью старый стрелец.

– Пошто волков, по то и волчонка! – негромко, словно про себя, проворчал Гурка, схватив Хотынцева за плечи.

Летописец взглянул на жадные лица людей, захваченных зрелищем казни, махнул рукой, не слыша расспросных речей, слез с дощана и, никем не замеченный, проскользнул в ворота под Рыбницкой башней… В тишине и зное за его спиной прозвучал еще раз хряск топора – и раздался истошный, отчаянный женский визг…

Томила пошел, сам не зная и не глядя куда.

Он шел по пустынной улице. Весь город стекся на площадь судить изменников, и он не встречал людей. Единство города, как думал он, невозвратимо распалось у него на глазах, а только на днях в посланье к царю он писал своею рукой золотые слова о «согласии и купности душ всех чинов людей».

В конце пустой улицы слышал он детские голоса:

– Васятка-a! Бежим на Рыбницку площадь – там дворян топором секу-ут!..

– Вре-ешь! – ответил другой издалека.

– Ей-богу!

Томила взглянул на голос. Десятилетний мальчишка припрыгивал навстречу ему, таща за собой на веревке кургузую собачонку.

«Вот тебе купность и Белое царство!» – подумал Томила.

Весть о казни псковских дворян разнесется молвою по государству, и Псков – зачинатель великого земского дела – поднимет против себя дворян и больших посадских… Томила знал, что мелкие дворяне, а их большинство, находятся под боярской пятой и бояр ненавидят… Он знал однодворцев – крестьян во дворянском званье, равно владеющих саблею и сохой: сколько из них в засушливый год пошло бы с охотой в холопы. Да и те из дворян, кто владел одной деревенькой в пяток дворов, – эти тоже готовы восстать на бояр вместе со своими крестьянами… Не таких ли набрал в свое время в Рязанской земле Ляпунов!

«Лысый мерин, не мог по-людски слова молвить народу! Заика проклятый – бормочет: бур-бур-бур-бур-бур! Кто и хочет, не слышит!» – бранил сам себя Томила.

Он шел, говоря сам с собой вслух и размахивая руками.

– Иваныч, куда ж ты? Чего там творится? – спросил над ухом Томилы поп Яков, словно внезапно выросший из-под земли.

– Сколь крови, батя, и все занапрасно! – воскликнул Томила. – Пошто было биться, столь люда губить, когда сами все рушим! – с обидой воскликнул подьячий.

– Что же рушим? Кто рушит? Ты молви мне толком – чего там творится?! – настаивал поп.

– К чему было «Земскую Правду» мою составляти? Барану под хвост?! Боров я пегий: чаял – мудрец на всю Русскую землю, чаял по правде всю жизнь сотворить, а кому она надобна – правда! «Город Белый» и царство, мол, «Бело»… Вишь, «Остров Блаженный» надумал!.. – в исступлении восклицал Томила.

– Иваныч, да что ты? Что стряслось?! Какая беда на город?! Уймись-ка. Ты философ, книжный муж – а стенаешь!..

– Платона, и Мора Фому, и блаженного Августина [200] читал, прикладал к русской жизни… Помысли ты, батя: я всякую малость обдумал, про все написал. Царям стать наставником мыслил – правительми править дерзал!.. А мне по плешивой башке колотушкой!..

– Да кто тебя, кто?! – в нетерпенье воскликнул священник.

– Казнят их! Башки топорами секут да на колья сажают… А я-то, дурак, – «Житье в Белом городе без крови и казни смертельной, ибо правду познали и всех чинов люди в единстве!» А их и казнят!.. – прерывисто бормотал летописец.

– Изменщиков, что ли, сказнили? – просто спросил поп, наконец-то поняв, о чем речь.

– Ты мыслишь – от жалости я? Не такое видал. И в пыточной башне бывал, видал, как невинных щипцами терзают…

– Вот то и страшно, Иваныч: невинных когда! – прервал поп. – Постой, помолчи – я скажу… Поповское дело такое: поп ведает столько грехов, что кабы люди то знали все брат про брата, то и в правду б господню никто не верил и бога бы не боялись… И церковь наша христова недаром велит те грехи таить… И я, Иваныч, смиренный поп, тайну людскую свято хранил, а ныне завет нарушу…

– Как можно! Господь упаси! – возразил летописец.

– А слушай, сынок: вот тут сейчас помер колесник Микола… – поп указал на ворота, над которыми вместо вывески были прилажены два тележных колеса. – Помер от раны во чрево… И исповедуясь, шепчет, что просили, мол, у него под повинное челобитье припись. Он приписи не дал, да и на то земским старостам не донес, кто сговаривал дать, а что грешнее – не знает… Ну, мне-то про все он сказал, а сам помер… Я дать ему отпущенье поспел кое-как, а теперь в Земску избу пойду, объявлю про измену: повинщик-то главный – Ивашка Чиркин! Сам – выборным в Земской избе, да и сам же – с изменой!..