Империя серебра - Иггульден Конн (полные книги .TXT) 📗
Скача по улицам в сторону дворца, Хачиун холодел от дурного предчувствия. Тела, казалось, лежали вповалку всюду, лужи темной крови пятнали гладкие каменные желоба водостоков. Цвета угэдэевского тумена были не на всех. Встречались здесь также простые дэли и доспехи, жирно лоснящиеся от крови, черной на утреннем свету. Ночь определенно выдалась кровавой, и Хачиун внутренне обмирал при мысли о том, какое зрелище может ждать его во дворце.
Чагатай скакал легко, чуть покачивая головой, глядя на следы побоища. При этом он глумливо ухмылялся, от чего у Хачиуна зрело непроизвольное желание рубануть ему по глотке, навсегда стерев самодовольство с его лица. Впрочем, взяться за меч не давало присутствие троих приближенных Чагатая. На мертвецов они не смотрели, целиком сосредоточившись на двоих всадниках, скачущих с их хозяином, который к концу дня намеревался стать ханом.
На улицах было тихо. Если кто из мастеровых и рискнул покинуть свое жилище после звона клинков и воплей минувшей ночи, то вид такого количества тел, несомненно, заставил их спрятаться обратно и запереть двери на все засовы. Шестеро всадников держали путь к ступеням, ведущим к воротам дворца. Здесь на бледном мраморе тоже раскинулись мертвецы, и их кровь лужами стыла на прожилках благородного камня.
Спешиваться Чагатай не стал, а лишь дернул поводья своего коня, и тот стал всходить по ступеням, сторожко ступая между трупами. Главная дверь в первый внутренний двор была открыта, и никто не препятствовал входу в него. Вокруг мало-помалу собиралось воронье, а в вышине кружили стервятники, привлеченные запахом смерти, витающим в утреннем ветерке. Хачиун с Хасаром, проходя под темным клином тени во двор, переглянулись в мрачном предчувствии. Здесь их, сказочно озаренное рассветными лучами, встречало румяным блеском серебряное дерево, прекрасное и безжизненное.
Письмена мертвых военачальники читали достаточно хорошо. Боя в четком понимании этого слова, с рядами сражающихся, тут не было. Тела валялись вразброс, сраженные со спины или с расстояния стрелами, которых даже не увидели. Почти физически ощущалось удивление защитников, испытанное ими в тот момент, когда из тени набрасывались на них и срубали прежде, чем можно было организовать какую-либо оборону. Чагатай наконец молча спешился. Его скакун нервничал от запаха крови, и чингизид покрепче привязал его к коновязи.
– Я начинаю опасаться за своего брата, – промолвил Чагатай.
Хасар напрягся, но один из Чагатаевых приближенных поднял руку, намекая на свое присутствие. Его тонкие губы поползли в улыбке. Безусловно, ему нравилось представление, разыгранное хозяином.
– Опасаться нечего, – раздался голос, от которого все подскочили.
Чагатай крутнулся, мгновенно выхватывая из ножен саблю. Его телохранители оказались почти столь же проворны.
Под резной аркой из песчаника стоял Субэдэй. Доспехов на нем не было, а утренний ветерок поигрывал складками шелкового халата. Левое предплечье полководца было перевязано, на повязке проступали очертания кровавого пятна. Выглядел он утомленно, но глаза, взирающие на человека, виновного в гибели и разрушении, горели жутковатым тигриным светом.
Чагатай приоткрыл рот – должно быть, намереваясь потребовать разъяснений, – но Субэдэй не дал ему ничего сказать:
– Мой повелитель Угэдэй ждет всех в зале для аудиенций. Он милостиво приглашает вас в свой дом и заверяет, что здесь вы в безопасности. – Последние слова будто застряли у него в горле.
Под напором гнева, которым так и кололи, так и резали глаза военачальника, чингизид отвел взор. На секунду плечи его поникли: он понял, что проиграл. Всю свою ставку он делал лишь на одну решающую ночь. И, вероятно, просчитался. Он не сразу поднял голову на шорох шагов, послышавшийся сверху. Весь балкон заняли лучники. Чагатай закусил губу и задумчиво кивнул. Все-таки он был сыном своего отца. Расправив плечи, Чагатай торжественно вложил саблю в ножны. Когда он улыбнулся Субэдэю, на его лице не было ни следа потрясенности или разочарования.
– Благодарение духам, он остался цел! – воскликнул Чагатай. – Веди меня к нему, багатур.
Глава 6
Приближенные Чагатая остались во внутреннем дворе. По приказу хозяина они готовы были обнажить клинки, но он только хлопнул одного из них по плечу – дескать, спокойно, – после чего зашагал к галерее, в проеме которой дожидался Субэдэй. Чингизид не оглянулся, когда его людей обступили воины Угэдэя и принялись хладнокровно засекать. Когда один из них вскрикнул под саблями, Чагатай чопорно поджал губы, раздосадованный такой слабостью: надо же, не может даже достойно принять смерть во имя своего хозяина.
Хасар с Хачиуном шли в молчании, следя за тем, как Чагатай сбоку подстраивается к Субэдэю; ни тот ни другой не удостоили друг друга и взглядом. У входа в зал аудиенций плотным строем стояли кешиктены, которым Чагатай, пожав плечами, отдал саблю.
Двустворчатая дверь с обшивкой из надраенной меди, красно-золотой в свете утренней зари, безмолвствовала. Чагатай ожидал, что его пригласят войти, но вместо этого старший кешиктен постучал по его доспеху и выжидающе отступил на шаг. Чагатай недовольно поморщился, но все же взялся стягивать с себя кольчужные рукавицы и наплечники, затем – пластинчатый панцирь с набедренниками. Вскоре он уже стоял в одном кожане, штанах и сапогах. Кто-нибудь другой после такой процедуры раздевания уменьшился бы в размерах, но не чингизид. До этого решающего часа Чагатай многие месяцы упражнял свое тело борьбой и бегом, а также ежедневно выпускал свыше сотни стрел. Так что был он в прекрасной форме и ладностью своей превосходил многих из тех, кто стоял сейчас с ним рядом.
За исключением, понятно, Субэдэя. Никто из кешиктенов не отваживался даже приблизиться к этому человеку, молча ждущему, не посмеет ли Чагатай возроптать. Стоял багатур молча, но то было молчание готового к прыжку тигра или готового выстрелить лука.
Наконец Чагатай, приподняв бровь, смерил кешиктена вопросительным взглядом. Он стерпел, когда его сверху донизу чутко обхлопали ладонями. Оружия при нем не оказалось, и тогда по кивку начальника стражи громоздкие двери медленно отворились. Вошел Чагатай один. Когда двери закрывались, за спиной у себя он расслышал негодующий голос Хасара: тот рвался следом, но наткнулся на неожиданный заслон. Вот и хорошо, что все будет происходить не на глазах у дядьев и Субэдэя. И пусть его, Чагатая, игра проиграна, но в этом нет ни стыда, ни позора. Просто Угэдэй, как и он сам, собрал вокруг себя преданных людей, которые оказались расторопней и сообразительней. И теперь, по следам минувшей ночи, одному из двух братьев предстоит стать ханом. Одному… ну а второму? Завидев на том конце зала Угэдэя, восседающего на белокаменном с золочеными пластинами троне, Чагатай невольно заулыбался. Вид у брата, безусловно, впечатляющий (на что, собственно, и делался расчет).
По мере приближения он разглядел, что волосы Угэдэя влажны и льнут к плечам, как будто тот окунался в ведро с водой. Единственным зримым свидетельством минувшей ночи стала лиловая отметина на щеке. Контрастом к великолепию трона смотрелся серый дэли, наброшенный поверх штанов и нагольной рубахи, – вычурности не больше, чем у простого пастуха с равнин.
– Рад видеть тебя в добром здравии, брат, – с едва проскальзывающей наглостью в голосе произнес Чагатай.
Щеки Угэдэя вспыхнули сухим лихорадочным жаром.
– Давай прекратим эти игры, – бросил он брату, который сейчас под суровыми взглядами стражников приближался к трону. – Я выжил после твоих нападений. И сегодня на исходе дня стану ханом.
Чагатай, по-прежнему улыбаясь, кивнул:
– Как скажешь. Но знаешь, как ни странно, я сказал правду. Часть меня содрогалась от мысли, что я не застану тебя в живых. Нелепо, верно? – Он насмешливо хмыкнул, позабавленный путаницей собственных чувств. Удивительная все-таки штука – родственные отношения. – И тем не менее я делал то, что считал уместным. И нет у меня ни сожалений, ни извинений. Думаю, отец получил бы удовольствие от тех смелых шагов, которые я предпринял. А ты, – он склонил голову, – ты должен мне простить, если я не поздравлю тебя с твоей победой.
