Донская либерия - Задонский Николай Алексеевич (мир бесплатных книг .TXT) 📗
– Напишу сегодня же… Хотя зря опасаешься, не станет Гордеенко без толку запорожцев губить.
Грамота, посланная в Сечь, гласила:
«Кошевому атаману и всему войску запорожскому донские атаманы и казаки, наказной войсковой атаман Илья Григорьев и все Войско Донское челом бьют. В нынешнем 1708 году приехал к вам в Сечю вор и изменник донской казак Кондрашка Булавин с единомышленниками своими и сказывал вам, будто мы Войском Донским от Великого Государя отложились и для того будто его, вора, к вам прислали, чтоб вы войском шли к нам на помощь. И тем его словам прелестным вы не поверили и из Сечи его выслали вон. И тот вор Кондрашка Булавин ныне явился на Хопре в верховых наших казачьих городках, и для искоренения того вора и его единомышленников войсковой наш атаман Лукьян Максимов с Войском Донским пошел в поход. И ныне мы в своем войсковом кругу приговорили послать от себя к вам в Сечю свое войсковое письмо для подлинного уверения, что мы Великому Государю Петру Алексеевичу служим верно, за православную веру и за него Великого Государя готовы головы свои положить. И вам, кошевому атаману и всему войску впредь никаким возмутительным письмам и его, Булавина, товарищам не верить. А буде такие воры явятся, и их присылать к ним, за крепким караулом».
И вдруг… Не успела грамота дойти до запорожцев, не успел еще Лукьян Максимов доехать до Кагальницкого урочища, где собиралось донское войско, как к наказному атаману Зерщикову примчался побывавший у Булавина в Пристанском городке Семен Драный с нежданными вестями:
– Булавин сухим и плавным путем идет в Черкасск… А с ним из всех хоперских, бузулуцких и медведицких станиц половина казаков да вольница… Лошадей с государевых заводов Кондрат побрал, пять конных полков устроил. А голытьбу на будары и струги посадил. Народу сила, смотреть любо!
Зерщикова это сообщение поразило и чрезвычайно взволновало, но, привыкнув скрывать свои мысли и чувства, он не выразил на лице никакого удивления.
– Я уже слыхал… Скоро, однако, Кондрат собрался… Голытьбы-то с ним много ли?
– Тысяч десять, думается, будет, и еще немало набегут… Да у меня донецких верховых казаков тысячи две в полной готовности.
– Я Кондрату прошлой осенью сказывал, что все донские реки за наши старые вольности поднимутся…
– Он вспоминал о том, – подтвердил Семен. – Поклон тебе прислал и просит, чтоб ты низовых станичников от противенства ему остерегал.
– Стараюсь, сколь возможно… В донском походном войске и половины природных казаков нет, чтоб по душе стояли за предателей старши?н… Вот что в толк возьми!
Семен Драный, уверившись еще раз в неизменном дружестве и единомыслии наказного, вскоре уехал. А Зерщиков долгое время оставался в мрачном раздумье…
Непостижимая быстрота, с какой Булавин создал и вооружил целую армию, просто ошеломляла. И все это делалось открыто и не где-нибудь на окраине, а в центре страны, под носом у царских воевод, которые оказались не в состоянии хоть чем-нибудь помешать сбору вольницы. Стало быть, царское правительство более бессильно, чем можно было предполагать, а Булавин умнее, смелее и дальновиднее, чем думалось…
И теперь что же? Непрерывно пополняемое верховым казачеством и гультяями войско Булавина идет вниз по Хопру на Черкасск, а войско Лукьяна Максимова вот-вот тронется навстречу. Следовательно, в ближайшие дни произойдет решительная схватка, которая определит дальнейшую судьбу донского казачества. Зная силы противников, Зерщиков почти не сомневался, что победу одержит Булавин, а если так… Тут-то и приходилось ломать голову.
Зерщиков много лет поддерживал Булавина, боровшегося за старинные права и вольность тихого Дона, готов был поддержать и сейчас, но булавинское войско, как пояснил Семен Драный, состояло ныне не из одних верховых голутвенных казаков, а в большей части из российской голытьбы, работного люда, лесорубов, бурлаков, необузданных и непривычных к казацким порядкам… Пребывание их в Черкасске и в богатых низовых станицах чревато серьезными столкновениями с донским природным казачеством… В отличие от других старши?н Зерщиков полагал, что «своих» донских голутвенных казаков всегда можно окоротить, а российская голытьба – иное дело.
А потом, как еще удастся оправдаться перед Булавиным за некоторые поступки, свершенные ему во вреди за эту проклятую грамоту запорожцам, которую в недобрый час черт подсунул!
Зерщиков хотя и не прерывал тайных сношений с булавинцами и даже успел на всякий случай – ибо судьбы божий неисповедимы – еще в Пристанском городке обнадежить Булавина через своего свойственника и приятеля Василия Поздеева весточкой о том, что старожилое казачество в Черкасске ждет его и встретит с радостью, а все же своих грехов, порожденных двоедушием, накопилось немало.
Надо было что-то предпринять, чтоб еще больше расположить к себе Кондрата.
Ночью, когда потухли последние огоньки в куренях черкасских казаков, Илья Григорьевич отправился в ближнюю станицу Рыковскую, где жили братья Булавина.
IV
4 апреля 1708 года Кондратий Афанасьевич Булавин находился в большой, раскинувшейся по Хопру и Дону казацкой станице Усть-Хоперской. Конные полки и обоз заканчивали переправу на паромах через Дон. Будары и струги с пехотой уже несколько дней стояли у станичного донского причала. Вблизи размещались государевы житницы с хлебными запасами. По распоряжению Булавина семь тысяч четвертей муки взяли для войска, погрузили на будары, остальной хлеб роздали местным жителям по мешку на человека.
Был первый день пасхи. Весело звонили колокола станичной церкви. Толпившиеся на берегу празднично одетые устьхоперцы провожали казаков, желали им удачи.
Булавин, одним из последних переправившись через Дон, сопровождаемый старши?ной и полковниками, объезжал на гнедом жеребце Салтыковского завода конные войска, вытянувшиеся по берегу на несколько верст. Погода стояла теплая, солнечная. Нежная зелень покрывала поля. Ржали кони, скрипели телеги. Легкий речной ветерок колыхал знамена.
На душе у Кондратия Афанасьевича было радостно. Пока все как будто удавалось. Войско имело хороший вид, настроение у всех чудесное, провианта и фуража хватит надолго. Вчера вечером подошли под начальством Семена Драного донецкие казаки. А сегодня ранним утром приехали брат Иван и сын Никиша, передали весьма важные тайные сведения об идущем навстречу донском войске, сообщенные Ильей Григорьевичем Зерщиковым. Верный друг не сидел сложа руки в Черкасске!
Осмотрев на марше конные полки, Булавин приостановил коня на береговом взгорье, откуда открывался широкий вид на полноводный, отливавший бирюзой Дон, по середине которого в строевом порядке плыли с распущенными парусами десятки стругов и будар с пешей вольницей. Кондратия Афанасьевича там заметили, по реке раскатисто громыхнуло:
– Будь здрав, атаман! Слава! Слава!
Булавин снял шапку, приветливо помахал вольным. Потом повернулся к старши?нам, весело, уверенно сказал:
– Не одолеть такой силы старикам изменникам… Возьмем Черкасск, браты!
Старши?ны согласно закивали головами. И только один находившийся среди них казак, видимо пропустив мимо ушей слова атамана, неотрывно продолжал смотреть на реку, думая о чем-то своем. Казак этот был в средних годах, крепко сколочен, с крупными чертами лица и с темной густой курчавившейся бородой. Звали его Игнатием Некрасовым. Говорили, будто некогда служил он в армии Шереметева, застрелил офицера за издевательства над солдатами, затем удачно бежал и поселился в донском городке Голубых, где проживал уже свыше пятнадцати лет, занимаясь кузнечным делом.
Станичники уважали Некрасова за военные познания, за умелый труд, смелость и прямоту в суждениях. Некрасов не раз заступался за обижаемых домовитыми казаками голутвенных, и хотя подобное заступничество домовитым не нравилось, они почти всегда уступали, побаиваясь ссориться с настойчивым, сильным, умевшим поставить на своем станичным кузнецом.
