Вдали от Зевса - Шаховская Людмила Дмитриевна (книги без регистрации бесплатно полностью .TXT) 📗

Брут стал искать свой кинжал, чтобы покончить с жизнью, – его не оказалось; кинжал им потерян при быстром прыжке в окно.

Брут стремительно побежал к Тибру, намереваясь утопиться, но там было много народа; рыбаки, как нарочно, в этом месте ловили рыбу.

– Смерть бежит от меня!.. – подумал несчастный человек, и печально пошел прочь, обратно на форум, покоряясь своей участи и тому, что судьба готовит ему в будущем.

Его размышления были одни других печальнее.

– Как склонюсь я теперь перед урной с прахом отца? Я нарушил мою клятву, данную перед костром его тела. Как обниму урну жены моей? Я ей изменил... Я сообщник злодейки.

Он вспомнил, как бы увидел дивный образ Туллии, услышал ее вчерашние любовные речи, и почувствовал, что она какою-то непонятною силой парализует его волю, что как бы внутренне Брут ни презирал ее, внешним образом он ей всегда покорится и сделает все, что она ему велит.

Римляне верили, что в трудные минуты жизни случайно услышанное слово есть оракул – глас богов.

Настало утро; в домах граждан начали отворять ставни и двери; простые люди, покидая с рассветом жилища, уходили по делам. Проходя мимо одного дома, Брут услышал плач мальчика, которого успокаивала мать, появившаяся на пороге двери с кувшином.

– Сейчас приду... экий нетерпеливый! Да потерпи же, подожди!

– Терпи и жди!.. Слова Турна!.. – подумал Брут в охватившем его каким-то странном, новом чувстве воскресающих таинственных надежд на что-то неизвестное. – Чего мне ждать?! Для меня все кончено!.. Все кончено!.. Я раб злодейки!.. Я ее говорящий пес.

Он предположил идти в дом Эмилия Скавра к Турну, рассказать о чем-то опасном для него, подслушанном ночью, но сознал, что в его памяти, от наплыва других, гораздо более важных и ужасных впечатлений, краткая беседа невидимок совершенно перепуталась, затуманилась. Ему начало казаться, что это просто зарыто что-то краденое, о чем раб, приехавший с Турном из деревни, сообщал по секрету одному из тех, что жили в городе, уведя его в сад с царского пира, куда оба пришли в свите господина.

Это какой-то пустяк, не стоящий упоминания.

Однако, Сивилла... впрочем...

Брут вспомнил, что говорившие не называли Сивиллу «Кумскою», – случайно или нарочно, это было неизвестно, но Брут, как и все, почитал только одну волшебницу Кумского грота, которая считалась агенткой Дельфийского оракула, его второю Пифией, прорицавшею в Италии, отсылая дары гадавших в Дельфы.

Других, простых Сивилл было множество; это было нарицательное слово, составленное из искаженных сокращений Seos (Зевс) и bouli – совет, т. е. советница от Зевса.

Эти размышления Брута прервались тем, что он услышал трубный звук, еще хуже поднявший в нем угрызения совести; ему показалось, будто это грозный голос адского судьи Миноса зовет его к ответу из преисподней, и совершенно растерялся, не зная, что делать: – идти ли по этому призыву туда, откуда он несется, или бежать от него прочь, как можно дальше, заткнув себе уши?

Но он вспомнил, что ночью, стараясь убежать дальше от Зевса, в лице Туллии, прибежал к еще более грозному для него храму Юпитера Капитолийского, – стало быть, от судьбы никуда не уйдешь.

Выбежавший из домов и переулков народ преградил путь; не имея возможности незаметно ускользнуть, потому что в Риме его хорошо знали, Брут поневоле пошел за толпою на форум.

Трубный звук слышался ему грознее, громче и отчетливее с каждым его шагом по мере приближения. Это был призыв всего народа на площадь по случаю смерти знатного гражданина.

Всем был знаком резкий, печальный тон похоронной трубы; поэтому граждане спешили сходиться без малейшего недоумения о его причине.

Тогдашние римляне были не болтливы; никто не задавал вопросов об имени мертвеца, сраженного Аполлоном (богом смерти) [8] в эту ночь, зная, что глашатай немедленно объявит. Когда сошелся народ, воин, стоявший на крыльце здания Курии, одетый в темную тогу траура, начал речь.

– Квириты, народ Рима!.. Узнайте, что Арунс Тарквиний, младший сын славного царя и гражданина Тарквиния Приска, усыновленный нашим царем и лучшим гражданином Сервием Туллием, сражен стрелою с серебряного лука Аполлона. Добрый гражданин и воин отошел в мир теней. Да сжалится над его душою благая Прозерпина!.. Кто уважал его живого, да почтит и мертвого!..

После этой речи воин ушел, накрыв голову тогой, что означало печаль; граждане молча также накрыли свои головы и тихо, без всякой суматохи, разошлись, чтобы облечься в траур и собраться на похороны.

Смерть хилого Арунса никого не удивила; это приписали его горю по няньке и происшедшей от того горячке. Его знали за доброго, но слабохарактерного и болезненного человека, и никто его не жалел.

ГЛАВА XVII

Похороны

Римские похороны позднейшего времени сопровождались весьма пышными и разнообразными обрядами, похожие больше на веселый спектакль, нежели на акт печали, но в эпоху царей погребение происходило гораздо проще и вполне соответствовало обстановкой грустной причине церемонии.

Римляне тех времен хоронили покойников различно: бедняков и детей всегда зарывали без огласки, но взрослых именитых людей предавали земле согласно с их последнею волей или с желанием родственников.

Их клали в каменные саркофаги в пещерах, высеченных в скале, или зарывали в могилу в подземелье роскошного родового мавзолея в их владениях, в поместьях или в саду городского дома.

При царе Сервии начал вводиться, перенятый от этрусков и греков, обычай сожжения на костре.

Прозерпина Либитина считалась супругою Плутона, владыки подземного царства, царицею мертвых; поэтому и похороны, особенно знатных, совершались вечером, во мраке.

Труп, покинутый жизнью, больше не принадлежал живым и после прощальных поцелуев, данных пока он еще не охладел, переходил во власть жрецов Прозерпины, либитинариев, составлявших похоронное общество, принимавшее на себя распоряжение церемонией, избавляя этим от хлопот родных покойника, обязанных только дать деньги либитинариям на предстоящие расходы и в вознаграждение по средствам и желанию.

Последнего целования никто не мог дать несчастному Арунсу, потому что тело его успело окоченеть, пока жестокая Туллия ласкала Брута.

По уходе этого последнего в окно никем не замеченным, она испустила раздирающий вопль и, когда сбежались рабыни, указала на мертвого мужа, разорвала в клочки свою одежду, с громкими рыданиями объявила, будто метавшийся в бреду больной, как ей показалось, заснул; сидя подле него, она также задремала и не видела его смерти. Все в доме быстро узнали печальный факт, всполошились, разбудили Сервия, Люция с его женою и проч. домочадцев, гонцы поскакали к родным, в деревни и города, близкие и далекие от Рима; глашатай с похоронною трубою отправился на форум извещать народ о горе, поразившем семейство царя.

Глаза Арунса остались полуоткрытыми, как будто он искоса угрожающе глядел на отравительницу, когда она подошла к его телу.

Жестокая Туллия испугалась; как ни закоснело ее сердце, в нем еще осталась вера, страх гнева богов; она упала на руки рабынь в ужасных, в эти минуты неподдельных, конвульсиях ее вынесли из спальни в обмороке.

Мертвого взгляда своей погубленной жертвы Туллия не могла позабыть никогда.

Арунс – воспитанник, не сын – все-таки был дорог старому Сервию, тем более, что тот не имел собственных сыновей и поэтому перенес отеческую нежность на зятьев-воспитанников.

Не имя права подойти с прощальным поцелуем к уже окоченевшему мертвецу, царь печально глядел на него, стоя в ногах кровати, и слезы тихо катились по щекам безмолвного старца.

Строго религиозный Сервий горевал не о самой смерти зятя, потому что смерть считалась следствием воли богов, если была естественна, как думали об Арунсе, а воле богов римляне тогда покорялись безропотно.