Анна Иоановна - Сахаров Андрей Николаевич (книги онлайн полные TXT) 📗
Кружева на груди Волынского запрыгали; но он сделал усилие над собой и отвечал сколько мог умеренней:
– Благодарите присутствие её величества, что я не плачу вам дерзостью за дерзость. Волынский никогда, даже вам, не изменял своему слову, хотя б это стоило ему жизни.
– Но знаете ли, государь мой, что делается между людьми, снаряжёнными на праздник и вам порученными?
– Более, нежели вы думаете, государь мой! Знаю, что одного из них, именно малороссиянина, вам угодно было исключить из списка живых. Да это для вас, сударь, такая безделица! Человек!.. К тому же русский!.. ну, стоило ли из этой дряни хлопотать! Однако ж вы сами тотчас же поспешили заменить его другою живою, подставною куклой.
– Сказка, вами сплетённая! Тысяча вторая ночь, которою прекрасная ваша пленница ищет убаюкать вашу скуку и, может быть, оградить вас от наказания нашей правосудной владычицы!
– Клевета, которою вы вместо надгробной надписи хотите скрасить памятник над своими мертвецами, чтобы они не путали вашей младенческой совести! Гм! поставьте лучше из целой России великолепный мавзолей.
– Боже мой! Да эти буяны так забылись в присутствия моём, что у меня в ушах ломит от их крику. Пожалуй, чего доброго, возьмутся за святые волоса!.. Я обоим вам приказываю замолчать, – вскричала грозно государыня, – я это всё разберу после, в своё время. Все ли у вас пары налицо? – прибавила она, немного погодя, смягчив голос. Обращение было сделано к кабинет-министру.
– Все, государыня!
– Опять неправда! – воскликнул Бирон.
– Докажите.
– Цыганка Мариула вчера с ума сошла. – При этом слове княжна помертвела, встала с своего места, чтобы идти, и не могла. – Полиция вынуждена была посадить её в яму.
– Та самая, которая?.. – спросила было государыня.
– Гадала некогда вашему величеству, – подхватил герцог.
– С ума со…? – и государыня не договорила.
Там, где стояла княжна Лелемико, послышался глухой стон, будто грянулось что-то тяжёлое оземь. Все оглянулись – княжна лежала недвижимо на полу.
– Боже! Её убили! – закричал Волынский, схватив себя за голову, и первый бросился подавать ей помощь, за ним Бирон.
Но государыня, несмотря на то что перепугана была так, что дрожала всем телом, дёрнула сильно за шнурок со звонком, чтобы прибежала прислуга, и сердито указала дверь герцогу и кабинет-министру, примолвив:
– Прошу уволить от ваших нежных попечений. Снявши голову, не плачут по волосам. Ступайте…
– Не пойду, ваше величество! – вскричал Волынский, став на колена подле княжны и схватив руку её, которую старался согреть своим дыханием.
– Какой позор!.. И меня заставляют смотреть на него!.. Вы хотите быть ослушником?.. – сказала грозно императрица. – Не заставьте меня в другой раз повторить.
Во время этого ужасного спора подданного с своею государынею Бирон стоял у дверей. Прислуга дворцовая явилась.
– Теперь пойду, – сказал Волынский, встал, посмотрел ещё на княжну и вышел; герцог за ним.
Лишь только они успели занести ногу за первый порог, Бирон сказал с коварною усмешкою своему врагу, шедшему в глубокой горести:
– Полюбуйтесь своим дельцем.
Не было ответа. Может статься, Волынский, убитый тем же ударом, который поразил княжну, не слыхал насмешки; может статься, не находил слов для ответа, потому что, оборачивая брошенный ему жетон на ту или другую сторону, везде читал: «достойному награда». Кровавое пятно, им замеченное на белом платке, терзания бедной девушки, у которой он отнял спокойствие, радости, честь, может быть, и жизнь; сумасшествие цыганки, столько любившей княжну и связанной с нею какими-то таинственными узами, – всё, всё дело его. Нельзя отказаться от этих подвигов. Ад его начинался на этой земле; зато путь к нему был усыпан такими розами!..
Выходя из дворца, он был в состоянии человека, который слышит, что за горою режут лучшего его друга. Стоны умирающего под ножом разбойника доходят до него и отдаются в его сердце; а он не может на помощь – ужасная гора их отделяет. Всё наконец тихо, всё мрачно вокруг него… Или не скорее ль можно сравнить состояние его с состоянием человека, который в припадке безумия зарезал своего друга и, опомнившись, стоит над ним?
Глава III
МЕЖДУ ДВУХ ОГНЕЙ
С этим адом в груди приходит он домой. Взоры его дики; на лице сквозит нечистая совесть; вся наружность искомкана душевною тревогой. По обыкновению, его встречают заботы слуг. Неприятны ему их взгляды; каждый, кажется, хочет проникнуть, что делается у него в душе.
– Прочь к чёрту! – говорит он им ужасным голосом.
И все с трепетом удаляются, объясняя себе по-своему необыкновенное состояние барина. В тогдашнее время не было в домах ни мужниной, ни жениной половины; всё было между ними общее. Не желая встретить жену, Волынский нейдёт в дальние покои и остаётся в зале; то прохаживается по ней тяжёлыми, принуждёнными шагами, будто совесть и в них налила свой свинец, то останавливается вдруг, как бы нашёл на него столбняк. Он желал бы убежать из дому, от семейства, от всего света, в леса дремучие, в монастырь; он желал бы провалиться в землю. Везде преследует его кровавое пятно; на всём белом видит он этот ужасный знак.
Наталья Андреевна, узнав, что он возвратился домой, спешит к нему. Он холодно принимает её ласки; на все вопросы её, нежную заботливость отвечает несвязно, сухо, едва не с сердцем. Мысль, что с ним случилось несчастие, тревожит её, она умоляет его открыться. Он грубо ссылается на хандру. Но слёзы, блеснувшие в её глазах, пробивают наконец путь к его сердцу. «Довольно и одной жертвы! Не эту ли ещё убить за любовь ко мне?» – думает он, старается её успокоить, увлекает в свой кабинет, целует её и силится забыться в её ласках. Доброе, милое это существо радуется своей победе, торжествует её разными пламенными изъяснениями любви своей; она уже не та тихая, только что нежная супруга, которую некогда упрекал Волынский в холодности, – она страстная любовница, утончающая свои ласки: она плачет от упоения любви. Но что с нею вдруг?.. Она отпрянула от него, как будто сам сатана её укусил; она дрожит, будто провели по всему её телу замороженным железом.
Безумный! Среди пламенных изъяснений любви, забывшись, он произнёс: милая Марио … и уста его, не договорив околдованного слова, оледенели, и волос его встал дыбом.
– Что ж вы, сударь, не доканчиваете? – сказала Наталья Андреевна, судорожно усмехаясь. Она хотела продолжать, но не могла: ревность задушила её.
Артемий Петрович почти насильно обвил её своими руками, как бы заключил её в волшебный круг, из которого она не могла высвободить себя, целовал её руки, умолял её взором; но она, вырвавшись из его объятий, оттолкнула его.
– Прочь, прочь, обманщик, негодный человек! – говорила она, рыдая. – Так вот ваша любовь! Вот моё сокровище, за которое я не хотела всех богатств мира и за которое нельзя дать гроша!.. Прекрасная любовь! В то время как меня ласкаете, как я думаю быть счастлива, сколько может быть счастливо Божье создание, у вас на уме, в сердце ваша молдаванка; ваши ласки, мне расточаемые, принадлежат другой. Я только болванчик, кусок дерева, на котором вам угодно примеривать ваши нежности вашей прелестной, божественной Мариорице. Нет, этого более не будет; я не дойду более до такого позора… И вот причина вашей горести!.. Зачем же было меня обманывать? Давно б мне просто сказать: ты мне постыла, я люблю свою молдаванку, одну её! Мне было бы легче!.. Повторите мне это теперь и оставьте меня; расстанемся лучше… У меня будет кого любить и без вас – со мною останется мой Бог и Спаситель, которого вы забыли!..
И несчастная рыдала, ломая себе руки. Ревность заставляла её говорить то, что она, конечно, не в состоянии была б выполнить. Артемий Петрович стал перед нею на колена, уверял, что хотел её испытать, божился, что её одну любит, что её одну ввек будет любить, что к Мариорице чувствует только сожаление. Истинная любовь легковерна. Наталья Андреевна поверила, но наперёд требовала, чтоб он подтвердил свою клятву пред образом Спасителя. И он, как бы в храме, пред алтарём, подтвердил её со слов Натальи Андреевны, диктовавшей ему то, что он должен был сказать для успокоения её. В этом случае он не думал лицемерить ни перед нею, ни перед Богом: от любви к Мариорице, возмущённой такими неудачами и несчастиями, лишённой своего очарования, действительно осталось только глубокое сожаление; но это чувство так сильно возбуждало в нём угрызения совести, что он готов был желать себе скорее смерти. Жизнь его опутана такими дьявольскими сетями; один конец её мог их разрубить. Любил он истинно свою жену? Да, он дорожил ею с тех пор, как узнал, что она скоро будет матерью его младенца; но могло ли чувство чистое, возвышенное, нераздельное иметь место в сердце, измученном страстью, раскаянием, бедствиями Мариорицы, страхом быть уличённым в связи с нею, бедствиями отечества? Сердце его была одна живая рана.
