Август - Уильямс Джон (полные книги .TXT) 📗
И тогда мы разработали план, как покорить мир.
II
Письмо: Марк Туллий Цицерон — Марку Юнию Бруту в Диррахию (43 год до Р. Х.)
Мой дорогой Брут, вести, дошедшие до нас в Рим из Афин, переполняют радостью и надеждой сердца всех тех, кому дорога республика. Если бы только все наши герои действовали так же смело и решительно, как ты, наша отчизна не пребывала бы в таком смятенном состоянии. Подумать только: так скоро после незаконной передачи Антонием Македонии своему безмозглому братцу Гаю этот последний трясется от страха в Аполлонии, в то время как твои легионы растут и набирают силу, чтобы в один прекрасный день стать нашим спасением! О, если бы только твой родственник Децим проявил ту же твердость духа и умение девять месяцев назад, после нашего пира в канун мартовских ид!
Не сомневаюсь, тревожные вести об очередном безумстве Антония дошли даже до тебя в Диррахии. Поправ все традиции и законы, он, сначала нагнав страху на весь город, теперь ведет свое войско против Децима в Галлию; и еще несколько недель назад ни у кого не было сомнения, что ему удастся задуманное.
Молодой Цезарь (я теперь зову его так, несмотря на все мое отвращение к этому имени) и его юный друг Меценат однажды тайно пришли ко мне со своим планом. Мальчик и прежде обращался ко мне за советом и вообще всячески меня обхаживал, но только недавно я окончательно убедился в том, что он может далеко пойти и еще нам пригодится. Несмотря на его весьма нежный возраст и робкую манеру, он сумел удивительно многого добиться за эти несколько месяцев.
Вполне обоснованно он отметил, что в его распоряжении имеется единственная сила, способная остановить Антония, — армия, одна часть которой под командованием Марка Агриппы в настоящий момент направляется в Арецию, что лежит на пути Антония в Галлию, а другая, осмотрительно расположенная в нескольких милях от Рима, последует за ней, и одним богам известно, сколько ветеранов и рекрутов присоединятся к ним по дороге. Но (и это заставляет меня постепенно пересмотреть свое отношение к молодому вождю) он не хочет действовать незаконно — ему необходимо одобрение сената и народа. Поэтому он предлагает, чтобы я, используя свое положение (которое, как мне думается, все еще остается достаточно весомым), помог ему получить это одобрение.
На что я и согласился на взаимно приемлемых условиях. Со своей стороны молодой Октавий Цезарь попросил, чтобы сенат дал согласие на формирование им собственной армии; чтобы ветеранам, присоединившимся к нему, а также воинам четвертого македонского и Марсова легионов были официально возданы почести и выражена благодарность от имени народа; чтобы ему на законном основании было отдано командование набранными им войсками и он единолично распоряжался ими; чтобы издержки на содержание его армии были покрыты из государственной казны и каждому воину выплачена обещанная ему при вступлении в ее ряды награда; чтобы были выделены земельные участки для воинов по завершении ими военной службы; чтобы сенат сделал для него исключение из закона о возрастном цензе (как это не раз бывало раньше) и после снятия осады Децима в Мутине он мог бы вернуться в Рим уже сенатором и выдвинуть свою кандидатуру в консулы.
В другое время и при других обстоятельствах эти требования могли бы показаться чрезмерными, но если Децим падет, то нам всем конец. Честно признаюсь тебе, дорогой Брут, я готов был пообещать ему все что угодно, но тем не менее с самым серьезным видом предъявил свои собственные требования.
Я оговорил, что никоим образом ни он, ни его подчиненные не станут искать мести Дециму, которой он ему угрожал прежде; что он не будет использовать свое положение сенатора для противодействия принятию эдиктов, которые я могу выдвинуть для обоснования позиции Децима в Галлии, и что он не воспользуется разрешением сената иметь собственную армию для нападения на тебя в Македонии или на Кассия в Сирии.
На все эти условия он согласился, сказав, что до той поры, пока сенат держит свое слово, он не предпримет никаких самочинных действий сам и не позволит их своим приспешникам.
Все это пойдет на пользу нашему делу. Я уже выступил с речью, в которой представил эти предложения сенату, но, как тебе хорошо известно, настоящие усилия потребовались задолго до этого, и до сих пор нет мне покоя от трудов моих.
III
Квинт Сальвидиен Руф: записи в дневнике, Рим (декабрь, 44 год до Р. Х.)
Я в тревоге ожидаю решения своей судьбы. Гай Октавий тайно прибыл в Рим; Агриппа идет походом на север; Меценат плетет интриги как среди друзей, так и среди врагов. Вчера он вернулся от Фульвии, краснорожей старой карги и жены пресловутого Антония, против которого Мы собираемся выступить. Сенат предоставил Октавию Цезарю такие полномочия, о которых еще месяц назад мы и мечтать не могли: вдобавок к уже имеющимся мы получили легионы, принадлежащие будущим консулам, Гирцию и Пансе; в военном отношении власть Октавия не имеет себе равных; по возвращении из галльского похода ему разрешено будет стать сенатором; я же поставлен во главе легиона самим Октавием с одобрения сената — такой чести я мог бы ожидать лишь через много лет.
И все же мне не по себе, дурные предчувствия не оставляют меня. Впервые за все это время я усомнился в правоте нашего дела: каждый успешный шаг раскрывает перед нами новые непредвиденные трудности, и каждая победа увеличивает масштабы возможного поражения.
Октавий изменился — он уже не тот, с кем мы дружили в Аполлонии. Он редко смеется, почти не пьет вина и, похоже, презирает те невинные забавы с девушками, которым мы, бывало, предавались раньше. Насколько мне известно, он не был близок с женщиной со времени нашего возвращения в Рим.
Что я говорю «насколько мне известно»? Когда–то мы знали друг о друге все, а нынче он замкнут и нелюдим, почти скрытен. И я, с которым он когда–то говорил открыто, как с другом, от которого он не держал никаких секретов в своей душе, с кем он делился самыми сокровенными мечтами, — я больше не знаю его. Может быть, это горе утраты не дает ему покоя? Или его горе переродилось во властолюбие? Или еще что–то, чему нет имени? Какая–то холодная отстраненность довлеет над ним, отдаляя его от нас.
Ожидая, пока будут собраны консульские армии, я сижу в праздности в Риме, и у меня достаточно времени, чтобы подумать об этих вещах, не перестающих меня удивлять. Возможно, я сумею лучше их понять, когда буду старше и мудрее.
Гай Октавий о Цицероне: «Он бездарный заговорщик — о чем он не пишет своим друзьям, он рассказывает рабам».
Когда появилось это недоверие, если это недоверие? В то утро, когда Октавий и Меценат поведали мне о своем плане?
Я, помнится, сказал:
— Мы будем помогать Дециму, одному из убийц Юлия Цезаря?
— Мы будем помогать себе — иначе нам не выстоять, — ответил Октавий.
Я промолчал. Меценат тоже не произнес ни слова.
— Помнишь нашу клятву той ночью в Аполлонии? — спросил Октавий.
— Помню, — ответил я.
— И я помню, — улыбнулся Октавий. — Мы должны спасти Децима, хотя и ненавидим его, ради нашей клятвы, мы спасем его, чтобы передать в руки закона.
На мгновение в его взгляде появился холодный блеск, но, казалось, он не видел меня. Затем он снова улыбнулся, как бы очнувшись.
Не тогда ли все началось?
Факты: Децим — один из убийц, — Октавий идет ему на помощь; Каска — тоже убийца, — Октавий соглашается не препятствовать его избранию народным трибуном; Марк Антоний — друг Цезаря, — Октавий выступает против него; Цицерон не скрывает своей радости по поводу убийства — Октавий вступает с ним в союз.
Марк Брут и Гай Кассий пополняют свои армии на востоке, обирают провинции и с каждым днем все больше укрепляют свою власть; на западе крепко обосновался и выжидает со своими легионами Марк Эмилий Лепид — чего, никому не известно; на юге Секст Помпей беспрепятственно бороздит моря и собирает армию из варваров, способную погубить нас всех. Не слишком ли непосильная задача стоит перед моим да и всеми легионами в Италии?
