Блокада. Книга 4 - Чаковский Александр Борисович (книги онлайн бесплатно txt) 📗
Зная, как настаивает Сталин на соблюдении секретности, Воронов не был уверен, что Военный совет Ленфронта извещен о его прибытии. Он подумал о том, что в этом случае неизбежна проволочка, связанная с вызовом машины. Скорей бы попасть в Смольный!
Он представил себе, как войдет в кабинет Жданова, как сообщит о цели, с которой приехал. Представил себе, с какой радостью встретят ленинградцы приказ Ставки. Все это будет. А пока он попытался сосредоточиться на том, что необходимо немедленно предпринять для подготовки предстоящей операции.
Воронов хорошо знал положение на Ленинградском фронте, особенно состояние артиллерийской обороны. Несколько хуже представлял он ситуацию в 54-й армии, находящейся по внешнюю сторону кольца блокады. До недавнего времени ею командовал Кулик. Доверие, которым этот человек пользовался в последние предвоенные годы у Сталина, давало ему возможность вести себя несколько независимо, тем более что его армия подчинялась непосредственно Ставке. Правда, после того как стало ясно, что армия проявляет слабую активность и все попытки предпринять наступление для прорыва блокады извне заканчиваются безрезультатно, Жуков со свойственной ему решительностью потребовал у Ставки убрать Кулика, а саму армию включить в состав Ленинградского фронта.
Это и было сделано. Сейчас, после отъезда Жукова в Москву, 54-й стал командовать опытный генерал Хозин, бывший при Жукове начальником штаба фронта.
Но чего удалось Хозину добиться за этот короткий срок? Какова реальная боеспособность армии?
Всего этого Воронов знать еще не мог. Однако не сомневался, что от состояния именно этой армии, ее кадров, материально-технической оснащенности во многом зависит успех предстоящей операции.
Он взглянул на часы, стараясь определить, сколько еще осталось до Ленинграда. Потом посмотрел в окно. Но ничего не было видно. Туман, сплошной туман.
«Истребители-то и в самом деле были ни к чему», — подумал Воронов. Он заставил себя снова сосредоточиться на предстоящем и распланировать свои первые по прибытии дела.
Прежде всего необходимо информировать Жданова о беседе со Сталиным, передать пакет. Затем созвать заседание Военного совета. Поручить штабу фронта на основании директивы Ставки разработать боевой приказ. Затем, очевидно, надо вылетать в расположение 54-й. Потом… Потом все пойдет так, как обычно заведено: почти круглосуточная работа. Постановка боевых задач командующим армиями, выезды в войска…
И все это надо проделать «в темпе», четко, помня, что до начала операции остаются не месяцы, не недели, а всего лишь дни…
Воронову показалось, что он вновь слышит слова Сталина: «Или мы прорвем блокаду, или в городе начнется голод…»
Тогда, вглядываясь в карту, внимательно вдумываясь в план предстоящей операции, Воронов как-то не придал особого значения этому слову «голод». Во время его сентябрьской командировки в Ленинград вопрос о снабжении города продовольствием еще не стоял так остро.
Все внимание и Ставки и командования Ленинградского фронта было привлечено в ту пору к задаче чисто военной: остановить противника на подступах к городу. А когда эту задачу выполнить не удалось, встала другая: защищать сам город от врага, не дать ему ворваться на ленинградские улицы.
И хотя понятия «блокада» и «голод» были между собой логически взаимосвязаны, тем не менее Воронов, находясь в Москве, не отдавал еще себе отчета в том, как в Ленинграде обстоит дело с продовольствием…
Он снова нетерпеливо взглянул на часы. Опять посмотрел в окно. Плексиглас по-прежнему прикрывала непроницаемая белесая завеса. Туман, туман, туман…
…Когда Воронов появился на пороге кабинета Жданова, тот быстрыми шагами направился ему навстречу.
Они обменялись крепким рукопожатием.
— Нас не предупредили о вашем прилете, иначе… — начал было говорить Жданов, но Воронов поспешно сказал:
— Да, да, я так и понял.
Голос Жданова доносился до него как бы издалека: уши все еще были заложены после утомительного путешествия.
— Летели благополучно? — спросил Жданов. — По метеосводке почти на всей трассе туман… Проходите, садитесь, я сейчас скажу, чтобы принесли крепкого чая…
Он легким движением дотронулся до плеча Воронова, увлекая его к стоящим перед столом кожаным креслам.
— Все в порядке, — ответил Воронов, опускаясь в кресло и с удовольствием вытягивая ноги.
— Рад видеть вас снова, — сказал Жданов, садясь в кресло напротив. — С каким поручением прибыли?
— С очень важным, Андрей Александрович.
С этими словами Воронов расстегнул две пуговицы на своем кителе, просунул руку во внутренний карман и, вынув ставший теплым конверт, протянул его Жданову.
Жданов торопливо взял, почти выхватил конверт, достал из стола ножницы и стал осторожно срезать край…
Воронов окинул взглядом этот хорошо знакомый ему кабинет. Здесь ничего не изменилось. Портрет Сталина на стене, у которой стоял письменный стол, застекленные книжные шкафы и над ними портреты Ленина, Маркса и Энгельса. Все те же знакомые вещи на столе: письменный прибор из уральского камня — подарок рабочих Кировского завода, раскрытая коробка «Северной Пальмиры», недопитый стакан крепкого, почти черного чая.
Только сам Жданов в чем-то изменился. Его карие глаза по-прежнему были живыми и зоркими, однако мешки под ними явно увеличились, кожа на щеках пожелтела еще больше, и на лице лежал отпечаток страшной усталости.
Воронов внимательно следил, как Жданов осторожно вскрывал конверт, а затем, уже не скрывая своего нетерпения, разворачивал тонкие листки папиросной бумаги.
По мере того как Жданов читал напечатанное, в лице его происходила зримая перемена. Казалось, он на глазах молодеет. Щеки слегка порозовели, морщины на широком лбу разгладились.
Прочитав, он провел рукой по лицу и с чувством огромного облегчения произнес:
— Наконец-то!..
Потом откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
О чем думал он в этот миг? О тех ли роковых часах, когда ожидал сообщения о том, что бои уже идут на территории Кировского завода, или о том, что врагу удалось захватить главную Пулковскую высоту и прорваться на Международный проспект? Или, наоборот, перед ним вставали картины ликующего, освобожденного от блокады Ленинграда?
Так или иначе, но какое-то время Жданов молчал, опустив свои покрасневшие от бессонных ночей веки.
Потом открыл глаза, как-то настороженно посмотрел на Воронова и спросил:
— Как дела на Западном фронте, Николай Николаевич? Как Москва? Ведь вы только что оттуда!
— Утешительного мало, Андрей Александрович, — сказал Воронов, понижая голос. — Немцы рвутся вперед. В полосе сорок третьей армии Резервного фронта им удалось овладеть Спас-Деменском и Юхновом, охватив нашу вяземскую группировку. Танковые соединения противника заняли Карачев и Брянск, — таким образом, армии Брянского фронта оказались рассеченными.
— Это мы знаем, — с горечью произнес Жданов.
— Ничего нового добавить не могу. Разве только то, что товарищ Сталин придает большое значение операции по деблокированию Ленинграда. Он убежден, что она, помимо всего прочего, скует значительные силы немцев и не даст Гитлеру возможности перебросить их под Москву.
Сказав это, Воронов умолк, размышляя, передать ли ему и другие слова Сталина — о том, что, если прорвать блокаду не удастся, в городе начнется голод. Но он не повторил этих слов, решив, что здесь, в стенах Смольного, напоминать об этом излишне.
— А каково положение в городе, Андрей Александрович? — спросил он.
— Тяжелое. Очень тяжелое! — сказал Жданов. — Особенно с продовольствием. Вы потом встретитесь с Павловым, он расскажет подробнее. Скажу лишь, что мы приняли решение снова снизить нормы выдачи продовольствия. В третий раз! В город ведь съехались десятки тысяч людей из оккупированных районов области… Что же касается военной обстановки, то основные бои идут на «пятачке» у Невской Дубровки. Плацдарм на левом берегу мы держим, но уже ясно, что имеющимися там силами прорвать блокаду невозможно. Трасса, по которой мы получаем продовольствие и эвакуируем население, сейчас действует с большими перебоями: на Ладоге непрерывные штормы, не говоря уже об обстрелах и бомбежках. Враг хочет задушить нас голодом, это всем ясно. Но теперь… — Жданов резко встал и потряс листками бумаги, которые так и держал в руке. — Теперь все будет иначе!
