Черный соболь - Богданов Евгений Федорович (читать книги онлайн без TXT) 📗

— Не знаю, — уклончиво ответил Аверьян. — А за рыбу спасибо. Вознаградить тя не знаю чем. Может, потом посчитаемся?

— Брось! — Лаврушка замахал руками. — Рыбы у нас много. Хоть руками лови. Она дешева. Ну, прощевайте. Ежели запонадоблюсь вам — советом помочь или еще что, спросите Лаврушку, стрельца. Меня тут каждая собака знает. Бабы о меня языки свои до мяса обтерхали, — Лаврушка рассмеялся и стал выбирать в мешок остальную рыбу.

Поморы развели костерок и стали варить уху в котле. Уже поздно улеглись спать в коче на привычном ложе, оставив одного караульщика, чтобы ненароком на них не напали да не наделали вреда лихие люди, которых, наверное, и здесь немало. «Вот и этот мазурик, — думал Аверьян, засыпая рядом с топором, — хоть и дал рыбу, а, видать, тертый калач. Стрельцом служит, а пороху просит…»

Но чем-то Лаврушка Бармину все же поглянулся.

На другой день Аверьян, Герасим и Никифор ушли в крепость по делам — все разведать да получить необходимые для торговли и промысла разрешения. Прежде всего надо было выяснить, можно ли покупать и по каким ценам меха, можно ли заиметь на зиму участок для охоты.

Гурий остался караулить коч. Весь день он пробыл возле судна, глядя, как по берегам неторопливо и слаженно течет жизнь мангазейцев. «Люди тут, видать, богатые, — думал он, видя баб и мужиков, рослых, здоровых и уверенных в себе. — Головы несут высоко, одеты справно. Даже ребятня и те кожаные сапожонки носит…»

Мангазейекий воевода принял холмогорских промышленников без особенного радушия. Он сказал Аверьяну, что почти все угодья для охоты на пушного зверя разобраны русскими промысловиками да родовыми старейшинами ненцев и остяков, что пришлых людей много, все понаставили зимовья по обоим берегам реки Таз и даже углубились в леса к Енисею.

— Так что место вам указать не могу, — воевода говорил неохотно, как бы выдавливая из себя слова и морщась, словно от зубной боли. — Ищите сами. Могу посоветовать: живут на посаде ваши люди с Поморья, кои пришли сюда давно. Они места эти знают и, может, что и дельное тебе скажут.

Аверьян жал в кулаке деньги, раздумывая: «Давать ему денег или не давать?» Решил пока не давать. Едва ли придется боярину скудная мзда по нраву. «Он тут, поди, тыщами ворочает!»

— За совет спасибо, боярин. После промысла отблагодарю тебя… А не можешь ли тех людей назвать поименно, чтобы легче было сыскать?

— Разве всех упомнишь? — воевода взял лист чистой бумаги, разгладил его ладонью. Перстень с изумрудом, когда на него упал луч света, сверкнул зеленоватой искоркой. В приказе было тихо и душно. В углу скреблась мышь. Большая печь излучала тепло, навевала дрему. — Поименно узнай у дьяка Аверкиева. У него есть список жителей. — Воевода обмакнул перо в чернильницу, посмотрел, не попала ли на кончик пера волосинка, и заскрипел по бумаге, давая понять, что разговор окончен. Аверьян поклонился, надел шапку и повернулся к двери. Воевода вслед ему бросил:

— Ясак потом не забудь заплатить. Десятую шкурку. Лучшую!

— Не забуду, — Аверьян обернулся, на всякий случай кивнул воеводе еще раз и, когда взялся за скобу, опять услышал его ровный и властный голос:

— Огневого зелья туземцам не продавать! Помни и товарищам своим накажи!

— Буду помнить. Да и нет у нас его, зелья-то. Промышлять собираемся сетями-обметами да кулемами, — отозвался Бармин, зная, что в грамоте царя Бориса, которой он жаловал промышленных людей Двинского уезда, поморам запрещалось привозить для продажи порох, свинец и ружья-пищали.

Расставшись с воеводой, Аверьян разыскал дьяка Аверкиева в маленькой пристройке — канцелярии при аманатской избе. Стрелец, стоявший в дверях, загородил было дорогу алебардой, но Аверьян сунул ему в руку полушку note 22, и алебарда отклонилась в сторону.

Аверкиев сидел за столом. Из окна на раскрытую книгу и на плечо дьяка падал дневной свет. Лицо у Аверкиева благообразное, с кудельной жидкой бородой, закрученной на конце штопором. Глаза большие, с желтоватыми белками. Воротник кафтана расстегнут, на шее ходуном ходит острый кадык. Дьяк брал щепоткой из блюда, стоявшего на столе, моченую морошку и отправлял ее в рот, жмурился и причмокивал. У стены на почтительном расстоянии стоял ненец с обнаженной головой, скуластый, темнолицый, в малице, с мешком в руке. Он говорил на своем языке торопливо и просительно, переминаясь с ноги на ногу. Потом умолк и перестал переминаться. Дьяк, не обратив внимания на Бармина, опять бросил в рот морошку, прожевал ее и тоже заговорил с ненцем на его языке, быстро и свободно. Потом ненец что-то сказал и, вынув из мешка две песцовые шкурки, положил перед дьяком. Тот быстро смахнул их под стол. Аверьян даже раскрыл рот от удивления, как это он быстро проделал. А под столом стоял плетеный короб, которого помор не заметил, и шкурки упали в этот короб. Аверкиев опять заговорил с ненцем уже мягче, доброжелательней и позвал дежурного стрельца. Дверь отворилась, в нее сначала просунулась алебарда, а за ней и стрелец. Дьяк приказал:

— Никола! Выпусти князенка Евгэя. Свадьбу, вишь, затеяли, так просят на три дня отправить заложника домой. Вместо него посади в аманатскую вот этого самоеда.

Стрелец кивнул, бесцеремонно ухватил за рукав ненца и потащил его из избы. Дьяк опять бросил в рот ягоды и, погодя, сказал вдогонку:

— Нехристи! Ясак не платят, а свадьбы играют. — Он словно бы только теперь увидел Бармина. — А тебе чего? Кто таков?

— Из Холмогор я. Пришел промышлять зверя малой артелью, — пояснил Аверьян и положил на стол перед дьяком три копейки серебром. Дьяк потянулся за морошкой, на обратном пути провел локтем по столу — и монет как не бывало. Аверьян еле сдержал улыбку, подумав: «Ну и ловкач! Как это он?»

— Говори дело. Мне некогда, — отозвался дьяк, причмокивая. Борода дрожала над раскрытой книгой с какими-то записями.

Аверьян объяснил. Дьяк назвал два имени.

— Сперва справься о Семене Ледащем, пинежанине. Он тут поселился еще до острога. Женат на самоедке, и дети у него пошли — один глаз туды, другой сюды. Один на Поморье глядит, другой в лес. А живет он… — дьяк не досказал, опять потянулся за морошкой. Аверьян не утерпел, спросил:

— С похмелья, что ли?

— Какое с похмелья! Для здоровья ем. Поживи тут с год — все зубы выпадут. Морошкой только и спасаюсь, да кедровника отваром… Дак вот, живет он, Ледащий, на посаде. От постройки медника Матвея третья изба к реке. И еще… — Дьяк помедлил. — Ежели Семена дома не окажется — может, ушел в лес али на реку, — спроси Прошку Шеина. Этот из Пустозерска. Он те все расскажет.

— А изба? — спросил Аверьян.

— А изба — третья от медника по сю сторону, от реки, значит… А сам я те посоветую зверя промышлять вверх по Тазу-реке! Поднимись верст на полста и руби зимовье. Места там, ежели подале от реки, малохоженые. Да упромышлишь что — меня не забудь.

Аверьян разыскал обоих промышленников. Поговорил с одним, потом с другим. Пинежанин и пустозерец обжились в Мангазее, обретя здесь вторую родину. Построили избы, обзавелись семьями. Жили промыслом: зимой добывали зверя, летом рыбу, птицу. Оба тосковали по Поморью, собирались, накопив денег и построив судно, вернуться домой.

Хлебосольно принимая Аверьяна, угощали добрым пивом, отменной пищей, просили, чтобы привел своих товарищей. Но когда разговор коснулся промысловых угодий, оба стали сдержанны, говорили с оглядкой. Известно: прибыли соперники, которые могут занять выгодные, прибыльные места, какие местные охотники считали своими. Но все же Бармин выведал от них, что лучше всего подняться вверх по реке. Чем дальше от города и южнее, тем нехоженнее места и больше зверья. Слова дьяка Аверкиева подтвердились.

Холмогорцы пробыли в Мангазее три дня. А потом, запасшись всем необходимым в торговых рядах, отправились вверх по реке. Надо было поторапливаться. Близилась осень, а за ней и начало промыслов.