Набег этрусков - Шаховская Людмила Дмитриевна (читать бесплатно книги без сокращений TXT) 📗

В комнату вбежала Амальтея, ходившая в полутьме наступающего утра в огород за кореньями. Она дрожала от ужаса, едва выговаривая слова.

– Я видела его... Верания... там... на дереве...

– Померещилось тебе, – возразила мать, – что вы, друзья мои, ни говорите, – принялась она рассуждать с сердитым ворчаньем, – а я верю деревенской болтовне, что это оборотень... где там на дереве?

– Вон там... там...

Амальтея указала; все выглянули в окно, но никого не видели, потому что Вулкаций успел спрыгнуть и убежать.

– Никого нет, – заявил Грецин.

– Ты припомни: Инва стал шалить именно с тех пор, как исчез Вераний... и сам господин его за оборотня счел... и в царской прислуге такого оруженосца, все говорят, нет... откуда ж он взялся и куда пропал? Пицен, который вместо Балвентия, говорив будто недавно ночами леший всю свинарню изрыл... зачем?

– Вестимо, Балвентий напустил его. Соседская экономка Стерилла прямо говорит, что этот «Поросячий Ум» колдуном был, только тайно, – покуда жил, скрывал, а помер – принесли его в жертву, зарезали старшины, это и проявилось.

– Соседи фламиновой усадьбы сплетники... все врут на нас и на всех наших, – заметил Грецин.

Но жена накинулась на него еще настойчивее.

– Врут... конечно... только не в этом... Стерилле как не знать?! Дочь-то ее колдунья явная, живет этим... ходит, вишь к ней по ночам сквозь трубу сам Аполлон... да куда там? В этом врет, бахвалится. Станет сам Аполлон к этакой ведьме ходить!.. Оборотень, небось, какой-нибудь, леший из болота, оттого я и верю ей, что Балвентий Поросячий Ум знался с такими силами; отмстил он за себя деревенским и в эти-то два месяца изрядно... примется мстить и нам, увидишь!..

– Как бы ребенка не испортил, мама! – воскликнула Амальтея в еще большем страхе.

– Ребенка... туда бы и дорога твоему ребенку!.. Кинуть бы его в болото... Кем он будет, вырастет? Каким архонтом сибаритским? Под плетью и пощечинами, как твои братья росли? Ты не ребенка, ты себя береги!.. Ходишь к своему контуберналию [10], а там может очутиться другой вместо него или даже в его виде... Обнимет, станет целовать, будто он, а потом рявкнет медведем, захохочет, да еще, пожалуй, в свое логовище, в болотную тину, унесет и утопит со зла на нас. Помните, Вераний один раз принялся у нас в свадьбу играть [11]? Тебя с Балвентием чуть не сочетал в шутку? Это он хотел сделать, чтобы дать старому свинопасу власть над тобой, когда тот помрет.

– Прим помешал с рабочими.

– Так вот и теперь... видела ты его на дереве; не диковина будет, если увидишь и еще где-нибудь; надо какие-нибудь амулеты купить.

– У кого, мама? Во всем околотке одна Диркея колдует, да она хороших не продаст нам, а что-нибудь еще хуже, в пагубу.

Амальтея горестно разрыдалась, прижав к себе ребенка, которого кормила, вынув из люльки.

– Не плачь! – сказал отец. – Скоро подойдут «Арвалии», тогда к нам налетят со всех сторон, как мухи к меду, бродячие торгаши, я весь господский подарок, пожалуй, истрачу, накуплю тебе самых действительных амулетов от Инвы и от мертвецов... а потом в февральские Лемурии мы Балвентию жертву принесем, сардинки с бобами в свинарне изжарим, чтобы его дух не вредил нам.

– Ты говоришь, отец, амулетов ей накупишь, – вмешался Ультим, щепавший лучину у печки, – а мать говорит, леший может оборотнем придти, ну-ко-сь он придет в виде торгаша да и продаст амулет-то не охранительный, а приворотный? Что тогда?

– Что тогда? – отозвался Грецин с горестным вздохом и полным недоумением, – ну, уж тогда-то я не знаю, что будет!.. Спросить бы Тита, сын.

– Прим спрашивал.

– Ну и что же?

– Тит мерекал, мерекал, ничего не сказал... Пожалуй, говорит, Вераний и оборотень, пожалуй, и нет...

– Ну, уж если Тит не понял, стало быть никто не знает.

На несколько минут водворилось молчание, нарушаемое только тихим писком ребенка.

– Как же мы назовем его? – спросила Амальтея, указывая на малютку.

– Как назовем?! – отозвался Грецин с новым вздохом печали, – разве мы смеем называть наших детей, как хотим?!

– Я назвала бы его Мет (metus – страх), – вмешалась Тертулла от печки, – он родился среди всяких страхов и ужасов нашей семьи. Когда же ты нам скажешь, Амальтея, кто отец его?

– Ты сама мне говорила, мама, что рабам лучше не знать отцов их, не затоскуют, как батюшка по своему Сибарису. Я знаю, что ему хотелось бы дать ребенку не здешнее, а греческое имя: Гектор, Клеоним, Креон... ведь, так, отец?

– Гектор!.. – усмехнулся Грецин с едкой горечью, – да здравствует Гектор-Василид-Василиад!.. А господин велит звать его Радикс (редька), Фукс (черныш), Рубер (красный) или даже Луск (косоглаз), как я недавно нового щенка назвал. Эх, Амальтея!.. Разве я назвал бы твоих братьев Прим и Ультим (Первыш и Последыш)? Нарек бы я их именами моих двух братьев, которые, не знаю, куда девались, – убиты луканцами или тоже изнывают в неволе, как я. Нарек бы я их Евлогием и Евлалием. На девочек господа внимания не обращают, оттого тебя я назвал именем моей матери Амальтеи, которую весь Сибарис славил за ум и красоту. Как живая, стоит она предо мною теперь, и только гораздо моложе, чем помнится мне; вижу я ее в твоем лице, дочь!.. Эх!.. Разве меня-то всегда Грецином звали? Не забыл я мое прежнее имя Василий, но как-то дико даже зваться им было бы, если бы стали опять называть так. Оно у меня записано тут вот, в столе моя хартия всей родословной; отец перед смертью написал. Слушай, дочь, кем был бы я, если бы луканцы Сибарис не разрушили. Вот родословная архонтов Евлогидов – Василидов.

ГЛАВА XIV

Под шум дождя

Старый толстяк достал из ящика деревянные дощечки соединенные в виде складня, и разложив их по столу, принялся вычитывать всякие имена, отчества, дедовства сибаритских архонтов, гептархов, полемархов, и др. вельмож, от которых вел свой род.

– Василий Евлогид Василиад, это я сам, моею собственной особой, – говорил он с самодовольною улыбкой, тыкая пальцем в буквы складня. Евлогий Василид Евлогиад, это мой отец. Евлогий и Евлагий Евлогиды, – это мои пропавшие братья... старуха, дети, умоляю, заклинаю вас, если я умру скоро, положите эту книгу с моим телом в могилу. Я так долго, так верно служил, что господин, конечно, позволит схоронить меня, не велит бросить в рыбную сажалку ракам на корм. Василий Евлогид Василиад, это мой дед... Евлог...

От задремал над дощечками, не замечая, что никто не слушает пышных титулов сего генеалогического древа сибарита, ставшего с детства римским рабом.

Амальтея люлюкала своего ребенка; Тертулла стала брюзжать на Ультима за то, что тот, ухмыляясь украдкой на бесполезное чванство отца, рассыпал по полу из плошки только что вымытые и нарубленные старухой коренья.

Укачав накормленное дитя, Амальтея вышла из дома, кутаясь в холщевое покрывало.

– Как будто и не вернутся больше теплые, ясные дни, – думалось ей. – Вот, началась эта осенняя мокропогодь, холод, дождик.

Она пошла за новыми кореньями в сад сквозь господский дом, войдя одним крыльцом и выйдя другим.

Остановившись на лестнице садовой террасы, она медлила спускаться на дорожку, всю залитую дождем.

Было еще холоднее и сырее в воздухе, нежели вчера. Серое небо все кружилось и двигалось в виде низко нависших туч. Солнце не показалось даже и в виде вчерашнего красного диска без лучей. Серая хмурь тумана заволокла весь ландшафт окрестностей.