Тени над Гудзоном - Башевис-Зингер Исаак (бесплатные онлайн книги читаем полные .TXT, .FB2) 📗
Анна закрыла дверь и заперла ее на ключ. Она сразу же начала раздеваться. Прошлой ночью она не смыкала глаз. Нужно поспать хотя бы пару часов, ведь она с ног падает…
Анна забралась под одеяло, зарылась лицом в подушку и осталась лежать, свернувшись клубочком, как животное…
5
Грейн заснул, и ему приснилось, что сейчас зимний вечер и что он где-то в местечке. На синагогальном дворе. В синагоге молятся, отсчитывают дни омера, [60] а его оставили во дворе. Светит луна — огромная, размером с солнце, полная теней и странных углублений. Может быть, это видна обратная сторона Луны? Может быть, изменился порядок вещей, установленный от сотворения мира? Ему навстречу идет баран, наставив прямо на него свои закрученные рога. Грейн хочет убежать, но бежать некуда. «Может, мне стоит залезть в бочку с водой? Но я ведь могу, чего доброго, утонуть». Он хочет зайти в синагогу, чтобы оказаться среди людей, но вдруг замечает, что он совсем голый. «Где же моя одежда? Зачем я шляюсь голышом по двору синагоги? Меня наверняка обокрали. Но я даже пожаловаться не могу — ведь заповедь „не укради“ не строже заповеди „не прелюбодействуй“. Меня даже можно убить. Таким, как я, Бог не поставит знака, как Каину».
Баран подхватывает его на рога, несет его, бежит с ним. Где ограда? Ведь была же ограда!.. Стало светло, и Грейн открыл глаза. Был вечер, и он увидел Лею: низкую, толстую, с высокой прической, маленьким носиком, пышной грудью и слегка раскосыми глазами. Она была похожа на японку. Лея стояла и смотрела на него с печальной улыбкой матери, чей ребенок тяжко согрешил. Она еще не сняла пальто, значит, только что вошла с улицы. Губы толстые, а верхняя губа вздернута, и из-под нее видны мелкие зубы. Зубы были украшением Леи: абсолютно белые, без единой пломбы. Лея до сих пор могла разгрызать сливовые косточки. Хотя она стала круглой, как бочонок, в ее лице все еще оставалось что-то девичье. Грейн услышал, как она спросила:
— Ну, ты выспался? Чад из головы выветрился?
— Который час?
— В котором часу ты должен ей позвонить? — вопросом на вопрос ответила Лея.
Он бросил взгляд на будильник, стоявший на ночном столике. Да, сейчас он должен был позвонить Анне. Лицо Леи сразу же стало серьезным.
— Герц, я должна с тобой поговорить.
— Что случилось?
— Герц, сегодня в шесть часов утра позвонил какой-то Станислав Лурье. Ты знаешь, кто это?
Грейн не ответил. Во рту у него стало горько.
— Герц, это конец.
— Ну, раз конец, значит, конец.
— Раз уж ты довел до этого, все дело не имеет никакого смысла. — Лея говорила медленно, непринужденно, как будто речь шла о какой-то мелочи. Она отвернулась, открыла дверцу платяного шкафа и повесила в него пальто. Потом поправила платье, сползшее с вешалки.
— Что ты хочешь делать? — спросил он.
Лея повернулась к нему боком:
— Не знаю, но мы не можем больше жить вместе. Через час после этого Лурье позвонил Борис Маковер. Он так орал, что я едва не оглохла. Мне было стыдно перед детьми.
— Ну так я съеду.
— Я тебя не выгоняю. Здесь все твое. Но ты должен найти какой-то путь…
И Лея наполовину залезла в шкаф. Она там копалась, копалась, перевешивала все платья, поправляла все вешалки. Она покачивала головой, как человек, который стыдится показать свое лицо. Грейн встал с постели и направился в свою комнату, чтобы позвонить. Он шел на нетвердых ногах. Включил свет и закрыл за собой дверь. «Лучше уж так, — думал он. — Обойдусь без долгих разговоров…» Он рухнул на стул рядом с письменным столом. Поколебавшись, начал набирать телефон Анны. Сон не освежил его, наоборот, он чувствовал себя еще больше измученным. Чтобы набрать номер, ему потребовалось больше времени, чем обычно. К телефону подошел Станислав Лурье. Грейн услышал злобный и визгливый голос человека, которого позвали посреди ссоры, оторвав от ее продолжения.
— Алло!
Грейн хотел ответить, но не мог произнести ни слова. Он хотел положить трубку, но и этого не сделал. Он прислушивался к напряженному молчанию на той стороне провода. Тишина длилась довольно долго. Затем Станислав Лурье принялся хрипеть и издавать звуки, похожие на шорох, издаваемый старинными часами перед тем, как зазвенеть.
— Пане Грейн, я знаю, что это вы, — сказал он по-польски. — Сейчас я позову мою жену, но прежде прошу вас выслушать меня. Она пока не может подойти. Она принимает ванну.
Грейн не ответил.
— Алло, не кладите трубку. Если вы не хотите со мной разговаривать, то ничего не поделаешь. Однако вы можете хотя бы меня выслушать.
— Да, я слушаю, — произнес Грейн. Только теперь он ощутил, что у него пересохло во рту и в глотке. Эти три слова он произнес очень хрипло.
— Пане Грейн, прежде всего я хочу сказать, что к вам лично у меня нет никаких претензий, действительно никаких. Моя точка зрения такова, что это она дала мне под свадебным балдахином, как говорится, клятву верности, она, а не вы. У евреев, может быть, не клянутся в верности, но вы ведь знаете, что я слабо разбираюсь в еврейских законах. По-польски брак называется slub, а кроме того, это слово означает «клятва». Но я не хочу сейчас вдаваться в рассуждения о философской стороне вопроса. Да, с клятвой или без клятвы, но она стала моей женой, и без всякого принуждения. Я старше ее, и я все потерял, но не думайте, что я на нее набросился. Во-первых, это вообще не в моем характере. Я по своей натуре барин, и, как говорится, денег у меня нет, но честь есть. Во-вторых, я вообще не был настроен начинать жизнь заново после того, как потерял всю свою семью, которая была самой большой драгоценностью моей жизни. Я хочу, чтобы вы знали: я не лгу вам, потому что в том состоянии, в котором я пребываю сейчас, не лгут. Правда состоит в том, что она влюбилась в меня — почему, этого я не знаю до сего дня — и фактически бегала за мной. Я не говорю этого, Боже упаси, чтобы ее унизить. Я говорю это потому, что это факт, и ее отцу об этом известно. Она зашла так далеко, что подослала ко мне своего отца как свата и фактически, как говорится, загнала меня в угол, потому что мужчины по своей природе стыдливее женщин, и в каждом из нас есть своего рода рыцарственность, насквозь глупая и непрактичная. У женщины этого нет. Она не признает ничего, кроме своих собственных потребностей и выгоды. Но я не хочу вам читать антифеминистскую лекцию. Я не хочу, пани Грейн, чтобы вы ошибочно думали, будто я ее соблазнял или что-то в этом духе. Она обо мне все знала — и о моем возрасте, и о состоянии, в котором я пребываю физически и психически. Я сломленный человек, пане Грейн, а когда человек сломлен, он нездоров и ненормален. Один Бог знает, не было бы для меня лучше, останься я в Африке или в Гаване, где образованному человеку из Европы легче устроиться. Я хочу вам еще кое-что сказать, пане Грейн. Я делаю это не для того, чтобы отомстить или разрушить ваши планы. Я рисковал, и то, что произошло вчера ночью, окончательно все убило. Я уже забыл, что хотел сказать. Лучше всего было бы, если бы мы встретились и поговорили, как говорится, с глазу на глаз, как мужчина с мужчиной. Вы не должны меня бояться. Можете быть уверены, что я не приду ни с револьвером, ни с ножом. Хе-хе. Я настолько еврей, что любой акт физического насилия мне противен и чужд. Я еще многое мог бы вам сказать, но Анна вот-вот выйдет из ванной комнаты, а она нам помешает. То, что я хотел вам сказать, имеет отношение к одному роману, который у нее был до меня, в той же самой Касабланке. Я не хочу на нее доносить, но поскольку вы собираетесь связать с ней свою жизнь и разрушить собственную семью… Я сегодня разговаривал с вашей любезной супругой… или, может быть, это было вчера? Я словно потерял чувство времени. Так, может быть, мы могли бы где-нибудь встретиться?
— Когда? Где?
— Вот она идет. Позвоните мне, ладно? Подождите секунду. Вот моя жена… Прошу вас, заклинаю вас, позвоните мне!..
