Закат в крови (Роман) - Степанов Георгий Владимирович (читать полные книги онлайн бесплатно TXT) 📗
— Ладно, — согласился Деникин, — но, я боюсь, за Мамонтова вступятся Богаевский и Сидорин.
Царицын уже ежедневно подвергался артиллерийскому обстрелу красных с левого берега Волги.
Ивлев покинул Екатеринодар в тот день, когда рада избрала вместо Филимонова войсковым атаманом Николая Михайловича Успенского — генерала Генерального штаба, большого доброжелателя Деникина, а председателем рады — Скобцова.
Власть перешла к «линейной группе» казачества, и Деникин этим обстоятельством, казалось, был удовлетворен.
На станции Лихой, куда поезд пришел в сумерках, Ивлеву и полковнику Артифексову, состоявшему при Врангеле генералом для поручений, пришлось потратить немало сил, чтобы понудить железнодорожное начальство без задержки пропустить поезд командующего.
Начальник станции с красными, воспалившимися от бессонницы глазами, чуть не плача жаловался:
— Я не знаю, кого слушать? Теперь у нас на железной дороге то же, что творилось в самые страшные месяцы восемнадцатого года. Меня заставили загнать в тупик три санитарных поезда. Они стоят уже неделю. Раненые мрут от голода и сыпной горячки. Все откосы завалены трупами. Санитары с поездов сбежали. Врачи совершенно беспомощны. Половина из них больна тифом.
Было уже совсем темно, когда поезд Врангеля, сопровождаемый броневиком, отправился к Лихой.
Дождь сменился снегом и сильным ветром. Ивлев стоял в тамбуре. Каждый раз, когда ветер с яростной силой бросался на стекла дверей, залепляя их хлопьями мокрого снега, он невольно передергивал плечами и с ужасом представлял страдания людей, отступающих в эту вьюжную ночь по грязным разбитым грунтовым дорогам.
«Расстройство тыла увеличивается с каждым днем: фронт армии генерала Май-Маевского ежедневно откатывается на 20–30 верст, — с тоской и тревогой думал Ивлев. — Найдет ли Врангель такие решения, с помощью которых фронт сможет стабилизироваться?»
Всю ночь Врангель совещался с начальником штаба генералом от кавалерии Павлом Николаевичем Шатиловым, которого по-дружески называл Павлушой. А тот, будучи очень тактичным и воспитанным человеком, неизменно именовал его полностью по имени и отчеству: «Петр Николаевич».
Шатилову было немногим больше сорока лет, но он выглядел моложаво и в противоположность Врангелю, хотя иногда и надевал черкеску, никогда не принимал театральных поз.
Светлый шатен, почти блондин, с правильными чертами продолговатого лица, он отличался необыкновенной работоспособностью и был строго требователен к себе и штабным офицерам, и все у него шло удивительно просто и легко.
Ивлев знал Шатилова давно, помнил, что он был сыном помощника наместника Кавказа, окончил Тифлисский кадетский корпус, Николаевское кавалерийское училище и Академию Генерального штаба, всю войну провел на фронте.
Вчера в Ростове пришла на вокзал провожать его жена, Софья Николаевна, которая всем штабным офицерам показалась весьма премилой блондинкой.
Ночью поезд останавливался почти на каждом разъезде. Шатилов то и дело посылал Ивлева узнавать, какими поездами забиты пути, куда они следуют, а Врангель вызывал к себе в вагон начальников эшелонов, командиров частей. Подробно опрашивал их, внимательно выслушивал рассказы о настроениях, царивших в войсках на фронте. Из многих показаний, рассказов, ответов, жалоб, просьб вырисовывалась безотрадная картина хаотического, беспорядочного отступления армии.
Начальник санитарной части штаба доктор Лукашевич на многих станциях находил целые составы с ранеными и больными, которые так же, как и на станции Лихой, давно мариновались в тупиках.
Ординарцы расклеивали на стенах вокзалов приказ Врангеля, в котором говорилось, что, вступив в командование Добровольческой армией, он, Врангель, будет расстреливать, невзирая на чины и положение, лиц, замеченных в грабеже местного населения, в спекуляции, мародерстве, нарушении воинской дисциплины, и не допустит никакого разгильдяйства и ослушания.
Тут же, пытаясь навести порядок на дороге, Врангель приказал некоторым воинским эшелонам возвращаться на фронт. Однако чем дальше продвигался штабной поезд, тем труднее становилось ориентироваться в той массе воинских частей, беженцев, которые сливались и скапливались на станциях. Они всеми способами и средствами старались пробиться, подальше укатить от грозно приближавшегося фронта. Всюду сказывалась поспешность и беспорядочность эвакуации. Все хотели скорей оказаться на теплой богоспасаемой Кубани. Было немало и таких, которые бежали куда глаза глядят. Многочисленные поезда были заполнены войсковыми и частными грузами, беженцами из центральных губерний вперемежку с офицерами, стремившимися в тыл под разными предлогами. При тщательной проверке на руках оказывались фальшивые документы и отпуска. Часто вполне здоровые люди, прекрасно одетые и вооруженные, недавно проявлявшие себя храбрецами в боях, теперь приходили в ужас от одной мысли, что их снова вернут в строй.
— Солдаты и казаки вышли из-под нашего повиновения. Мы на фронте уже ничего не значим. Нам стреляют в спину.
Кубанцы говорили, что донцы не хотят воевать, донцы утверждали, что кубанцы разложились и бегут с фронта.
На самом деле и тех, и других было немало в потоке бегущих.
Уже двое суток в штабном поезде почти не спали.
По проводам телеграфа со всех станций командующий отправлял в корпуса и дивизии всевозможные запросы и указания самого категорического характера. Однако на большую половину запросов никаких ответов не поступало. Телеграммы не находили своих адресатов.
Поток отступающих становился гуще.
Под Харьковом уже запахло крутой русской зимой. Дул ледяной ветер.
27 ноября на станции Змиев, куда прибыл штабной поезд, была получена телеграмма, что штаб Май-Маевского уже оставил Харьков.
Через десять минут после того, как об этом было доложено Врангелю, с севера подошел поезд Май-Маевского с белыми от снега крышами классных вагонов.
Врангель в сопровождении Шатилова, Артифексова, Тверского, Лукашевича, Ивлева прошел в вагон Май-Маевского.
Грузный, с тяжелой кувшинообразной физиономией, Май-Маевский как-то боком поверх стекол пенсне поглядывал на вошедших.
— Вот оно, господа, — сетовал он, — какая благодарность выпала на мою долю. Где же, спрашивается, справедливость? Ставка не умеет ценить людей, душой и телом преданных делу. Это Мамонтов и Шкуро прозевали Буденного. Это они прошляпили Воронеж, предаваясь кутежам и разгулу. Их застал Буденный врасплох. А я успешно продвигался к Москве. Передовые части уже были под Тулой… И вдруг все насмарку. Воронеж в руках красных. Естественно, Добровольческая армия вынуждена была отступать под прямой угрозой глубокого охвата конной массой противника правого фланга. Воронеж сдан когда? Уже более двух месяцев. А Добровольческий корпус Кутепова еще и сейчас ведет упорные бои, прикрывая Харьков. Нет, нет, отчислен я незаслуженно!..
— Но вас отзывают в Ставку с зачислением в распоряжение самого главнокомандующего. Вы будете окружены должными почестями, — мягко заметил Врангель.
— Нет, уж спасибо за такие почести, — вспыхнул Май-Маевский и сел, взволнованно подтянув руками широкие голенища громадных сапог, похожих на болотные охотничьи.
— Я считаю, вы были недостаточно строги и взыскательны по отношению к подчиненным, позволявшим себе в захваченных районах слишком многое, — строго сказал Врангель.
— Помилуйте! — тотчас же воскликнул Май-Маевский. — На гражданской войне для достижения цели и успеха начальник должен использовать все: не только одни положительные, но и отрицательные побуждения подчиненных. Настоящая война исключительно специфична. Если вы будете требовать от офицеров и солдат, чтобы они были аскетами, они и воевать не станут.
Врангель возмутился:
— Ваше превосходительство, какая же разница при этих условиях будет между нами и, скажем, махновцами?
Карикатурно-тяжелая физиономия Май-Маевского помрачнела.
— Что бы ни говорили, — сказал он в упрямом и озлобленном самолюбии, — а на главном направлении под моим руководством наступление на Москву не застопорилось бы, если бы донцы и кубанцы, Шкуро и Мамонтов не бежали от Воронежа. К тому же наша Ставка, гоняясь за пространством, в нитку растягивала силы на запад и восток. Желая все удержать и всюду быть сильными, мы по вине Ставки оказались всюду слабыми и ничего не удержали.
