Великая Скифия - Полупуднев Виталий Максимович (серия книг .TXT) 📗
Те, которые ранее заступались за битию, не давали ее в обиду, теперь, когда ей было предъявлено столь тяжкое обвинение, требовали ее смерти. В два ряда стали воины с бичами и зажженными факелами. Они начали с криками подхлестывать быков и бросать факелы в сено.
Быки заревели от боли и испуга и кинулись в степь, увлекая за собою горящий воз, на верху которого среди клубов дыма сидела Никия. Она закричала, стараясь разорвать узы, ее держащие, но безуспешно.
С боков горящего воза скакали всадники и продолжали подгонять быков нагайками. Вскоре дышло перегорело, и обезумевшие животные во всю прыть помчались по заснеженной степи. Телега и сено пылали ярким пламенем. Никии уже не было видно среди языков огня и густого дыма.
Народ возвратился в город. Вернулся и Тойлак, удовлетворенный тем, что навсегда избавился от колдуньи, которая много раз ставила его в затруднительное положение.
Острый период болезни царя миновал, но больной не вставал с ложа, ничего не ел, много кашлял, часто просил пить. Опия с тревожным беспокойством вглядывалась в черты его обострившегося лица, пугаясь необычного выражения глаз, безразличных к окружающему, словно чужих.
Терзаемая суеверными предчувствиями, царица озабоченно делилась со своей доверенной служанкой:
– Не знаю, виновата ли была Никия в болезни царя, но Тойлак давно хотел погубить ее. А теперь Никия мстит нам, невидимо витая здесь.
– Может быть, государыня, – отвечала рабыня, боязливо оглядываясь.
– Нечего дальше медлить. Нужно сейчас же послать в Херсонес молодую жрицу и передать с нею подарки богине и мои две молитвы!
– Две, государыня?
– Да! Одну о скорейшем выздоровлении Палака от злой хвори, другую – о даровании мне сына-наследника.
– Я сама приведу к тебе жрицу, о мудрейшая из цариц!
– Позови Табану, она тоже хочет дать поручение молодой жрице. Я ей разрешила это.
5
Сидя перед очагом, Лайонак задумчиво смотрел на веселую игру огня, пожирающего сухой хворост. Рядом на пустом бочонке, перевернутом вверх дном, лежал обгорелый деревянный вертел с остатками мяса и стояла глиняная кружка с пивом. Боспорец подбрасывал в очаг сухие прутья, пламя затухало на миг, потом вспыхивало с новой силой. Красные полосы света, подобно спицам крутящегося колеса, мелькали на бархатно-черных стенах бревенчатой хижины и терялись в облаке синего дыма, скопившегося под крышей.
Здесь, в глухой деревушке, затерявшейся среди оврагов в полупереходе от Неаполя, все события последнего времени начинали казаться давно прошедшими, рамки их суживались, поэтому их легче было обозреть мысленно и оценить. Тишину нарушали лишь звяканье недоуздков и глухие удары копыт за стеной. Там под навесом стояли лошади. Изредка доносились голоса ночных сторожей. В деревне ночевал отряд крестьян-бунтарей, возглавляемых Танаем, который имел основания опасаться неожиданного налета царских дружинников.
Лайонак думал об этом когда-то простодушном крестьянине с сильными мышцами и сонной душой. И, ожидая скорого прибытия Таная, не мог представить его себе в роли ватажка повстанцев. Вспоминал первую встречу с ним в Оргокенах, потом разговор под Херсонесом и словно видел перед собой его хрустально-ясные глаза, а в них отражение зубчатых крепостных стен. Танай с заступом в руке стоял тогда и смотрел на твердыни Херсонеса, раскрыв рот в наивном удивлении. Он походил на налима, извлеченного сетью из илистой заводи, благодушно-безразличного ко всему, в том числе и к собственной участи. Большой доверчивый ребенок, деревенский увалень!.. Ему грубость конвоиров казалась вначале простым неуважением к его крестьянскому достоинству. И лишь потом, когда защелкали сыромятные бичи, пролилась кровь его товарищей, в душе его вспыхнуло неудержимое пламя ярости, безрассудной, звериной. Это пламя перекинулось на других, и вся оргокенская артель взбунтовалась, прорвала кольцо царских конвоиров и сумела бежать из лагеря Палака.
Под Неаполем повторилось то же самое, но с большим размахом.
В кипе страданий, горя, несправедливости, в унижении и позоре рабства душа человека или жухнет, как зеленый лист, упавший в костер, или просыпается от глубокого сна, наполняется силой и страстью.
Не таков ли Танай или его отец Данзой, которого ржавая цепь и весло на «Евпатории» заставили увидеть и узнать многое, о чем он раньше и не подозревал.
Лайонаку было известно, что оргокенцы после восстания на постройке стены разгромили имение князя Напака, жестоко отомстив ему за давние обиды. Потом они куда-то скрылись. Воины Дуланака несколько дней колесили по заснеженной степи, но вернулись с пустыми руками. Нужно думать, они без большого рвения пытались обнаружить местонахождение танаевцев. Каждому было ясно, что бунтари живыми не сдадутся и будут драться насмерть.
Говорили, будто крестьяне охотно укрывают повстанцев, видят в них героев и мстителей за их общие унижения и обиды. Зато князья оседлых скифов встревожились, стали поспешно укреплять палисады вокруг своих усадеб и с подозрением посматривать на подвластных поселян. Беднота, угнетенная князьями, подняла голову. Повеяло ветром новых чувств и настроений. Князья воспринимали это как дух мятежа и разбоя. Старики, молчавшие много лет, вдруг заговорили о далеком прошлом, о вольных общинах пахарей, когда князья выбирались народом лишь для военных походов в качестве военачальников.
Танаю сочувствовали, оргокенцами восхищались.
В Неаполе, городе скифских царей, бунт горстки крестьян не произвел большого впечатления. О восстании поговорили несколько дней и стали забывать. На дорогах Скифии и без Таная шаталось немало буйных ватаг, кормящихся грабежом и угоном скота. Кроме того, недавние военные неудачи, гибель многих соратников и сильных людей Палака ослабили силу и слаженность скифской державы. Ожидание новых бедствий угнетало всех.
На рынке Неаполя к Лайонаку подошел хромой оборванец с лицом, измазанным сажей, и после низкого поклона сказал ему шепотом, что сын Данзоя Танай поминает его в часы жертвоприношений и ждет его приезда по важному делу. Танай сам прибыл бы в Неаполь переодетым, но дружина не отпускает его.
Оборванец рассказал, как и где можно найти Таная.
И вот Лайонак прибыл в эту деревеньку, где его встретили вооруженные воины-повстанцы и устроили в этой хижине.
– А старшой наш Танай сейчас в отлучке, – сообщил один из воинов. – Пока он прибудет, обогрейся здесь и утоли голод!
Лайонак хлебнул из кружки, чувствуя приятное томление во всем теле. Тепло очага и хмельное пиво разморили его. Мысли и воспоминания бежали нескончаемой чередой. В голове мелькали лица князя Фарзоя и Марсака, звучали речи Ираны, полные страсти предсказания Никии и ее крики из пламени горящего воза, прощальные слова царского шута Бунака. Он опустил голову и задремал. Но ненадолго. За стеной послышались голоса людей и топот ног. Боспорец выпрямился и машинально ощупал рукоять меча. Кто-то приехал. Фыркали лошади, перекликались люди.
Дверь убогой хижины распахнулась, и вместе с клубами морозного пара вошел высокий человек в оленьей куртке, скифской остроконечной шапке, с мечом у пояса. Он закашлялся от дыма. Снял рукавицы, обнажил голову, пригладил ладонью спутанные волосы. Тускло блеснули зубы в дружеской улыбке.
Это был Танай, но какой-то иной. Улыбка – та же, что и раньше, немного застенчивая и в то же время простецкая, как у мальчишки. Но лицо стало суше, черты заострились. Мягкая когда-то бородка выглядит более жесткой. Подстриженные усы придают оргокенцу вид горожанина, а внимательный взор светится внутренней настороженностью. Совсем иные жесты, движения бровей. Лайонак сразу почувствовал в нем мужа зрелого, имеющего ратный опыт. С таким уже не заговоришь снисходительным тоном взрослого, поучающего малолетка. К нему можно обращаться лишь как к равному.
Лайонак встал. Они дружески обнялись и стояли обнявшись некоторое время, смотря в лицо один другому. От Таная веяло холодным ветром, занесенным из степи в складках одежды. Лицо боспорца блестело от пота, пряди волос прилипли к высокому лбу. Молодцеватые, исполненные мужественной силы, оба мужчины при неярком освещении очага представляли красивую группу, достойную быть изображенной на одной из тех золотых ваз, какие греческие мастера выделывали для скифских царей. После короткой паузы они весело рассмеялись.
