Донесённое от обиженных - Гергенрёдер Игорь (читать книги полностью без сокращений .txt) 📗
— Байбарин Прокл, сын Петров?
— Он самый. К вашим услугам.
— Предъявите все вещи для осмотра.
«Стряпчий», в первую минуту немного растерявшийся, запальчиво потребовал:
— Где основания, что это не произвол?!
Офицер уставился на него вдруг побелевшими бешеными глазами:
— Молча-а-ать!!! — обтянутая белой перчаткой рука сжалась в кулак.
Два жандарма схватили Байбарина своими ручищами, а один из агентов бесцеремонно обыскал его. Второй принялся рыться в вещах. Прокл Петрович выворачивался, как уж, всеми силами пытаясь освободиться:
— Я жаловался его величеству императору! От него скрывают, но до него дойдёт…
Штаб-офицер усмехнулся высокомерно и ненавидяще:
— Я исполняю высочайшую волю! И советую быть спокойнее — если не желаете угодить в сумасшедший дом.
Слова о «высочайшей воле» подрезали ходатая. Однако он старался, несмотря ни на что, не уронить себя:
— Па-а-звольте, ваше имя?
Офицер сделал знак, и Байбарина повернули, держа за руки, к стене, притиснули к ней носом. Только после этого хорунжий услышал чётко и гордо произнесённое:
— Подполковник жандармского корпуса барон фон Траубенберг!
У Байбарина забрали, за исключением паспорта, все бумаги и даже письменные принадлежности. Затем ему было сказано:
— Сейчас вы отправитесь с нашим служащим на вокзал и незамедлительно покинете Санкт-Петербург! Вам оплачен проезд в вагоне второго класса до станции Тосно, — подполковник протянул железнодорожный билет.
Это могло свидетельствовать, что жалоба действительно попала к царю. Прогоняя «народного стряпчего» прочь, государь сопроводил высылку поистине царственным жестом. Обида, возмущение разрывали грудь Байбарина, и он излил это в возгласе:
— Почему — Тосно? Что мне делать в Тосно?
— Катиться оттуда, куда будет угодно! — с холодным безразличием указал фон Траубенберг.
Агент в щегольском костюме, взяв извозчика, проехал с Проклом Петровичем на Московский вокзал. В купе франтоватый господин, усаживаясь, упёр в пол модный дорогой зонт, который, будучи сложенным и помещённым в футляр, выглядел тростью, накрыл рукоятку ладонями и принял непроницаемо-скучающее выражение. Байбарин был вынужден притворяться таким же спокойным. По его требованию, помощник кондуктора принёс ему билет до Москвы. Господин, выходя в Тосно, сказал вместо прощания:
— Советую не задерживаться в Белокаменной. Езжайте домой! В Петербурге, в Москве никогда больше не показывайтесь!
19
Марат показался Юрию в то утро юношески воодушевлённым. Предстояла очная ставка Сотскова с Нюшиным. В столовой НКВД завтракая с приятелем, Житоров возбуждённо глянул ему в глаза:
— Много бы дал, чтобы присутствовать? Но… и ради тебя не могу нарушать.
Вакер вяло кивнул, подумав: «Знай, что непременно блеснёшь, — нарушил бы». Томясь и подгоняя время, он занялся тем, ради чего его сюда направили: материалом для очерков «Дорогами революционного отряда». Вспоминая героизм Житора и его красногвардейцев, требовалось рассказать, какая, благодаря заботам партии и правительства, благословенная колхозная жизнь расцвела в местах, где восемнадцать лет назад беспощадно столкнулись новое и отжившее старое.
Марат многое связывал с этим днём. От избытка трепетного огня он едва не вскочил из-за стола, когда к нему, в специально предназначенный для допросов кабинет, привели Нюшина.
Видать, в своё время это был казак большого здоровья, «дядя, что надо». Но сейчас Житоров отметил: исхудавшее лицо с землистым оттенком, глаза заморённо запали.
— Пра-а-шу садиться! — проговорил ехидно, натянуто-звенящим от нетерпения голосом.
Казак сел на табуретку, положив тяжёлые руки на колени, тягостно смотря в пол. На остриженном под «нулёвку» черепе белели два шрама: вероятно, следы клинка.
— Расскажите, как вы решили вернуться на родину!
Нюшин не поднял глаз:
— Много раз рассказывал, гражданин начальник. Всё у ваших записано. — Голос захирел в покорности.
— А вы лично мне расскажите. Уж уважьте! — Марат подчёркнуто говорил «вы», играя издевательски-любезной интонацией.
Арестованный сказал с тоской:
— Никому не дай Бог по чужбинам странничать, быть бездомным и для людей чужим. Всяко натерпелся. Конечно, мечтал про родину, думал… А тут ваши послы сагитировали, обещали…
— Дальше пока не будем! — прервал Житоров. — Остановимся на ваших словах, что всегда вы желали на родину. Было?
— А как иначе?
— Тогда почему вы на родине, в станице Изобильной, носа не показали, а хотели затеряться в Ташкенте?
Нюшин не глядел на начальника. Молчал.
— Боялись?! — в крике выразилась высшая степень злорадства.
Пригнув придавленно голову, арестованный стал объяснять:
— Мать умерла ещё в германскую войну, отца убили ваши в девятнадцатом… Два брата были со мной у Дутова — убиты в боях. К кому мне ехать-то в Изобильную?
— У вас сестра имеется, — напомнил Марат; он не сказал, что сестра Савелия и её «кулацкая» семья были отправлены в тридцать первом году к низовьям реки Лены.
Нюшин ответил со старанием передать искренность: сестра, по его предположению, должна быть замужем за советским; зачем же ему, бывшему белогвардейцу, бросать на неё тень своим появлением?
Житоров подпустил в крик бешенство нападения:
— Не вра-а-ть!!! Ты боялся — в Изобильной тебе припомнят эпизод… как ты, вместе с другими, предательски напал на отряд Житора!
Внезапно арестант тоже закричал, и неожиданно громко:
— Не участник я ни сном, ни духом!
Марат едко рассмеялся.
— Сотсков Аристарх повинился, всё нам раскрыл. О тебе — тоже!
Казак был обречённо нем. Наконец медленно, будто в сомнении — говорить или нет, — произнёс:
— Обо мне он может одно сказать: оно вам и так известно. Да, был я у Дутова, воевал с вашими.
Житоров отрицательно помотал головой:
— Нет-нет, не это! Сотсков раскрыл, как ваша банда тайно готовилась напасть на отряд… как ты добивал раненых…
— Не было этого! — теперь Нюшин смотрел противнику в глаза. — Зазря на пушку берёте.
Тот, сидя, с необычайной быстротой пристукивал сапогом по полу.
— Чернуху налил на тебя?! — и как бы изумлённо выпучил глаза. — Значит… — продолжил в остром волнении, словно ухватывая догадку, — сам он был среди напавших? Убивал?! Что же ты молчишь о нём — могилу себе роешь? Чтобы его спасти?
Арестант как-то весь потемнел.
— Зря вы, гражданин начальник. То, что про Сотскова сказали, я про него не знаю!
Марат, жгуче подброшенный порывом, взлетел с места:
— Шаликин!
Лейтенант Шаликин и двое конвоиров ввели в кабинет Сотскова. Тот, сделав два шага, увидел земляка и оцепенело остановился. Нюшин смиренно произнёс:
— Вот, привёл Бог свидеться.
Аристарх ответил опустошённо:
— Здравствуй, Савелий. Помоги нам Бог!
Сотскова толкнули в спину:
— Ну-ну-у!!
На середину кабинета передвинули стоявший у окна небольшой стол. Арестантам было приказано сесть за него друг против друга. У каждого за спиной встал чекист.
Житоров подошёл сбоку к Нюшину, а руку протянул к лицу Сотскова, защемил у того нижнюю губу большим и указательным пальцами. Аристарх не шелохнулся.
— Что же ты мою руку не отведёшь? — Марат улыбался улыбкой неумолимо-лютого вдохновения и, не выпуская губу арестанта, повернув лицо к Нюшину, прошептал одержимо-убеждающе:
— Гляди! Он говорит, ты причастен к гибели отряда.
Сотсков пытался возражать — его тянули и дёргали за губу. Он, не смея с силой схватить, взял обеими руками руку чекиста, однако тренированные железные пальцы не разжимались.
Будто из-под спуда вырвался мучительно-упрекающий голос Нюшина:
— Пустите его, гражданин начальник, пусть он мне в лицо скажет!
— Скажи! Скажи ему! — Житоров, выпустив губу Сотскова, без взмаха ударил его кулаком по носу.
