Рыцарь Бодуэн и его семья. Книга 3 (СИ) - Дубинин Антон (серия книг TXT) 📗
Знатные люди могли откупиться, послав вместо себя наемного работника. А уж с собственными башенками разбирайтесь, как хотите — но чтобы в недельный срок ни одной не осталось.
Блестящий эскорт — пять рыцарей, человек тридцать солдат — остановился возле красивого высокого дома в квартале малого Сен-Сернена. Домишко дай Бог каждому, с фигурными решетками на окнах, с лепниной не хуже церковной, а вокруг окон — цветная блестящая плитка. Бург — отличное место для ново-разбогатевших горожан, торговцев и чиновников; непочатый край по части разрушения и грабежа.
Светловолосый, сильно потеющий под щегольской кольчугой мужчина указал бледной рукой на прилепившуюся сбоку к трехэтажному строению смотровую башенку.
— Вот, пожалуйте, еще одна. Неужто каждому отдельно надо приказывать? Уже неделю как должна быть снесена! Где, спрашивается, хозяин этого… донжона? Не дом, а крепость, впору весь целиком разрушать!
Хозяева — вернее, сплошные хозяйки — на стук древком копья в ворота высыпали наружу испуганной цветной стайкой. Стоят и таращатся, глаза у всех одинаковые — темные, круглые, глупые донельзя. Одна почти старуха, две молодые девчонки, и еще пигалица в короткой рубашонке. Принц Луи, у которого по красному, обгоревшему на солнце лбу стекали коричневые струйки пота, снисходительно улыбнулся, не желая пугать женщин.
— Хозяин ваш где? — спросил по возможности мягко, но свысока, чтобы почуяли — не простой человек с ними говорит.
Старуха приоткрыла рот, но так ничего и не сказала, прижимая младшую дочку к худому животу. Девки продолжали глядеть.
— Видно, не понимают языка, — обратился снисходительный принц к своему спутнику, коренастому великану, несмотря на жару, не снявшему шлема. — Поговорите с ними по-здешнему. Спросите, где их мужчины, почему до сих пор не снесена башня.
Тот коротко пожал плечами, ответил на том же франкском:
— Бьюсь об заклад, ваше высочество, все они понимают. Только валяют дурака, по здешнему обычаю.
Но все-таки обратился на ломаном «ок» к провансалкам, вжавшимся в стену при первых звуках его голоса:
— Где… хозяин? Какого… дьявола… башня?
Слова он подбирал медленно — не хотел, никогда не хотел учиться здешнему языколомному наречию. С самого Памьера считал — это не он должен учить их язык, но они заучивать ойль. Чтобы помнили — нет у них своей страны, есть лишь южная часть великой франкской державы. Разве не поучительно? Однако хочешь-не хочешь, за шесть лет понемногу научился. Не говорить — так хоть понимать.
Старуха залопотала с огромной скоростью, граф Симон с трудом успевал разбирать. Но главную мысль все-таки уловил: единственный мужчина в семействе, городской консул, попал в число заложников Тулузской верности и временно сидит в подземелье Нарбоннского замка, так что башенку ломать некому. В доме одни женщины, работников всех побрали на разрушение стен.
Нет бы поклонилась подлая, все-таки со своим графом разговаривает. Нет бы помедленней болтала. А она сложила руки на груди — и будто понимая графовы трудности, нарочно трещала, как церковная деревянная трещотка, да поглядывала так надменно, будто делала одолжение. Принц Луи ни слова не понимал, поэтому тратил время на то, чтобы с любопытством вглядываться. И разглядел в лицах женщин некоторое откровение. Не страх ведь это был — выражение их темных маслинных глаз. Три пары глаз уперлись в королевский эскорт с яростной, непримиримой ненавистью — такой сильной, что для нее ни слов, ни жестов не хватит.
Монфор, развернувшись к сюзерену, кое-как перевел слова этой упрямой тетки. Тот приподнял брови.
— Как консулы присягали на верность легату и Церкви, я помню. А вот о заложниках впервые слышу. Что за заложники?
— Фульконова идея, — благосклонно сообщил граф Симон. — И на мой вкус недурная, сир: я с этой породой давно знаком. Если у них не взять хоть десяток языков, они готовы, простите за выражение, накласть вам посреди чистой горницы — наплевав, что потом их же бородами эту горницу будут вытирать. Так что мы взяли дюжину консулов в замок до окончания работ. То есть пока все не разрушат. Или еще подольше.
Принц Луи благосклонно кивал, на миг отведя взгляд от женщин у стены — и пропустил момент. От неожиданного крика он едва не подскочил в седле, рука сама собой схватилась за меч. Что? Нападение? Среди бела дня? А всего-навсего одна из девиц, та, что пониже и пополней, взбесилась отчего-то и бросилась вперед, как бешеная собака. Проскользнув под брюхо оруженосцева коня, вцепилась в высокий сапог графа Монфора, царапая ногтями и стремясь дотянуться до живой плоти. Золотистые руки обнажились едва ли не до плеч, под рубашкой прыгали крепкие яблочки грудей.
— Дьявол, волк, людоед!! Батюшку забрал! Брата убил! Чего тебе еще от нас надобно?! Башенки? А почему сразу не всего дома?!! Не всего города?!
Монфор брезгливо оттолкнул ее ногой — но не сильно, так, чтобы отстала.
— Убери свою девку, — бросил он старухе, которая и сама бы рада ее убрать: с белым ужасом на лице уже проталкивалась сквозь мгновенно сплотившееся кольцо солдат к своему сумасшедшему дитятку.
— Айма, хватит! Заткнись, дура!
Но девица, неожиданно сильная, отбивалась от матери, уперев в скрытую шлемом Монфорову голову ненавидящий взгляд.
— Волк ненасытный! Не нажрался еще? Не набил брюхо нашими косточками? На тебе, жри, жри! — и она в полном исступлении рвала на себе рубашку. Солдаты вокруг, уже поняв, что никакой опасности нет, реготали и обменивались непристойными шуточками.
Принц Луи, утомленный солнцем и криками, тронул коня, сказал с отвращением:
— Поедемте, господа.
Эскорт тронулся вперед. Девица все билась в истерике, и видя, что ненавистный Монфор уходит, извернулась в материнских объятиях и плюнула — неожиданно далеко и метко, попав на круп графской лошади. Конный оруженосец, решив, что это уже слишком, приподнял собачью плеть.
— А ну, пошла, шлюха!
— Оставь, — с глубочайшим презрением обронил Монфор, не оборачиваясь. — Не тронь. Пускай собака брешет.
Старуха, наконец-то кланяясь — ради дитятки родного чего не сделаешь! — уже уводила девицу, увещевая и ругая, оттягивая ей голову назад за необычайно густые и лохматые волосы.
— А она ничего, — сказал с усмешкой один сержант другому. — Кусачая, конечно, но я злых люблю. Говорит, у них мужиков в дому нету?..
Но граф Монфор, неведомо как расслышав его слова, обернулся и так мрачно глянул в прорезь шлема, что сержант мгновенно заткнулся и опустил голову.
Уже отъехав от неудачного дома на пару туазов, граф приотстал и глянул еще раз на башенку. Злосчастная вышка торчала на фоне неба материальным укором.
— Пару людей я вам пришлю, — сказал он хозяйке, все еще возившейся на мостовой со всхлипывающей дочерью. — Сегодня. И чтобы завтра этого, — кольчужная рука указала на башню, — я тут не видел. Сам проверю.
И поехал, не оглядываясь. Красная раскаленная улица душила жаром. Кровь тяжело колотилась в Монфоровой голове. Он начинал ненавидеть этот город — и, кажется, вполне взаимно. Графу было муторно, хотелось вытереть пот, сплюнуть горячую слюну. И напиться в дым.
После вечного английского дождя и туманного неба даже серая Бретань с тамошними лопочущими крестьянами показалась мне сущим раем. Я готов был, как усталый паломник, целовать мостовые портового города и поливать их слезами; и едва сошед по сходням корабля на бретонскую землю в городе Сен-Назер, я уже мечтал о настоящей земле, земле провансальской под ярким небом, покрытой поволокой осеннего жара, усыпанной сверкающими цветами, отяжелевшей от плодов. Сентябрь, время очередного урожая; собирают тугой виноград, золотистый и лиловый, Айма в домашней винодельне топчет ягоды в чане, надев на загорелые ножки деревянные башмаки и подоткнув повыше юбку… Айма. Наверное, она еще похорошела, волосы вьются, выгоревшие за лето, пахнут солнцем… Кожа золотая, одежда пахнет свежим сеном… Куда до нее тусклым, будто селедочное брюхо, холодноглазым англичанкам!
