Пушкарь Собинка - Куликов Геомар Георгиевич (книги онлайн полностью TXT) 📗
Посмотрел Собинка на реку, выругал себя мысленно: как сам не догадался о главной опасности? Кажись, ума на то большого не надо.
Ничего не сказал Никифору.
Однако первую ночь провёл тревожно. Всё чудились враги, кои то по реке стелются, то вовсе вблизи таятся за деревьями и кустами. И вот-вот с кинжалами своими острыми кинутся на людей, приставленных к грозному Вепрю.
В жар на морозе кинуло Собинку от таких страхов. И разбудил он до сроку Герасима, чем крайне того изумил.
Следующие ночи спокойнее был Собинка. Но сторожу свою нёс теперь без обиды, со тщанием. И с реки, откуда следовало ждать вражеских лазутчиков, не сводил внимательных глаз.
Глава тринадцатая
Велено отступать…
В одну из тех сторож тьмой кромешной всматривался Собинка в сторону вражеского берега. Нет ли какого движения? Вслушивался, не донесётся ли подозрительный звук. Очень уж памятны были ему слова Никифора об ордынской повадке-привычке посылать опасных ночных лазутчиков.
И не увидел — услышал. Словно мышь скребётся у берега, шагах в трёх или пяти от него. Подивился: чёрной зимней ночью — мышь. С чего бы? Вытянул шею. Глядь — к пушке подбирается человек.
Обмер Собинка. Выхватил из-за пояса Евдокимов нож. И, не рассчитывая сил своих, к тому человеку:
— Стой, вражина!
Худо пришлось бы Собинке, будь нежданный гость взрослым, здоровым мужиком. Оказался тот парнишкой его возраста.
Ухватил Собинка незнакомца за грудки. Тряхнул для острастки. Спросил сердито и строго:
— Чего здесь делаешь? Откуда взялся?!
Мальчишка дрожит мелкой дрожью.
— Оттеда… — указал на ордынский берег.
— Русский?
— А какой ещё?
— Пошто пришёл?
Захлюпал мальчишка носом. Потом заревел в голос:
— Едва убёг…
На шум выскочили из землянки Никифор с Герасимом.
— Что случилось?!
— Вот, — подтолкнул своего пленника Собинка. — Мальца поймал. Сказывает, с того берега.
Приказал Никифор:
— Герасим, место Собинки займи. Сейчас разберёмся.
И вместе с молодым пушкарём повёл мальца в землянку.
При свете коптюшки, которую зажёг Никифор, разглядели пришельца.
Лет — Собинкиных. Однако худой лицом и телом тощий. Одет в лохмотья. Ноги тряпками обёрнуты.
Рассказал, всхлипывая:
— В ордынском стойбище — смута. Кони голодные падают. Воины разуты-раздеты. Одни рвутся к русскому берегу. Другие хотят назад. Многие болеют. Нас, пленных, хуже собак держат и не кормят совсем… — И опять заплакал. Теперь жалобно, горько.
У Собинки боевой задор словно рукой сняло. Вспомнил Евдокима. Может, где-то совсем близко маются так же его жена Анюта и дочка Катя. Али нет их в живых совсем?
Спросил:
— А молодую жёнку Анюту с дочкой Катей не встречал, часом?
— Не… — помотал головой парень. — Много там наших. Разве всех упомнишь?
— Эх… — горестно, как никогда прежде, вздохнул Никифор. И Собинке: — А ты хочешь себе другой работы-места! За них кто будет биться? Дядя твой?
Помолчавши, решил:
— Мальца надобно переправить к великому князю Ивану Ивановичу. Авось скажет нужное. Утром же. Есть хочешь? — спросил.
Тот заскулил по-щенячьему:
— Очень…
Накормили паренька, коего звали Андрюшкой. Уложили спать.
Однако отправить в стан великого князя Ивана Ивановича не смогли.
Не успели.
Утром выбрался Собинка из землянки — в морозном тумане плавает всё вокруг. Правого берега реки не видать. Что в десяти шагах на своём делается — разберёшь с трудом. Жестокий мороз дерёт щёки. Хватает за руки. Сквозь старенький Никифоров зипунок прошибает до самого нутра.
— Экое окаянство! — принялся Собинка растирать уши.
Герасим, который утреннюю сторожу стоял, сказал озабоченно:
— Погоди-ка…
— Чего?
— Сам послушай.
Тут только Собинка обратил внимание на шум и гвалт, доносившиеся от полков, скрытых туманом.
— Что это?
— Господь ведает…
Вынырнул из молочного тумана Никифор:
— Чудные вести, ребята…
Уставились Собинка с Герасимом на старого пушкаря.
— Не знаю, верить или нет. Приказано будто всем полкам, всему русскому воинству отойти от Угры…
Вытаращил глаза Собинка.
— Врут! Быть не может! Этакой силище и отходить?!
Герасим поскрёб бороду:
— Непостижимы помыслы твои, господи!
— Тут, — хмуро заметил Никифор, — похоже, рука не господа бога — великого князя Ивана Васильевича. И козни советников его алчных и лукавых — окольничего Ощеры, боярина Мамона и приспешников их.
— Нам тоже сниматься с места али как? — вслух принялся размышлять Герасим.
— Слышь… — остановил его Собинка. — Будто Никифора кто кличет.
Среди других голосов и криков, приказов и крепких ругательств, взывал кто-то:
— Никифор! Ни-ки-фор! Где ты есть? Откликнись!
— Кажись, сын боярский Николай Михайлов… — угадал старый пушкарь и, сложивши ладони у рта, отозвался: — Здесь я! Эге-ге-ге!
Вылетел из тумана на взмыленном коне Никифоров начальник:
— Куда запропастился?!
Красен на морозе сын боярский, глаза круглые:
— Пошто передвинул пушку?
— Дабы встретить басурман с неведомого им места… — ответил начальнику Никифор.
— Быстро лошадей запрягай, пушку грузи и айда следом за войсками!
— Куда, государь? — спросил Никифор.
— Велено всему войску от Угры отступать!
— Дозволь спросить: кем велено?
— Великим князем Иваном Васильевичем, ещё кем же?
— А пошто? Зачем?
— Ты, старче, — запылал гневом сын боярский, — с бабой на базаре торгуешься? Али начальника своего слушаешь?! Собирайся живо!
Ускакал сын боярский, переглянулись недоумённо пушкари.
— Может, — предположил Собинка, — на место ладное для боя идёт великий князь?
— Здесь чем худо? — вопросил Никифор.
Приказ об отходе от Угры был внезапным и непонятным. Потому породил множество разных толков и пересудов.
Кто слабее духом, возрадовался:
— Договорились небось великий князь с Ахматом-царём. Слава тебе, господи, скоро будем дома!
Многие не одобрили приказ:
— Самая пора бить Орду! А мы, словно раки, будем пятиться назад.
Как всегда, когда ясности нет — что и почему? — пугающие слухи поползли среди ратных людей.
— Говорят, обошли нас стороной. Того гляди, окружат и сзади вдарят Ахматовы вои…
— Нет, сказывают, будто Казимир пришёл к хану на помощь. Оттого и велел отступать великий князь.
И вовсе несуразное шептали:
— Хан Москву пожёг. Великий князь войско бросил. К жене на Белоозеро побежал, спасать жизнь свою и казну…
Отходило от Угры огромное русское войско. Всякое было в пути. Иные ударились бежать.
Но горше всего был бабий вой в деревеньках, мимо которых шли полки. И упрёки:
— Что ж вы, ратники хоробрые, делаете? На кого нас, горемычных, покидаете? Придут вороги. Мы, безоружные-беззащитные, окажемся в их полной злой воле. Коли на поганых ваши мечи-сабли слабы, может, нас порубите? Всё легче от своих помирать. И менее мучиться…
От речей таких и причитаний чернели лица ратников. Отворачивались воины. Аль отвечали:
— Таков приказ великого князя Ивана Васильевича.
На что мужики ядовито спрашивали:
— Кабы приказал он вам всем войском утопиться в реке? Поди, не полезли бы в воду, а?
Понуро шагали вместе со всеми старый пушкарь Никифор, Собинка, Герасим и прибившийся к ним Андрюшка. Встречным мужикам, бабам и детишкам старались не глядеть в глаза.
Остановились на привал. Разожгли костёр. Герасим сготовил похлёбку.
— Совестно перед ними… — на деревушку кивнул, что миновали. — Экая прорвища войска, а отходим-отступаем. Бог милостив, — вздохнул, — авось останутся живы.
Андрюшка, жадно хлебавший Герасимово варево, ложку отставил, покрутил головой.
— Эх, дяденька, кабы знал, как приходится в ордынском плену. Сколько раз думал, помереть лучше, чем терпеть такие мытарства. Особо худо бабам да девкам молодым. Иные на себя руки накладывали, лишали жизни…
