Фиалковый венец - Триз Джефри (читать полную версию книги .txt) 📗

— Алкивиад [25] попался на его удочку, и какова была его судьба? Он мог стать украшением Афин, а вместо этого продал родину врагу! И не один он плохо кончил. А что за юношей собрал Сократ вокруг себя теперь? Вот Платон — его дядя Хармид считается одним из самых опасных противников нашей демократии. Или Ксенофонт, который открыто восхищается порядками Спарты. Приятно ли мне, что мой сын знается с подобными людьми? — Алексид хотел было возразить, но Леонт поднял палец, требуя, чтобы его не перебивали. — К счастью, ты еще очень молод. Ты можешь больше не встречаться с ними, и все кончится хорошо. Но помни: больше ты с ними не знаком. С этой минуты! Сократ и его вздорное учение погибельны для юношей. — Он ласково положил руку на плечо Алексида. — Но с тобой ничего дурного не случится. Я этого не допущу — ты мне слишком дорог.

Глава 9

ТРАГЕДИЯ… ИЛИ КОМЕДИЯ?

«Ру-у, ру-у, ру-ру-ру!» — заворковал лесной голубь, и обрывы вокруг заброшенной каменоломни ответили ему негромким эхом. Пригнувшийся в кустах Алексид заметил на обрыве яркое пятно. Значит, Коринна, как всегда, пришла в пещеру раньше его. Хитон у нее был золотистый, как цветок крокуса. Девушка стояла у края расселины и оглядывалась по сторонам.

«Ха-ха-ха!» — раздался насмешливый крик сойки в кустах сирени у самых ее ног. Корина улыбнулась и посмотрела вниз:

— Ты меня не обманешь, Алексид! Хотя, честно говоря, я было поверила, что это и вправду ворковал голубь. Ну, влезай же сюда.

Алексид поставил ногу на развилку, ухватился за протянутую руку Коринны и одним прыжком очутился на уступе рядом с ней.

Она притворилась рассерженной:

— Ты просто язва! Хорошо бы и вправду это был лесной голубь. Я еще ни разу не видела тут голубей и не слышала их.

Корина вела счет птицам разных пород, которые залетали в каменоломню. Дятел, кукушка, сорока, сойка, сокол, куропатка — список все увеличивался. У маленького водопада они один раз видели зимородка и не сомневались, что где-то поблизости должен жить соловей. Они даже собрались было как-нибудь остаться тут на всю ночь, чтобы его послушать, но потом решили, что во всех отношениях будет благоразумнее этого не делать.

— Мать покажет мне соловья! — с сожалением сказала Коринна.

Горго не была строгой матерью, ее добродушие не уступало ее толщине, но и она не потерпела бы ночных прогулок.

«Как и отец, — подумал Алексид, — хоть он даже и не знает, что на свете есть Коринна».

— Что мы сегодня будем читать? — спросила девушка.

— Сегодня мы займемся письмом.

Из складок своего хитона Алексид извлек свиток чистого папируса и положил рядом с нем не землю тростниковые перья, нож, чтобы расщеплять их, и маленький кувшинчик, в котором, когда он вытащил затычку, блеснули черные чернила.

— Вот хорошо-то! А с чего мне переписывать?

— Я тебе продиктую… одну вещь, которую знаю наизусть.

— Еврипида? Гомера?

— Потом узнаешь.

— Но мне же неинтересно писать неизвестно что!

— Но, может быть, тебе все-таки будет интересно.

— Ну и учитель! — Коринна показала ему язык: жизнь в харчевне не придала ее манерам изысканности.

Алексид расщепил тростинку, заточил ее и передал своей ученице. Она устроилась на ровном полу пещеры, опираясь на левый локоть, и приготовилась писать. Алексид, скрестив руки на груди, стал у входа в пещеру и устремил глаза не город и далекое море. Затем медленно и отчетливо он продиктовал:

— «Со скорбной вестью я пришел к тебе, Ахилл…»

Продиктовав двенадцать строк, он остановился. Чтобы записать их, потребовалось немало времени, но Коринна с каждым занятием, несомненно, писала и говорила все лучше. Она выводила изящные буквы с такой любовью и тщательностью, словно занималась вышиванием. Алексид нагнулся и указал ей на несколько ошибок.

— Ну, что ты об этом скажешь? — спросил он небрежно.

— Что скажу? Ах, ты об этой речи! Очень неплохо. Только чересчур уж уныло, как ты думаешь?

— Ну, а как же иначе? Это ведь из трагедии! Не хочешь же ты, чтобы вестник за живот держался от хохота. Он же пришел рассказать Ахиллу о смерти его лучшего друга.

— А-а… Только комедии нравятся мне гораздо больше. Помнишь, ты приносил одну — Аристофана. О том, как все женщины заперлись в крепости и отказывались вернуться к домашним очагам, пока их мужья не обещают навсегда прекратить войну.

— Она называлась «Лисистрата».

— Вот-вот! — Коринна заткнула кувшинчик с чернилами и еще раз перечитала написанное.

Трудно было сказать, что ее интересует — стихи или собственный почерк. Алексид нервно облизнул губы. Сердце у него так и подскочило, когда она, кончив читать, сказала:

— А все-таки и это очень хорошо. Из какой трагедии ты это взял?

— Из «Патрокла», — буркнул он.

— Я о такой и не слышала. Кто ее сочинил?

— Алексид, сын Леонта.

— Алексид… — И тут Коринна все поняла. Она вскочила на ноги. — Ты говоришь о себе? Ах, Алексид, какой ты умный! А мне и в голову не пришло…

Коринна говорила так искренне, что Алексид не мог скрыть свое удовольствие.

— Я рад, что тебе понравилось! — сказал он улыбаясь.

— Нет, ты не возможен! А вдруг бы мне не понравилось и я бы прямо так и сказала — ты бы обиделся, и…

— Потому-то я и не сказал сразу. Я хотел узнать, что ты подумаешь на самом деле.

— А ты помнишь еще что-нибудь?

— Я помню все, что у меня готово. Стихов двести — триста. Я ведь должен хранить их у себя в голове: если я начну писать дома, от расспросов спасения не будет.

— Ну, так записывай здесь! Сочиняй понемножку, все хорошенько запоминай, а когда будешь приходить сюда, записывай. В пещере сухо, и мы можем прятать тут и папирус, и чернила, и все, что понадобится.

— Да это… — Он хотел было сказать: «Я как раз и собирался сделать», но вовремя спохватился. — Ты замечательно придумала! — договорил он с жаром.

— Но сначала прочти мне все, что ты уже сочинил, — потребовала Коринна. — Раз мне больше не надо писать, слушать будет гораздо интереснее.

Коринна снова села, прислонилась спиной к скале и обхватила руками колени. Она пошевелилась только тогда, когда Алексид, кончив декламировать, произнес обычным тоном:

— Вот и все, что я пока сочинил.

— Ах, Алексид! — тихо сказала она. — Как тебе, наверно, было грустно, пока ты все это придумывал!

Он рассмеялся принужденным смехом.

— Чисто по-женски! Сразу о личных чувствах. А стихи тебе понравились?

Ведь это же не я говорю, а Ахилл, Фетеда и…

— Нет, ты! Все говоришь ты, до последнего словечка.

Он понял, что спорить с ней бесполезно.

— Последнее время мне и правда было невесело, — признался он.

— Из-за Сократа? Из-за того, что тебе больше не позволили его слушать?

— Да. Но не только из-за этого. Я думал, мне будет очень весело жить, когда я перестану ходить в школу, но ничего в этом хорошего нет. Поскорей бы стать еще старше и пойти служить на границу! Но, конечно, и это может оказаться мне не по душе. — Он засмеялся, на этот раз искреннее.

— Хорошо хоть одно, — сказал он задумчиво, — ты всегда можешь сам над собой посмеяться.

— И то правда. Я знаю, что я сам своего рода шутка. Только, в отличие от настоящих шуток, я с возрастом делаюсь все смешнее. Ну что ж… — Он нагнулся и поднял свиток папируса. — Стихи, конечно, не бессмертные, но, когда я все это излил, мне стало легче на душе.

— Нет, стихи хорошие. Они мне очень понравились, хотя я не все поняла.

Но лучше бы ты написал комедию.

— Нельзя писать по заказу, — объяснил он. — Надо, чтобы замысел совсем тебя захватил, чтобы слова сами рвались наружу.

Они провели в пещере еще часа два, играя на флейте и болтая. Домой они отправились задолго до темноты, чтобы идти не по пыльной дороге, а по берегу прихотливо извивающегося Илисса.