Петербургские трущобы. Том 1 - Крестовский Всеволод Владимирович (хорошие книги бесплатные полностью .txt) 📗

– Значит, скуп [56] надо? – озабоченно спрашивают мазурики, ибо это вопрос, весьма близко касающийся их сердца и карманных интересов.

– Значит, скуп! Парень, братцы, клевый, нужный парень! Отначиться [57] беспременно надо.

– Сколько сламу потребуется? – вопрошают члены хоровода, почесывая у себя в затылке.

– Обыкновенно на гурт: слам на крючка, слам на выручку да на ключая – троим, значит, как есть полный слам отваливай [58].

– Надо подумать! – ответствуют хороводные, соображая свои средства на выкуп товарища.

А степенный, важный и благообразный Пров Викулыч меж тем обделывает на квартире свою выгодную спурку.

В одиннадцатом часу показался в «Ершах» и Бодлевский, захватив с собою весь свой капитал, заключающийся в двадцатипятирублевой бумажке и кой-какой мелочи. Сердце его довольно-таки нервно постукивало. Он не боялся делать ассигнацию наедине, запершись в своей комнате, и боялся теперь предстоящего ему дела, потому что оно должно было обделаться между несколькими сообщниками. Эта черта, на первый взгляд как будто и трусливая, предвещала, однако, в Бодлевском великого будущего мастера. Не боятся сообщничества одни только заурядные мазурики, из которых никогда ничего замечательного не выработается. А в Бодлевском, напротив, таился своего рода гений…

Пров Викулыч, обретавшийся на сей раз за буфетной стойкой, степенно поклонился ему, по обычаю своему, больше глазами, чем головой, и пригласительно указал рукою на узорную дверь чистой половины, а сам, конечно, не замедлил сию же минуту юркнуть в свою дверцу, на квартиру за Юзичем.

После коротких переговоров о том, что дело будет стоить двадцать рублей, Юзич получил вперед с Бодлевского деньги и ввел его в заповедную квартиру через наружную ее дверку, мимо буфетчика, который сделал вид, будто ничего не замечает. Там на столе тускло горел сальный огарок, едва освещая фигуры семи человек, сгруппировавшихся вокруг стола, за которым восседал красноносый чиновник – тот самый, что поутру на чистой половине углублялся в полицейскую газету. Он тасовал замасленную колоду карт и умоляющим голосом обращался к рыжему угрюмому господину с портфелем в руках:

– Ну, сделай ты мне такое божеское одолжение! Сорок грехов тебе за это простится, мошенник ты эдакий! – говорил он ему. – Ну, что тебе стоит! Душечка моя! сваляемся на одну игорку.

– Сказано, нет! – зарычал на него рыжий, сверкая исподлобья своими угрюмыми глазами. – Нашел дурака – сваляйся с ним до дела, а он, пожалуй, отначится, – так я, значит, двойного сламу должон лишиться! Ишь ты вицмундирник какой! губа-то у тебя не дура! Ты прежде дело сделай, а там, пожалуй, стукнемся на счастье.

– Все струмент свой отыграть хочет, – пояснил Юзичу один из семерых, лукаво подмигивая на красноносого чиновника, который, вероятно, чувствуя себя очень огорченным ответом рыжего, только вздохнул от глубины души и смиренно, с видом угнетенной невинности, воздел к потолку глаза свои, как бы говоря этим: «Ты видишь, господи, сколько много и неправо обижен я!»

Никто из присутствующих не поклонился Бодлевскому при входе и вообще не выразил ни словом, ни знаком каким-либо приветствия; но все очень внимательно и бесцеремонно вымеряли его своими взглядами.

Эти семь человек были виленские и витебские мещане, известные в трущобах под общим именем «виленцев» и занимавшиеся специально подделкой паспортов. Профессия эта преемственна и до сих пор продолжается в Петербурге между выходцами из двух означенных губерний.

– Готово! – сказал Юзич, обращаясь безлично ко всей компании.

– Значит, можно в ход помадку [59] пускать? – спросил чиновник с добродушной улыбкой, в которой, однако, так и просачивалась алчность акулы.

– А ты, голова, зачем мухорта с ветру привел? – бесцеремонно вмешался рыжий, бросая неприязненные взгляды на Бодлевского. – Зачем морды казать? Не всякой ведь роже калитки есть!

– Ничего, мухорт с нами заодно поест, – благодушным тоном успокаивал его чиновник.

– А коли облопается да клюю прозвонит? [60]

– А мы на сей конец не дураки: прикосновенность учиним, к делопроизводству притянем – и выйдет девица того же хоровода. На себя не всяк ведь показывать-то охоч, – возразил на это канцелярски-крючковатым тоном чиновник.

Рыжий, вероятно, восчувствовал силу последнего аргумента, ничего не ответил, только сплюнул в сторону.

Чиновник, потирая свои красные, дрожащие руки, встал с места и с особенным каким-то сладеньким подходцем приблизился к Бодлевскому.

– Нам надо познакомиться, – сказал он весьма любезно. – Вместе уху станем стряпать – вместе хлебать; значит, дело товарищеское. Честь имею рекомендоваться! – присовокупил он, отдавая скромный поклон, – отставной губернский секретарь Пахом Борисов Пряхин. Ныне приватно в конторе квартального надзирателя письмоводством занимаюсь.

Бодлевский при этом последнем сообщении сделал весьма удивленную мину, так что Пахом Борисыч поспешил пояснить ему с обычным добродушным вздохом:

– Что делать-с! бывают обстоятельства, когда всяк человек на предлежащем ему месте к пользе ближнего нужен бывает. А это-с, – прибавил он, указывая на членов своей компании, – это – ближние мои. Так-то-с!..

Бодлевский слегка поклонился, но ближние не удостоили его поклон ни малейшим вниманием. Они вообще были не совсем-то довольны присутствием при деле постороннего человека.

– Предварительно, – начал опять чиновник, – позвольте попросить у вас рюмку водки, а то у меня трясучка с перепою: рука нетверда-с. Я, поверьте, не столько для себя, сколько собственно для руки прошу. Позвольте монетку-с!

Бодлевский дал ему сколько-то мелочи, которую чиновник тотчас же опустил в свой карман и, подойдя к полочке, где стоял заранее купленный им же самим полштоф водки, налил себе рюмку и, нацелясь, проглотил ее залпом.

– А теперь – приступим благословясь, ибо всякое доброе начинание напутственного благословения требует, – говорил он со своею улыбкою, творя крестное знамение, и, потирая руки, сел на прежнее место.

Угрюмый рыжий молча положил перед ним портфель и вынул из кармана какие-то две склянки. В одной заключалась жидкость черная, в другой – чистая, как вода.

– Мы ведь – химики: наукой тоже занимаемся! – шутливо пояснил Бодлевскому Пахом Борисыч и вслед за тем скомандовал: – Чижик! на стрему.

Молодой парень поднялся с постели, на которой было развалился, и вышел из «квартиры» в наружную дверку.

– Ну-с, а теперь затыньте-ка [61], братцы, хорошенько! – предложил чиновник остальным – и вся компания тесно стала, локоть к локтю, вокруг стола. – А мы газетку вынем да на столик положим – тут же вот рядышком с портфелькой. Это, изволите ли видеть, – пояснил он Бодлевскому, – собственно, на тот конец делается, если бы, избави нас боже, посторонний человек в нашу келейную беседу ворвался – так мы как будто ничего, яко агнцы какие непорочные, сидим и мирно известия с политического горизонта читаем. Понимаете-с?

– Как не понять!

– Известно-с… А теперь не угодно ли?.. Извольте нам со всей откровенностью, яко пред зерцалом, объяснить: к какому званию и состоянию желаете вы приписать известную вам особу – по купечеству ли, или в дворянское сословие?

– Я думаю, в дворянское лучше будет, – заметил Бодлевский.

– Всеконечно так! по крайней мере, приобретается право беспрепятственного проезда во все города и селения Российской империи. Посмотрим, нет ли у нас чего подходящего.

И Пахом Борисыч, раскрыв портфель, наполненный всевозможными паспортами, плакатами, увольнительными свидетельствами и иными видами, стал перебирать эти бумаги, не вынимая, впрочем, ни одной из портфеля: все на тот конец – если какая тревога случится, так чтоб немешкотно спрятать их.