По ту сторону - Кин Виктор Павлович (читать хорошую книгу txt) 📗
— Ехать нельзя, — сказал Безайс, — нельзя потому, что легче попасться. В фронтовой полосе не так-то легко разъезжать взад и вперёд.
— Я всё равно назад не поеду, — сказал вдруг Жуканов.
— Вот и хорошо, — сказал Безайс. — Мы тоже поедем дальше.
— Я и дальше не поеду.
Это было совсем неожиданно.
— Почему? — спросил Безайс.
— Потому что потому.
— То есть как?
— Да так. Я хозяин, лошади мои. Чего хочу, то и делаю.
Наступила тяжёлая пауза.
— Эти лошади, — наставительно сказал Безайс, — не ваши, а торгового дома Чурина.
— Да уж и не ваши, будьте спокойны.
— А куда же вы поедете?
— Вернусь в ту деревню, к старику, у которого ночевали.
— А мы?
— А вы как хотите.
Они растерянно переглянулись.
— Очень это красиво с вашей стороны, — сказал Безайс. — Мы вам помогли, а вы нас бросаете. Это свинство.
Жуканов концом кнута поправил шапку.
— Конечно, свинство, — спокойно ответил он. — Только ведь и мне нет охоты шею подставлять. Жить каждому хочется. Вы молодые люди, вам это смешно, а я больной человек. Если меня арестуют, я умереть могу.
Безайс взволнованно снял и снова надел перчатку.
— Не умрёте, — сказал он. — Поймите, что нам надо ехать.
— Всем надо, — возразил Жуканов рассудительно. — Странно. Если я из-за своего добродушия согласился вас везти, так вы уж хотите на меня верхом сесть.
— Оставьте, Жуканов!
— Сказал — нельзя.
Варя переводила взгляд с Безайса на Матвеева.
— Придётся вам выйти, — сказал Жуканов. — Ничего не поделаешь. Всей душой был бы рад, да не могу.
Матвеев вылез из саней.
— Безайс, поди сюда, — сказал он. — Жуканов, подождите немного, минут пять.
— Пять минут — могу.
Они отошли на несколько шагов и остановились.
— Ну?
Безайс оглядел ровную, уходящую вперёд дорогу и вздохнул.
— Чего же разговаривать? — сказал он пониженным голосом. — Мы влипли, старик.
— Влипли?
— Конечно. Все равно, вперёд или назад. Пойдём?
— Мы не пойдём, а поедем, — решительно возразил Матвеев. — Нельзя идти по снегу в такой мороз. До Хабаровска ещё тридцать вёрст. Когда мы там будем? Надо скорей кончать с этой дорогой. Я возьму его за шиворот и вытрясу из него душу, если он не поедет.
— А что делать с документами? Порвать?
— Рвать их нельзя, потому что, когда попадём к своим, как мы докажем, кто мы такие?
— Куда же их прятать?
— В ботинки. В сани, наконец.
Они вернулись к саням.
— Мы поедем дальше, — сказал Матвеев, глядя поверх Жуканова. — А вы можете ехать с нами или вернуться в деревню. Мы вас не держим.
Жуканов растерянно глядел на них.
— Товарищ Безайс, — сказал он, прижимая руки к груди. — И вы тоже, товарищ Матвеев. Не шутите со мной. Я больной человек. У меня от таких шуток душа переворачивается.
— Знаю, знаю, — оборвал его Безайс, садясь в сани. — Душа переворачивается, и в глазах бегают такие муравчики. Слышали.
Легко, почти без усилия, Матвеев взял Жуканова за борт пальто, оттолкнул в сторону и отобрал вожжи. Сани тронулись. Жуканов был ошеломлён и смотрел на Матвеева, соображая, что произошло.
— Да это разбой, — сказал он вдруг. — Дай сюда вожжи. Слышишь, дай!
Он схватил вожжи и рванул к себе с истерическим всхлипыванием. Лошади метнулись в сторону, топчась на месте. Матвеев оторвал его руки от вожжей, а Безайс придавил его в угол саней и держал изо всех сил. Длинные уши его шапки волочились за санями и взметали снег.
— Пустите, — сказал Жуканов, тяжело дыша.
Безайс отпустил его.
— Поймите, будьте любезны, — сказал скупщик довольно спокойно, — моё положение. Вы партийные. Поймают меня с вами, что мне сделают? Убьют ведь! Вы сами собой, а я за что должен страдать? За какую идею?
— Отдайте лошадей нам, а сами вернитесь в деревню.
— Отдай жену дяде. Они не мои, лошади.
— Поправьте шапку. Упадёт.
Машинальным движением он подобрал волочившиеся уши, отряхнул их от снега и обернул вокруг шеи. Он потёр переносицу, поднял голову, и вдруг глаза его вспыхнули.
— Не поеду я! — вскричал он таким неожиданно громким голосом, что все вздрогнули. — Не поеду, — ну! Чего хотите делайте, мне всё равно. Где у вас такие права, человека силком везти? Убивайте меня — все равно не поеду! — Голос Жуканова сорвался почти на крике. — Ну — убивайте! — повторил он, нагибаясь вперёд и тяжело дыша. — Забирайте лошадей, шкурки. Сымите с меня пальто. Может быть, вам и сапоги мои нужны? Берите и сапоги! Грабьте кругом, начисто!
— Не кричите так, — нервно сказала Варя. — Могут услышать.
— Пускай слышат, — ответил он. — Какое мне дело?
И вдруг, топорща усы и покраснев от натуги, он пронзительно крикнул:
— Грабют!
— Это чёрт знает что, — растерянно произнёс Безайс. — Вы, Жуканов, и-ди-от, дурак. Проклятый старый дурак.
— Вы сами дурак, — сварливо ответил Жуканов.
Они глядели друг на друга выжидательно и враждебно. Матвеев медленно расстегнул куртку и сунул руку в карман.
— Если вы ещё раз крикнете, я вас убью, — сказал он. — А потом возьму за ноги и оттащу в сторону.
Этого Жуканов не ждал.
— А вы знаете, — сказал он вызывающе, — что вам за такие слова может быть?
— Я сильнее вас, и нас двое. Если вы не поедете, то потеряете лошадей, мы их всё равно заберём. А если поедете — и лошади у вас останутся, да мы ещё приплатим. Решайте скорей, времени нет.
Он мог бы свернуть ему голову одной рукой — лысеющую, с висящими усами голову. Но он предпочёл не делать этого. Жуканов вынул платок и громко высморкался.
— Хорошо, — сказал он с достоинством. — Я уступаю физической силе. Но я буду жаловаться.
Он нашёл в этом какое-то удовлетворение.
— Я буду жаловаться, — повторил он.
Матвеев беспечно улыбнулся. Он достал нож и отодрал снаружи обшивку саней. Потом он вынул документы и деньги, пересчитал их, сунул за обшивку и снова прибил рогожу гвоздями.
— Едемте, — сказал он. — Изо всех сил!
Тысяча рублей
Матвеев старался придумать какой-нибудь план. Надо было что-то делать. Но он ничего не мог из себя выдавить, кроме того, что в минуту опасности надо сохранять благоразумие и не волноваться. Он вертел эту мысль и осматривал её со всех сторон, пока не заметил, что шевелит губами и что Безайс вопросительно смотрит на него.
— О чем ты? — спросил Безайс.
— Так. Думаю о нашем собачьем счастье.
— Что же ты придумал?
Этот вопрос поставил Матвеева в тупик. Он был старший, и это обязывало его к точному ответу.
— Прежде всего, — сказал он, — не надо волноваться. Это, по-моему, самое важное.
Безайс внезапно обиделся.
— А кто волнуется? — с горячностью спросил он. — Может быть, это я волнуюсь?
— Разве я это сказал?
— Так зачем ты говоришь? Поддерживаешь светский разговор?
— Ну, ну, оставь, пожалуйста. Придрался к словам.
Безайс передёрнул плечами.
— Мне это не нравится.
— Ну, хорошо, я про себя говорил. Это я волнуюсь. Теперь ты доволен?
— Вполне, — ответил Безайс.
Самое плохое было не то, что их могли поймать и убить. Гораздо хуже было ждать этого. Большим циркулем был очерчен круг, за которым начиналась жизнь, где люди лежали в окопах, отступали и наступали. Матвеев в детстве знал эту игру: один садился на пол, закрыв глаза, а остальные слегка ударяли его по лбу. Ударяли не сразу, а через несколько минут, — и никто не мог выдержать долго: было невыносимо сидеть с закрытыми глазами и ждать удара. И Матвеев почувствовал себя легче, когда наконец они снова встретили белых.
Был уже полдень; каждую минуту они ждали, что из-за поворота дороги покажется рота солдат в папахах с белыми лентами. На Безайса нахлынула нервная болтливость, и он рассказывал какие-то истории о небывалых и вздорных вещах. Варя казалась спокойной, и Матвеев снова подумал, что у неё нет воображения: «недалёкие люди редко волнуются». Почему он считал её недалёкой и ограниченной — этого он и сам не знал. Но потом ожидание опасности утомило его, и он впал в какое-то безразличие. Когда издали показалась запряжённая парой коней военная двуколка, он принял это как факт, без всяких размышлений.
