Переселение. Том 1 - Црнянский Милош (книги бесплатно .TXT, .FB2) 📗
Пьянящая радость охватила его. Вода, камыши, песок, небо — все отодвинулось куда-то далеко. И Земун, которому все надо знать, и ее муж, который, вероятно, уже не вернется.
Она была тут, близко. В доме все угомонились. Заснули. Ничто не нарушает тишины, кроме ветра и собачьего лая. Да еще непрестанного шума реки.
Аранджел поднял руку, и большая черная тень появилась на стене. Он хотел тихо окликнуть ее, позвать. Уговорить раздеться. Сказать, что она устанет сидеть так молча, одетой. Он может лечь на пол, а она пусть даже одетой — на постель. Сказать, что ей нечего бояться. Или он погасит светильник, пока она разденется, и ляжет рядом, когда она уже заснет. Что ей нечего бояться.
И как раз в тот миг, когда он открыл было рот, Дафина перегнулась на стуле и страшно вскрикнула. И побледнев как мел, вытаращив глаза и широко раскрыв рот, она, не в силах вымолвить ни слова, только махала руками.
Измученной от бдения, усталой, несчастной, перепуганной и полной тревожных мыслей, Дафине показалось, будто она, засыпая, вдруг увидела, как под окном, весь в крови, мокрый, раздетый и взлохмаченный, идет по воде Вук Исакович с огромной дубиной до самого потолка…
Проснулась она, когда деверь тихо отворил дверь. Она видела его одно мгновение, он будто шагнул куда-то вверх, в открывшийся проем. Синий кафтан, желтое лицо с утиным носом, бороденка, жидкие волосы на долю секунды мелькнули в свете зари, словно продолжение сна. Какое-то мгновение она видела бледное утреннее небо, часть кровли и ветку, потом полоска света в притворенной двери сузилась и погасла.
Быстро поднявшись в постели, потная, с голыми плечами, она чуть не вскрикнула. Откинув с глаз рассыпавшиеся по лицу волосы, она различила в густой темноте белую печь, занавешенное окно, потом черный квадрат большого сундука с ее платьями и услыхала непрерывный рокот воды за стеной. Поняв, что произошло, Дафина сжала колени и запустила руки в спутанные волосы.
Значит, она провела ночь с деверем.
В первую минуту она сама себе не поверила. Она ничего не помнила, не чувствовала ни усталости, ни сонливости, ни даже неудовлетворения. Спала как обычно, поначалу ей показалось, будто она и в самом деле была одна. Но, вытянувшись, она с гадливостью ощутила на теле следы любовной ночи. И неожиданно, хотя и в темноте, с ненавистью увидела возле себя руки и зубы своего деверя и его редкую бороденку, услыхала его смех и пугливо охватила руками его тонкую шею.
Чуть не подпрыгнув в постели, она в ужасе закрыла ладонями лицо, в ее памяти встали все мерзости и гадости, все, что он с ней вытворял. И ощутив снова, как он лижет ей руки и колени, Дафина испуганно закрылась подушкой, точно защищаясь от вскочившего на постель пса. Поняв до конца, что она сделала, она в отчаянии ударилась головой о глиняную печь, готовая закричать от страха. К тому же Аранджел был в ту ночь до тошноты отвратителен, жалок и смешон.
И она заголосила, заголосила, испытывая удовольствие от собственных слез. Приди сейчас муж, она сказала бы ему, почему это сделала. Сказала бы, что изменила ему потому, что он осрамил ее перед людьми при расставании, не простился с ней как положено. Потому что все время оставляет ее одну и, точно цыган, кочует с места на место. Потому, что она устала от бесконечных болот, островов и топей.
Плача, уткнувшись в подушку, она видела, что рассветает и отдельные предметы все яснее выплывают из мрака. Из-под двери врывался свет, окно в комнате посветлело и напоминало открытую занавешенную и зарешеченную дверь. Она легла на спину и заплакала, с новой силой отдавшись своему горю. Дафина не слышала мычания стад, которые, меся грязь, проходили мимо дома и каждый раз будили ее на заре, не заметила, что остыла печь.
Дафина плакала над своей судьбой, как, впрочем, делала это довольно часто с тех пор, как муж так внезапно постарел. Ей было безмерно жаль себя. Собственное девичество казалось ей убогим, будто жизнь прислуги. И муж, бросивший ее сейчас, и вся жизнь с ним представлялись ей сплошным несчастьем, от которого она тщетно старалась уйти.
Заливаясь слезами, она вспомнила мужа и, зарывшись лицом в подушку, принялась мысленно его целовать. Как красив был Вук Исакович, когда она выходила за него замуж. Его холодная, гладкая кожа, очень чистая и приятная, была для нее подлинным наслаждением, а его карие в черных крапинках глаза, тогда еще не угасшие, что светились под длинными, загнутыми вверх ресницами, невозможно было забыть, как нельзя забыть золотой дождь солнечного заката на опушке молодого леса. А как забыть его мягкие, шелковистые, начинающие седеть волосы и розовую верхнюю губу, вздрагивающую при улыбке? Она слышала от других, будто он бьет людей и лошадей кулаком по голове, что, напившись, прыгает через столы. Слышала и об его отвратительных шашнях с румынками и венгерками. Она-то знала его совсем другим. С ней он с самого начала вел какую-то таинственную жизнь. Поженили их неожиданно, без любви, он почти два года относился к ней с учтивостью постороннего человека, целовал нежно и бережно, словно боялся разбить или сломать ее, такую высокую, красивую и хрупкую. Дни напролет он скакал со своими молодыми офицерами через канавы и рвы, обучал новобранцев забрасывать бочонки с порохом в окопы и являлся домой лишь к вечеру, весь потный и взъерошенный, и все-таки куда-нибудь выводил жену или ездил с ней верхом всю ночь под звездами — по полям, перелескам и горам.
В первые месяцы он не мог даже с ней толком объясниться: Дафина не говорила по-немецки, а он не знал ни греческого, ни итальянского и потому призывал на помощь песню, танцы, взгляды и поцелуи. А поскольку возить жену на балы в Брод или Осек удавалось редко, он брал ее на лисью охоту. Это, кстати, было единственным его развлечением в течение многих месяцев.
Молодая женщина впервые тогда наслаждалась запахами влажной мягкой земли, свежей травой, ивняком, на котором в апреле начинали наливаться и пахнуть почки, зелеными склонами гор, голубым весенним небом, и точно так же она, будто отравой, упивалась своим мужем. Ни за какие блага мира, ни под какими плетьми и пытками она не отреклась бы от него и его чудной улыбки, какой никогда не видела на лице своего отчима или братьев.
Она запомнила его прислонившимся спиной к стволу дерева, на вершине горы, под густыми ветвями среди высокой травы, усталого от любви, с ясным лицом, хотя и утомленным жизнью, о которой она не имела понятия, пока ей не растолковал Аранджел Исакович. Дафине достаточно было подумать о первых годах брака, и перед ее глазами возникали славонские горы, набухающие на ветвях почки, игра облаков над долинами, приходили на память ночи, напоенные благоуханием трав, темные леса, кусты с дикими красными ягодами, журчанье воды и особенно — яркое небо и проплывавшие над ней звезды и созвездья.
И вот теперь Вук Исакович с его кожей, глазами, губами представлялся ей каким-то цветком или созвездием, которые она так и не могла позабыть, пока вдруг он не возникал в ее памяти таким, каким был ныне: кривоногим, обрюзгшим и толстым, как бочка.
Перестав плакать, она, вся задрожав, вспомнила, как быстро прошли те чудесные годы, оборвавшиеся с его первым уходом на войну и ее первыми родами. С войны он вернулся растолстевшим, да еще с причудами. Они больше не ходили на балы и редко выезжали верхами. Вук с отцом построил под городом Варадином целое селение и всю весну ходил босиком по колено в грязи, заставляя своих новых крестьян пахать заболоченную землю. Кормя ребенка и безумно скучая, Дафина впервые почувствовала, что он смотрит на нее своими светло-карими глазами как на вещь, как на кровать, печь или сундук с ее платьями. И во всем был виноват его отец, который всюду таскал сына за собой.
Когда Вук ушел из армии, якобы по болезни, и принялся торговать, ее жизнь стала совсем бессмысленной. Муж бросал ее одну, где придется, на всем водном пути от Галаца до Вены, чаще всего без денег, в бедности, и потом даже не спрашивал, как и чем она жила. После его возвращения в армию они некоторое время прожили очень весело, однако вскоре муж снова ушел на войну. Вернулся он молчаливым и толстым. Подружился с монахами, еще сильнее переменился и стал уже совсем чужим.
