Дела Разбойного Приказа-6королев Тюдора. Компиляция. Книги 1-12 (СИ) - Булыга Сергей Алексеевич (читать полную версию книги .txt, .fb2) 📗
Шереметева молчала. Вдруг у неё по щеке покатилась слеза. Мука намокла, поползла, стал виден синяк под глазом.
– Кто тебя так? – спросил Трофим и показал на свой глаз.
– А то не знаешь! – сердито ответила Шереметева. – Государь Иван царевич, кто ещё. Слава Тебе, Господи, замужняя жена, есть кому бить.
– За что?
– Просто так. А если бывает за что, он тогда… – И Шереметева с усмешкой продолжила: – Да это ерунда. Мы к этому привычные. А ты что, пришёл выпытывать?
– Нет, спрашивать.
И с этими словами Трофим резко подступил к ней, достал целовальный крест, подставил его почти к самым её губам и сказал:
– Допрос буду чинить! И вести розыск! По велению царя и великого князя Ивана Васильевича. Ты кто такая? Назовись!!!
Шереметева перепугалась, но молчала.
– Ну! – грозно велел Трофим.
И она нетвёрдым голосом ответила:
– Алёна я. Из Шереметевых. Батюшка мой, покойный Иван Шереметев Меньшой, второй воевода Большого полка, его под Ревелем ядром… – И замолчала, дух перевела, едва слышным голосом спросила: – А чего царь хочет?
– Это он после решит, – сказал Трофим. – А теперь целуй и говори, что будешь отвечать только по правде, не кривить, и на том клянёшься Святой Троицей, кровью Господней и спасением своей души. Клянись!
– Клянусь!
– Целуй!
Поцеловала. И спросила шёпотом:
– А что теперь? Будешь пытать?
– Это не моё дело, – ответил Трофим, убирая крест на место. – Моё дело – спрашивать. А пытают у нас нарочно обученные этому люди.
– Царевен пытать нельзя!
– Ты не царевна. Ты жена царевича. В тебе нет царской крови. Тебя можно.
– Свинья! – И замахнулась!..
Но не достала – Трофим перехватил её руку, крепко сжал и отпустил. Будут синяки, подумалось. Шереметева сидела молча, неподвижно. Трофим медленно заговорил:
– Недобрые речи о тебе ведутся. Будто ты нарочно дитя скинула. Чтобы государю досадить.
– Да как…
– Так говорят! – сердито перебил Трофим.
– Да разве так можно? Да это же моё дитя родное…
– Родное-то родное, а вот взяла досада и скинула.
– Какая ещё такая досада?!
– Простая. Сказали, что ты чёрта носишь, что какое ещё дитя можно от такого муженька родить? Вот ты напугалась и скинула.
Трофим испытующе глянул на Шереметеву. Но та сидела спокойная. Значит, ей это не впервой, значит, она уже слыхала такое, подумал Трофим. А Шереметева ещё немного помолчала и заговорила без всякой обиды:
– Мало ли что люди брешут. Но это же моё дитя. Какое бы оно ни было, а оно моё родное. Да по мне хоть чёрт, а только чтоб моя кровиночка. Я б ради него, только было бы оно живое…
И тихо заплакала. Трофим терпеливо ждал. Шереметева отплакалась, утёрлась платочком, сказала:
– Как услыхала, что Ванечка помирает, сердце зашлось! Умрёт Ванечка, подумала, и люди меня убьют. Ведь убьют, ведь так?!
– Почему? – сказал Трофим. – Могут и не убивать. Ведь разве же из-за тебя царевича убили?
Но Шереметева, будто его не слышала, продолжила:
– Ой, выла я тогда, ой, помирала. Скрутило меня, как… Да не поймешь ты! Это бабье! И вдруг скинула. И меня сразу сюда… – И, сама себя перебивая, продолжала: – Мне же раньше, с самого начала, как сказали? Родишь – будешь царицей самовластной, не родишь – упекут в монастырь, а то и совсем изведут. И я так старалась! Какая я была! А этот…
И вдруг замолчала, помрачнела.
– Что этот? – спросил, немного подождав, Трофим.
Шереметева улыбнулась, продолжила:
– Ванечка меня любил. Подарки дорогие даривал. В санях катал. Скоморохов зазывал. А…
И опять замолчала, беззвучно заплакала.
– И ты понесла? – спросил Трофим.
– Понесла, – ответила она сквозь слёзы. – Ох, он рад был! Он…
Замолчала. Трофим опять спросил:
– А глаз он тебе за что подбил?
– Какой глаз? Кто подбил?
– А этот вот, левый, Ванечка подбил? Или сам царь великий князь?
– Царя государя великого князя я уже недели с три не видела, – сказала Шереметева. – Он всё у Маньки Нагой, день и ночь. Вот кто царя присушил – Манька! Вот с кого надо расспрос снимать. Она же говорит: вот забрюхатею, рожу царевича, и вас, выдр, всех велю изгнать из дворца, голым задом по сугробу! Так и говорит!
И покраснела, перекрестилась на иконы.
– Так, говоришь, – сказал Трофим, – давно царя не видела?
– Давно.
– И глаз тебе подбил твой государь царевич?
Шереметева, подумав, кивнула – да.
– В тот самый день подбил? – спросил Трофим. – За что?
Она покраснела, нехотя ответила:
– За что всех, за то и меня. Пришёл под утро, пьяный, чужой бабой от него разит. Ну, я и сказала.
– А он в глаз?
– Ну, и не только в глаз. Не выбирал.
– Что говорил при этом?
– Всё что ни попадя. И что я такая, и что этакая.
– Какая же ты этакая? Ты же ему дитя носила!
– Ну, может, он сказал, и не ему.
– Вот как!
– Чего вылупился?! – гневно воскликнула Шереметева. – Какое твоё дело?! Сейчас кликну псарей, они тебя быстро на мясо кому надо скормят!
– Будешь царицей, скормят. А пока что отвечай! И не криви! Он сказал, что не ему ты дитя носишь. А кому?!
– Этого он не говорил, – ответила Шереметева. – Пьян крепко был. А только говорил, что я, как его бабка, на стороне забрюхатела.
Трофим сделал вид, что ничего не понимает. Тогда Шереметева добавила:
– А то ты этого не знал! Все знают! Про то, что Ванечкина бабка, царя Ивана матушка, тоже Алёна, как и я, да только Глинская, не от великого князя Василия Ивановича забрюхатела, а от Ивана Фёдоровича Овчины Телепнёва-Оболенского, кобеля проклятого, няньки Аграфены брата. И тогда эта Аграфена царю не столько нянька, сколько родная тётка. Вот почему она царя так любит, а царь её. Вот что государь царевич тогда крикивал! И мне по морде! По морде! И у меня глаз заплыл. А он встал, оделся и ушёл.
– Куда?
– А я откуда знаю? Да, наверное, опять туда, откуда пришёл. А как только развиднелось, он, ко мне уже не заходя, явился к батюшке-царю, там они пошли в покойную, Ванечка был очень зол… Ну и дальше сам всё знаешь. И я как про всё про то узнала, так и повалилась как сноп. Лежала, тряслась, как осенний лист, три дня – и скинула.
Трофим молчал. Теперь ему всё было ясно: царь, наслушавшись Ададурова, был крепко зол, так же и царевич, после ссоры с Шереметевой, был зол. Ну, они и сошлись, слово за слово, царь осерчал… Ну и так дальше. Понятное дело. И все это здесь понимают. А отвечать тебе, Трофим! И на кол – тоже тебе. Трофим тяжело вздохнул, посмотрел на Шереметеву, сказал:
– За поносные речи на государя царя и великого князя, знаешь, что полагается? Язык тебе отрежут, вот что. Но сперва ты нам расскажешь, кто тебя на это надоумил. Кто?
Шереметева молчала. Трофим продолжил:
– Назовёшь кого, будем его разыскивать. Не назовёшь, будем из тебя выпытывать. Ну?!
Шереметева поморгала, слёз уже не было, и медленно ответила:
– Это мне за дитя. Не уберегла, теперь хоть режьте. Да и что мне теперь ваши муки, когда у меня и без них сердце на клочья разрывается?!
Она закрыла лицо руками и стала качать головой. Потом убрала руки, проморгалась и заговорила ровным, безразличным голосом:
– Говорили мне добрые люди: не выходи за него. Говорили: лучше удавись. А я не удавилась, дура. – И вдруг спросила: – У царя был брат?
– Был, – ответил Трофим. – Младший, Юрий.
– А старший был?
– Какой еще старший? Откуда? – с большим удивлением спросил Трофим.
А она зло ответила:
– Какой, какой! От Соломонии. От первой великого князя жены. Не от Алёны, второй, а от Соломонии, первой.
– Да что ты такое говоришь?! – уже в сердцах сказал Трофим. – Не было у Соломонии детей, оттого великий князь с ней и развёлся и женился на Алёне Глинской, и были у них сын Иван, наш царь, и Юрий, его младший брат, ныне усопший.
– Э! – сказала Шереметева. – Кому кривишь?! Может, мне завтра помирать, а ты кривишь. Перекрестись!
