Из тупика. Том 2 - Пикуль Валентин (книга жизни txt) 📗
Скоро англичане забили в барабан, и бар стали открывать только под воскресенье. Юный барабанщик бил на рассветах, будя для занятий; тугая шкура барабана колотила тишину под самыми окнами, взбадривая ленивых. Юные поручики и старые генералы, сварливо ругаясь из-за места в шеренгах, неряшливой колонной маршировали в столовую: завтрак, ленч, обед, ужин, – жрать захочешь, так будешь маршировать как миленький…
Был обычный день, и Небольсин в кругу офицеров выскребал ложечкой из стакана остатки компота, когда генерал Скобельцын выглянул в окно и обозленно крикнул:
– Англичане совсем обнаглели! Еще чего не хватало, чтобы большевиков сажали за один стол с нами…
В столовую вошли: прапорщик женского батальона, скромная девица в гимнастерке, в штанах и обмотках, пышнокудрая, а следом за нею, волоча ноги и опустив голову, – полковник Свищов.
– Свищов! – закричал Небольсин, вскакивая. – Полковник Свищов, как вы сюда попали?
Забыв про еду, Виктор Константинович подошел к столу, за которым – отдельно от других – сидели «большевики». Свищов разломил кусок хлеба в тряских пальцах и едва не заплакал:
– Виктор Константинович, скажи хоть ты… Ты ведь меня знаешь! Ну какой я к черту большевик?.. Спятили они, что ли?
– Вы… арестованы? – спросил Небольсин в полном недоумении и поглядел сбоку на девицу-прапорщика; придвинув к себе тарелку с овощным супом, она стала есть, замкнуто и спокойно.
– Ну да! – рассказывал Свищов. – Меня тут как барана… да хуже барана! И теперь, говорят, отвезут в Сибирь, чтобы сдать тамошней контрразведке. Конечно, англичане рук пачкать не желают. Но какой же я большевик? Вот госпожа Софья Листопад (полковник показал на девицу), она, кажется, и правда – грешит по малости… А я-то при чем?
Небольсин еще раз пытливо глянул на госпожу Листопад. Девушка принялась уже за жаркое. По тому, как она держала нож и орудовала вилкой, Небольсин точно определил, что женщина эта из интеллигентной семьи.
– Полковник, – спросил Небольсин, волнуясь, – но ведь что-то вы сделали такое, что дает право обвинять вас в этом?
Свищов ответил:
– Дорогой мой! Я… устал. И в башке у меня что-то отвинтилось. Я не большевик, нет. Но я считаю, что Ленин поступил все-таки правильно, закончив войну. Я сказал тогда, что мы умеем убивать, но воевать мы разучились. Вот, а мне заявляют, что я проникнут германским духом… что я большевик… чепуха!
Небольсин поднялся над обеденными столами.
– Господа! – объявил он громко. – Я знаю полковника Свищова по фронту как верного солдата России, это ошибка.
Генерал Скобельцын требовательно постучал ложкой:
– Небольсин! Вы не в театре… Сядьте!
Виктор Константинович опять взялся за компот.
– А что с ними будет? – спросил у соседей.
– Поедут с нами на родину. Если нас большевики стреляют, то почему бы и нам не повесить этих… если они большевики!
– И девицу?
Пламенный грузин Джиашвили, когда-то сотник из конвоя его императорского величества, сверкнул отличными зубами.
– Па-а-алнагрудый батальон… – сказал со смехом. – Дали бы ее мне, и я бы мигнул казачатам. В кусты – хором ее! Забыла бы думать про свой большевизм.
Небольсин вспыхнул:
– Сотник! Вы не имеете права говорить так о женщине, о русской женщине, которая в час опасности для родины встала под знамена и надела эту серую солдатскую гимнастерку!
– Все они… – выразился Нечитайло, и Небольсин понял, что напрасно будет метать бисер перед свиньями: здесь отношение к женщине только одно…
За отдельным столом, отобедав, поднялись двое – всеми презираемые полковник Свищов и прапорщик женского батальона; отвратительно шаркал ногами униженный полковник, и совсем спокойно прошла девушка… На фоне солнечно распахнутых дверей, среди красных бутонов шиповника, она вдруг показалась Небольсину удивительно женственной, и даже эти обмотки на ногах ничуть не портили ее облика.
– Как ее сюда занесло? – спросил он.
– А черт ее знает… Вон, вон! – стал показывать Нечитайло. – Видишь, катится сюда бочка с фамилией под стать бочке, Бочкарева Машка, это и есть командир бабьих «ударников», которая охраняла Керенского… Бежала сюда через Финляндию!
– А что она здесь делает?
– Э-э, брат, ты нашей Машки еще не знаешь. Наша Машка получает от англичан фунтиков больше нас с тобой. Хотя мы, брат, всю войну фронт держали, а она даже Зимнего дворца удержать не сумела… Взял бы я ее за ногу да размотал как следует!
С другого конца столовой вошла толстая накрашенная молодуха с широким лицом крестьянки; на выпуклой груди ее бренчал бант солдатских Георгиев. Взглядом, тупым и упорным, она обвела лица офицеров, которые помоложе. Джиашвили, пламенный грузинский дурак, подбоченился, как для свадьбы…
Эта сцена отдавала чем-то порочным, и Небольсин отвернулся.
– И за что же она получает больше нас? – удивился он.
– А за то, стерва, что ведет здесь, в Англии, как крестьянская демократка, агитацию за активное вмешательство союзников в дела России. Может, ей и надо платить побольше… Об этом, Небольсин, спроси не у меня, а у министра Черчилля! Мы умеем только убивать, и за это нам – два фунта… Спасибо! Мы люди не гордые, берем не отказываясь.
Немецкая армия уносила из России в свой родной фатерлянд не только шпик, холстину, уголь и сало, – под стальную каску Фрица запала мысль о солдатских Советах, сама идея обращения войны империалистической в войну революционную.
Перелом в борьбе на Западном фронте уже обозначился – резко, и до Ньюмаркета, где несуразным скопищем засели русские белогвардейцы, доходили слухи, что фронт надвигается на Германию, что немцы уже сыты войной по горло и кричат тем, кто еще сидит в окопах: «Штрейкбрехеры! Вам мало досталось?..» Как ни странно, настроение от этих вестей в Ньюмаркетском лагере было подавленное.
– Мир воспрянет! – говорил со злостью. – Но что Россия? Ограбленная, голодная, изнасилованная, – ей не бывать на пиршестве всеобщей победы. Большевики свой мирный пирог слопали еще в Брест-Литовске, и Россия разодрана на куски.
– Вешать, вешать! – горячо ратовал Джиашвили. – К чему разговаривать, надо вешать… Это очень хороший способ!
По вечерам жутко и мрачно резались в карты. Озлобленно шмякали на стол истерзанные картишки. В соседнем коттедже однажды раздался выстрел – прихлопнули шулера. Англичане начали следствие. Но офицерская община рьяно вступилась:
– Не лезьте в русские дела! Еще чего не хватало, чтобы вы нам указывали – кого можно, а кого нельзя убивать. У нас свои законы – российские: за шулера нам ничего не будет…
Сон – волшебный сон! – постепенно рассеивался, и Виктора Константиновича мучила тоска. Он сделался нелюдим и резок. В один из дней английский комендант лагеря объявил, что охрана большевиков – дело самих русских: пусть они и несут посменно дежурство. Однако желающих дежурить не находилось.
Долго препирались в коттедже:
– А ну их к бесу – не убегут. Мы, русские офицеры, не станем унижать себя полицейскими обязанностями. Это нам не пристало… Хорунжий, чего задумался? Рвани злодейскую!
Нечитайло – уже хмельной – вскинул гитару, сипло запел:
И вся ватага дружно подхватила:
Небольсин размашисто спрыгнул с койки.
– Ладно, – сказал. – Я пойду… навещу Свищова.
Англичане не держали арестованных за решеткой. Две уютные комнаты, почти дачные, с выходом в садик: в одной Свищов, в другой – Софья Листопад. К девушке Небольсин, конечно, не зашел, – для начала заглянул к полковнику. Свищов лежал на постели, не сняв обуви, расшвыривал окурки по всей комнате.
