Олег Рязанский - Дитрих Галина Георгиевеа (читать книги онлайн регистрации .TXT) 📗
И придумали! Вспомнили напутственные слова преподобного Сергия Радонежского о том, что совместная молитва обладает особой силой. Совместная – это когда просящих не менее двух, а их – семеро! В три раза больше! И они трижды произнесли трепетные слова:
– Господи, Боже ты наш милостивый Иисусе Христе….Пречистыми твоими устами ты сказал нам: если двое согласятся просить о всяком деле с чистыми сердцами и помыслами, то чего бы ни попросили будет вам от Отца Моего Небесного… Вразуми Раба Божьего Димитрия на благое действо во имя сохранения законности…
Удачная идея требовала утверждения. Опять же, голосованием. Но иным способом. Принесли с кухни семь белых и семь темных бобов. Крупных, ядреных, гладкоокрашенных. Каждый взял по одному разной масти. Дружно побросали голоса в чью-то шапку бобровую. Потрясли зачем-то, подсчитали… Перебор! Кто-то положил лишний голос… На третий раз получилось правильно. Семь! Но седьмой голос почему-то в полосочку! Кто положил? Да разве узнаешь, голосование-то тайное…
Вспотели господа думцы, княжьи выручатели. Распоясались. Шапки скинули. Кто мерлушковую по последней московской моде, кто с лисьей оторочкой, кто с рысьей, кто с песьей, как у будущих опричников Ивана Грозного. Посовещались. Выпили по последнему глоточку святой водицы, прошептали молитву против чревоугодия и, руководствуясь народной мудростью “утро вечера мудренее”, улеглись спать. На скамьях жестких. По епитимии. Укрылись шапками. Дольше всех ворочался заседатель с голосом “в полосочку”, никак не мог уложить свой толстый живот на скамью дубовую. Всю ночь ему снились бараньи ребрышки, икра белужья, севрюжья, щучья, килечная, черная, красная, в полосочку…
Наутро, едва свет брызнул, семеро посвященных отбросив спесивость и гонор с упертостью, единодушно пришли к согласию. К тому же, святая вода кончилась и животы подвело, мочи нет…
Быстренько сочинили грамоту. С первого раза и без всяких поправок о том, как Ивана Вельяминова надо казнить, чтобы в результате помиловать. Самому князю до этого вовек не додуматься! Даже на голодный желудок. Воплощение идеи в жизнь с перечислением порядка действий возложили на плечи князя московского, сам кашу заварил, сам пусть и расхлебает. На обороте наставлений бояре поставили свои подписи, пространные, с завитушками, с указанием родства чуть ли не от колена рюрикова. В конце процедуры ретивый защитник своих прав сослался на нервы, заплел бороду в косицу, вскочил с присутственного места, к дверям ринулся. Его схватили за руки:
– Куда? По какой нужде?
– Поесть бы, кишка за кишку цепляется…
– Как скрепим подписи сургучной печатью на шнуре двухвостом, так и отправимся все вместе. Дружно. На завтрак, обед и ужин. Одновременно…
Князь московский изучил рекомендации и казнь состоялась. Первая на Руси публичная казнь за измену отечеству. На поле Кучковом, до обеда, в последний день августа.
Обнажили и показали народу московскому меч карающий. На солнце блистающий. Обоюдоострый. Поскольку мероприятий такого рода не было, то и палача не было. Меч вручили тому княжьему подручнику, на которого пал жребий.
Время остановилось. Народ замер. Меч взлетел вверх и упал наземь! Наземь, на колени пал и тот, на кого пал палаческий жребий:
– Когда с цепи сорвался разъяренный бык, я первым бросился ему под ноги! Когда вспыхнул огнем хозяйственный двор я топором усмирил пламя! Год назад я лихо рубил вражьи головы в битве вожской с мамаевым Бегичем, а сейчас… нет в руках силы духовной, хоть казни меня, хоть милуй…
Человек человека может понять. Если захочет. Московский князь понял. Ему без верных слуг, как без рук. Обернулся к охране в уставных шапках с медвежьей опушкой. В седлах сидят напряженно в ожидании указаний. Дмитрий Иванович ткнул наугад… Под двадцать пятым номером, из числа половецких наемников, понял, спрыгнул с коня, поднял с земли меч: кому служит – тому и меч держит, ответил заученно:
– Рад стараться! Жилу порву, а тебе угожу!
У служивых так и заведено: богу – молитву, князю – службу, жене – все остальное.
Из толпы к помосту подбежал бойкий увещеватель:
– Умел грешить – умей и каяться! В ноги князю вались да народу винись! Кайся! Ничком падай, челом бей, кайся! Смерть без покаяния – собачья смерть!
Приговоренный, хоть и с мешком на голове, но должен слышать. Однако, не падал на землю, не кричал от страха, не выл от ярости. Почему? Всякий человек смерти боится…
Взошел на помост, исполненный благодатным долгом, священник. Готовый принять исповедь несчастного. Публичная исповедь считается покаянием. С ней и умирать легче. Но нечестивец молчал. Не желал излить свои чувства. Зачерствел сердцем, пожелал испить смертную чашу молча.
Где-то бухнул колокол.
Взлетел меч карающий, блеснул ясным солнышком, а к земле упал, окрашенный красной кровушкой…
Казненного похоронили в колоде. Честь по чести. А назавтра поползли слухи, будто закопали не того, кого казнили, т. е. казнили не того, кого закопали… Слух слушателя всегда найдет. К Ивану-рыбнику новость попала от Никиты-толстопузого из скобяной лавки через Семена голутвинского с рязанского подворья при посредстве шурина с Кукуевой слободы в пересказе шорника, чей дом за низиной у черта на куличиках…
Для выявления первоисточника дознаватель Щур порешил собрать все слухи в одном месте. Вычертил план, отметил крестиком место жительство каждого слухача, определил центр. Точкой пересечения оказалась Ильинка. Неподалеку от Лубянки с Петровкой. На место встречи прибыл загодя. С мерной палкой, улыбкой с прищуром, увеличительным третьим глазом. Сразу окунулся в гущу событий, только успевай запоминать да выслушивать. Была у него такая манера – задать вопрос и молчать, ждать, когда собеседник выговорится, а для поощрения перемежал монолог короткими вставками: э… а… неужели? Особо ценные сведения излагал почти что очевидец:
– Обычно сплю без просыпа хоть с устатку, хоть с угару, а тут проснулся от разговора потустороннего. Один потусторонний другому и говорит: “Давай оставим туточки лицо отчетное. Место тихое, пустынное, приметное, под кустом сиреневым на травке зелененькой и шапку положим под голову. Лицу отчетному это понравится, очнется от ветерка, а шапка под головой…”
– А далее что?
– Проснулся я окончательно. В тишине гробовой. И мыслю теперь, что не зря мне такое приснилось…
Второй очевидец:
– А я проснулся от телег грохочущих. Глянул в окно, вижу, едут в седлах братья Шереметевы. Примиренные, присмиренные или смирившиеся? За ними на телегах жены и детишки в слезах. За телегами челядь с криками: на кого оставляете нас, несчастных сирот… Встрепенулся я, из дома выскочил. Через минуту уже знал – обиделись бояре на князя московского. Обозвал он их мягкотелыми и двоякодышащими… А за что? За службу верную, за то, что казнили, будто бы, не то лицо, какое надо бы… От такой обиды они и покидают Москву… Обрадовался я полученному известию и припустился за ними вслед! До первой заставы бежал!
– А чего бежал?
– Из любопытства. Интересно, все же узнать, в какую сторону братья-бояре двинулись?
– И куда же? В Тверь? – не выдержал затяжной паузы Щур.
– Вот и ошибся, господин хороший! Проводил я их в сторону земли рязанской, явно на службу к рязанскому князю подались, уж, поверь мне…
Щур поверил, но проверил. Ошибся очевидец. Не в Рязань двинулись обиженные братья Шереметевы и, даже, не в Тверь, а в город Владимир-на-Клязьме! Дознаватель Щур самолично проехал по еще не затоптанным следам до сельца Покрова, что на середине пути меж Москвой и Владимиром. Но, как позже выяснится, и Щур ошибся. И ошибку обнаружит не кто-нибудь, а сам князь московский…
Далее, для скорейшей проверки личности казненного, Щур обратился к своему непосредственному начальству. Оно – в смежное ведомство. Смежники – лично к князю. Князь – к церкви. Согласовали, раскопали… И что же? Колода есть, а покойника нет! Сам убег или ему помогли, или его, злыдня, даже мать сыра-земля не захотела принять? Вопросы есть, ответов нет. Лишь предположения да разговорчики, будто казнили не Ивана Вельяминова, а лицо подменное. Откупился, дескать, сын тысяцкого звонкой монетой, нашел себе замену. Потому и мешок на голову надели подмененному, чтоб не узнали, и молчал казнимый потому, что язык ему вырвали! Осуществилось, о чем неделю назад предрекал тугодумный боярин, как в воду глядел! И не только один человек, а трое, нет пятеро, видели на Васильевском спуске живого казненного! Ходячего! Утром ему голову отрубили, а вечером он уже шлялся по московским улицам. Возле каждого столба нужду справлял, с каждым встречным лез обниматься!
