Дети Арбата - Рыбаков Анатолий Наумович (книга регистрации TXT) 📗
В коридоре раздался звонок.
– Нинка пришла, – не двигаясь с места, объявила Варя, – опять ключи забыла.
– Откуда ты знаешь, что она?
– Я знаю, как каждый жилец звонит.
Вошла Нина, увидела Варю на кровати в позе, которую сочла неприличной, увидела ее открытые колени, и началось:
– На уме мальчики, лак для ногтей, губная помада морковного цвета, разбирается. Часами сидит перед зеркалом и загибает ресницы кухонным ножом.
– Ножом? – удивился Саша.
– Или висит на телефоне, только и слышишь: крепжоржет, вельвет, красное маркизетовое, голубое шелковое… Я пять лет носила одну кофточку, каждый день ее стирала и до сих пор не знаю, из какого она материала. А сестрица моя три дня бегала по магазинам, искала пуговицы к платью. Галош не признает, валенки презирает. Украла у меня туфли, стоптала на танцах, потом подбросила в ванную. Сегодня туфли, завтра стащит деньги, а так как денег у меня нет, пойдет воровать.
– Не пугай! – сказал Саша. – Не пугай себя и не пугай ее.
Но Варя не пугалась. Притворно зевнула, сделала скучающие глаза – слышала все это, слышала сто раз.
– Меня поражает ее жестокость. Смеется над Максимом. Разве это ее дело? Низко, бестактно.
– У Макса невеселый вид, – дипломатично заметил Саша. У Нины потемнели глаза.
– Я ценю Макса, прекрасный, чистый парень. Но о чем я могу думать? Я вот это должна еще поставить на ноги.
– Пожалуйста, не сваливай на меня, – сказала Варя.
– Поручили выпустить стенгазету, – продолжала Нина. – Она пошла в соседний класс и списала там номер от слова до слова, даже фамилии поленилась изменить. К чему она придет, что ее ждет?
Варя нащупала ногой туфли, встала.
В райком Саша шел спокойно. Вот инстанция, которая не побоится все решить. Вести заседание будет первый секретарь Столпер.
Саша долго сидел в коридоре, дожидаясь, пока его вызовут. За дверью слышались голоса, обрывки выступлений, но всех перебивал, обрывал, останавливал высокий, резкий голос. Испуганные люди выскакивали из кабинета, бежали к шкафам, хватали папки, высокий, раздраженный голос несся им вдогонку. Саше нравилось, что Столпер гоняет этих чиновников. Так он будет гонять и Баулина, и всех, кто приклеил ему, Саше, ярлык врага.
Дверь приоткрылась.
– Панкратов!
Народу собралось много, люди сидели вдоль стен и за длинным столом, покрытым зеленым сукном. Столпер, худой человек со злыми, усталыми глазами, хмуро посмотрел на Сашу, кивнул Зайцевой:
– Докладывайте! И покороче.
Зайцева голосом аккуратной ученицы огласила материалы дела. Когда она читала эпиграммы, кто-то засмеялся. Эпиграммы звучали глупо. Потом Зайцева сказала, что эти факты должны рассматриваться в связи с главным.
И тут Саша впервые услышал, что Криворучко – бывший участник оппозиции, какой именно, Саша не понял. Зайцева упомянула Одиннадцатый съезд партии, «рабочую оппозицию», затем коллективное письмо в ЦК партии, подписанное и Криворучко, что это за письмо, Зайцева не сказала. Потом она сообщила, что в свое время Криворучко исключали из партии за то, что не порвал связи. Какие это связи, с кем, когда, тоже не сказала, только добавила, что в партии его восстановили, но объявили выговор. Потом еще один выговор он получил за засоренность железной дороги социально чуждыми и классово враждебными элементами. Что за дорога и кем был на ней Криворучко, Зайцева тоже не сказала. И вот опять исключен, на этот раз за срыв строительства. Хотя список исключений и выговоров был в личном деле Криворучко, Зайцева говорила так, будто это она его вывела на чистую воду, сама потрясенная тем, что ей удалось обнаружить человека, замешанного в преступлениях, о которых она знала из учебников.
Слушая Зайцеву, Саша понимал, что дело Криворучко вовсе не так просто. Над Криворучко тяготеет прошлое. Саша не мог понять только, какое отношение это имеет к нему лично.
Столпер взял Сашино дело, перелистал. Все молчали. Только слышался быстрый шелест раздраженно перекидываемых страниц.
– Что у тебя творится, Баулин?
Баулин встал, резко проговорил:
– Криворучко исключен нами из партии.
– Общежития не построил, – подхватил Столпер, – а эта его работа, – он ударил ладонью по папке, – проглядели? Спохватились, когда они выпустили антипартийный листок.
– У нас нет данных о связи Панкратова с Криворучко.
– У него нет данных! – Столпер скривил губы. – Панкратов выступает против марксизма в науке, и после этого ему доверяют выпуск праздничного номера газеты, он и превращает его в антипартийный листок. Панкратов защищает Криворучко, этот декан, как его?..
– Янсон, – быстро подсказала Зайцева, показывая, как хорошо она выучила дело.
– Янсон защищает Панкратова. Ведь это клубок! Где его политическая оценка? Объясните: почему именно Панкратов защищал Криворучко?
– Панкратов за это тоже исключен, – отрезал Баулин.
– Нет, не за это! – закричал Столпер. – Его исключили, когда он уже выступил с открытым забралом. А то, что он защищал Криворучко, вас не насторожило? Члены бюро предлагали принять решение, а вы, товарищ Баулин, не захотели. Товарищ Лозгачев предлагал. А вы, Баулин, отложили дело и дали возможность Панкратову выпустить антипартийный листок. У вас под носом Криворучко разлагал студентов. Или вы думаете, что Панкратов сам по себе выпустил газету, сам по себе выступал против марксизма в науке? Кто за его спиной? Не хотите разобраться! Кого боитесь?
– Мы никого не боимся, – грубо ответил Баулин, имея в виду самого Столпера. И Столпер это понял. Он пристально посмотрел на Баулина и неожиданно спокойно сказал:
– Придется разобраться в обстановке института.
– Пожалуйста, – сказал Баулин.
– Что значит «пожалуйста»? – опять взорвался Столпер. – Мы у вас на это разрешения не спрашиваем, товарищ Баулин. Почему Янсон не явился на разбор дела?
– Болен.
– Болен… А где директор института?
Баулин пожал плечами:
– Не пришла.
– Ничего себе организация, – усмехнулся Столпер, – не случайно вас обводят вокруг пальца. Вот еще товарищ Малов раздобрился, раздает хвалебные характеристики. Ты знал, Малов, зачем Панкратову она понадобилась?
Малов поднялся со своего места, высокий, широкий, сутулый, борец в пиджачной паре. Он сидел у стены, почти рядом с Сашей, но Саша только сейчас его заметил.
– Знал.
– Он тебе рассказал, за что исключен?
– Рассказал.
– Так рассказал, как ты здесь слышал?
– Именно так.
– И после этого ты выдал характеристику?
– После этого и выдал.
– Как это понимать, товарищ Малов?
– Я написал, что было четыре года назад.
– А может быть, он и тогда обманывал партию?
– Он тогда партию не обманывал, он тогда краску на спине таскал.
– Какую краску?
– А вот, – Малов показал на стол, – которой ваше сукно красят.
– Что значит «ваше»? – побагровел Столпер.
– А что на вашем столе лежит.
– И что из этого следует?
– Парнишка – комсомолец, работал, завод строил. Что я должен написать? Что было, то было.
– Было одно, стало другое, – сказал Столпер примирительно, по-отечески, – если бы Панкратов обратился только к тебе – это одно, а когда человек бегает по наркомам, использует родственные связи – это другое. Вот чего вы не учли, товарищ Малов.
– Может, и не учел, – упрямо возразил Малов, – только я его на работе видел. И трудно мне поверить, что он враг партии.
– Не такие люди становились врагами партии, – сказал Столпер. – Послушаем Панкратова.
Саша встал. Его исключат, это ясно. Все, что здесь говорилось, нелепо, но чем дальше катится дело, тем больше обрастает обвинениями, и он никак не может выбраться из этого рокового круга. Он не сумеет их переубедить. Нелепые эпиграммы, инцидент с Азизяном, Криворучко – вот факты. Действует неумолимая сила. И все-таки надо защищаться.
