Хмельницкий. - Ле Иван (читать бесплатно книги без сокращений .txt) 📗
— Преч! — по-польски воскликнул Карпо. — Кроме сабли у меня есть еще и два заряженных пистоля!
Тут же резко повернулся и мгновенно выскочил в открытую дверь. В зале тотчас поднялся невообразимый шум. Несколько горячих гусарских поручиков бросились к двери.
— Успокойтесь! — удивительно спокойно, сильным голосом крикнул Богдан. — Ведь это мой верный джура!
Протяжное, точно стон или вздох, «ах» пронеслось по залу и затихло. Сидевшие за столом стали переговариваться шепотом, удивлялись или осуждали такую распущенность казачьих джур. А Богдан все так же спокойно, громко начал читать:
— «…Мы, недостойные слуги королевских владений…»
Киселю показалось, что глаза писаря метали молнии, когда он быстро окинул его взглядом, прочтя эти слова.
— «…светлейшего Сената и всей Речи Посполитой верные подданные: Левко Бубновский и Лютай, войсковые есаулы; черкасский полковник Яков Гугнивый, каневский — Андрей Лагода, корсунский — Максим Нестеренко, переяславский — Илляш Караимович, белоцерковский — Клиша и миргородский — Терентий Яблуновский…»
То ли для отдыха, то ли желая привлечь еще большее внимание полковников к тому, в чем они считают себя виновными перед Короной, Богдан сделал паузу. Посмотрел на входную дверь — не схватили ли гусары сумасбродного Карпа? И, совсем успокоившись, отвел руку с пергаментом в сторону, посмотрел на стоявших неподалеку старшин. Может, желая убедиться, как это полагалось писарю, все ли покорно склонили головы, опустив руки, как на исповеди у священника. А потом по-деловому и торопливо перечислил имена военных судей, чуть слышно назвав и свое имя войскового писаря. И прочел:
— «…обещаем на будущее, что не только у нас, но и у наших потомков навечно останется память о каре, понесенной за непокорность непобедимой королевской власти и всей Речи Посполитой да их милосердии…»
К каждому слову писаря казацкого, а не шляхетского рода внимательно прислушивался Кисель. Он боялся не того, что Хмельницкий пропустит что-нибудь, а замены слов. Это бросило бы тень на него, добропорядочного составителя этого выдающегося документа, свидетельствовавшего о казацкой покорности. От писаря, у которого джура такой сорвиголова… всего можно ожидать!
— «…Была это вина нашей старшины, — еще громче и выразительней изрек писарь, — старшины, забывшей о Куруковском договоре, скрепленном нашей кровью, в котором были определены условия, установленные для Запорожского войска его милостью паном Станиславом Конецпольским. Забыли мы и о нашей присяге и прежде всего об уважении к старшинам, назначенным под Росавой от имени королевской власти вельможными комиссарами Адамом Киселем, подкоморнем черниговским и полковником Станиславом Потоцким, почтенным родственником польного гетмана Николая Потоцкого. Пушки, добытые в кровавых боях за Дунаем и принадлежащие Запорожскому войску, мы увезли из Черкасс. Да еще осмелились кроме установленного Короной семитысячного войска реестровых казаков выставить отряды вооруженных украинцев, избрав, вопреки воле Короны, старшиной мерзкого Павлюка, и выступили на свою погибель супротив войск ясновельможного Николая Потоцкого, чтобы завязать бой с войсками, руководимыми его милостью. Но сейчас на месте этого сражения под Мошнами и Кумейками сам бог исполнил свой жестокий карающий приговор над нами…»
Адам Кисель не выдержал, нервно коснулся руки Богдана, в которой был пергамент. «Прервав чтение, Хмельницкий резко повернулся к Киселю, кивнул головой, соглашаясь с не высказанными сенатом возражениями. И еще раз повысил голос:
— «…Сам бог исполнил свой священный и справедливый приговор над нами так, что королевские рыцари разгромили наш лагерь, захватили пушки, отобрали хоругви и все знаки, наших полков и клейноды. И мы лишились заслуженно полученных нами от правительства Речи Посполитой наград, свидетельствующих о казацкой славе. Большая часть славного казачьего войска сложила свои головы, а жалкие остатки его ясновельможный польный гетман со своими королевскими войсками настиг под Боровицей, окружил и, карая судом божьим, хотел всех перебить в штурмовой атаке на том же самом месте, где были уничтожены старшины. Тогда все мы, чтобы прекратить пролитие христианской крови и сохранить свои жизни для службы Речи Посполитой, попросили пощады у ясновельможного цельного гетмана. Наших старшин Павлюка, Томиленко и других, которые довели нас до такого позора и всего злого, мы передаем в руки победителя — пана польного гетмана. Что касается Скидана, возглавлявшего бунт, который удрал, обязуемся сообща найти его и доставить ясновельможному пану гетману. А в отношении старшого над нашим войском, которого мы испокон веков избирали сами, ясновельможный, в наказание нас, запретил избирать в дальнейшем до справедливого решения этого дела королем и правительством Речи Посполитой. Мы присягаем верно подчиняться поставленному над нами ныне переяславскому полковнику пану Илляшу Караимовичу, который остался верным Короне и указам милостивого короля и правительства Речи Посполитой. А чтобы вымолить милосердие короля, мы посылаем избранных от нас послов в Варшаву, к пресветлому Сенату всей Речи Посполитой, а также к великому гетману ясновельможному пану Станиславу Конецпольскому. Что же касается Запорожья, челнов и количества вооруженной охраны, обязуемся всегда быть готовыми, как войска Короны, к походу под водительством его гетманов, как только получим приказ: то ли сжечь наши челны, то ли вывести из Запорожья чернь, если ее окажется больше, чем необходимо для охраны. В деле реестров, запутанном теперь, после разгрома казачества, полагаемся на милосердие и волю короля, всей Речи Посполитой и панов гетманов. Какой порядок установит из милосердия король, такой мы и примем и будем придерживаться его в полной преданности Речи Посполитой на вечные времена. И в этом клянемся, вознося руки к небу…»
Генеральный писарь снова посмотрел на Адама Киселя. Тот даже вздрогнул и порывисто поднял обе руки вверх. Некоторые старшины последовали примеру Киселя. Другие подымали руки медленно, искоса поглядывая на своих соседей. И когда побежденные подняли руки над головами, Богдан дочитал, повысив голос до предела, выражая этим верноподданность:
— «…чтобы впредь не было подобных бунтов, как и милосердия, оказанного ныне казачеству, даем мы кровью нашей писанное обязательство, скрепленное войсковой печатью и подписью нашего войскового писаря. Это обязательство должно находиться в полках реестрового казачества и всегда напоминать нам о грозной каре, как и о милосердии короля и Речи Посполитой».
21
Наступила жуткая тишина. Богдан положил пергамент на красную скатерть, словно на окровавленную плаху. Внимательно следящий за проведением всей этой процедуры Адам Кисель подал ему чернильницу и перо.
Писарь хотя и взял в руки перо и обмакнул его в чернила, но, вспомнив что-то, снова поднялся. Какое-то мгновение смотрел на обесславленных старшин, словно хотел убедиться: действительно ли они проклинают казачество и отрекаются от него, от самих себя, от отцовских заветов, от священной борьбы за свободу народа? Он не видел, но чувствовал, как пристально смотрит на него польный гетман, как двоюродный брат гетмана Станислав Потоцкий, не скрывая иронии, посмеивается, а может, и сочувствует светски образованному писарю. Чего они еще ждут от генерального писаря реестрового казачества, на что надеются, чем хотят потешиться напоследок…
— Эту написанную кровью обездоленного казачества тяжкую присягу действительно подпишу я, доверенный его величества пана короля и признанный вами писарь королевского войска реестровых казаков, — медленно произнес Богдан. — Написана она в полном согласии и зачитана на раде старшин и казаков под Боровицей в канун рождества года божьего 1637-го.
Потом быстро сел и размашисто вывел: «Богдан Хмельницкий, войсковой писарь, именем всего войска его королевского величества скрепляю казацкой печатью и собственной рукой».
И отошел от стола, не глядя ни на кого. Адам Кисель схватил документ казацкого позора и деловито протянул руку, забирая у Богдана перо. А возмужавший и умудренный жизненным опытом Богдан стоял, глубоко переживая позор казаков, но веря в великую силу своего народа. Он понимал, что вместе с пером ускользал от него почетный титул генерального писаря. Как воспримет это мать?..
