Игры зверей - Мисима Юкио (читать книги полные .txt, .fb2) 📗
Кодзи не сдержался – ударил Юко по щеке и, не глядя на нее, повернулся к Иппэю.
На лице Иппэя расплывалась недвусмысленная улыбка. Такой же улыбкой – олицетворением его нового характера – он встретил гостя, представшего перед ним после выхода из тюрьмы, и теперь Кодзи впервые понял, что она означает. Эта улыбка отвергала Кодзи, изымала его из оборота. Она чем-то напоминала безучастные песочные часы, то появлявшиеся, то исчезавшие среди клубов пара в грязной тюремной бане.
Охваченный страхом, Кодзи обнял Юко. Он смотрел на ее закрытые глаза, покорное холодное лицо, взял его в ладони. Целовал ее губы, тщетно пытаясь как можно скорее прогнать от себя улыбку Иппэя. Но эти поцелуи были полностью лишены того удивительного вкуса, который он почувствовал, когда Юко наградила его поцелуем сама.
Когда Кодзи пришел в себя, небо затянуло тучами. Они не ожидали, что погода испортится, и молча стали собираться в долгий и трудный обратный путь, который предстояло пройти под дождем. Пустую корзинку домой несла Юко.
Глава четвертая
Как-то вечером после окончания сезона дождей Кодзи выпивал в одиночестве в единственном деревенском питейном заведении.
В последнее время он часто приходил сюда один. Чем сильнее становилась его отчужденность от местных жителей, тем чаще он приходил в деревню и заглядывал в этот бар. Когда до молодежи, постепенно возвращавшейся домой после рыболовного сезона, дошли слухи о тюремном прошлом Кодзи, это лишь обострило интерес к нему и желание выпить вместе с таким бывалым человеком. В глазах молодых парней преступление Кодзи было как закуска к выпивке, чем-то сродни подвигу, совершенному в старые времена на поле боя.
Даже сейчас, когда Кодзи спускался в деревню от оранжереи, вид усыпанного звездами ночного неба, каким оно предстает в самый разгар лета, не переставал удивлять его. В городе такого не увидишь. Бесчисленные звезды походили на огромное покрывало блестящей плесени, разросшейся по всему небу.
В деревне было темно, редкие яркие огни принадлежали последнему автобусу до Тои, отправившемуся в восемь сорок пять, и случайным грузовикам, чьи фары безжалостно освещали ряды старых домов вдоль префектурного шоссе. Автобусу полагалось ходить раз в час, но случалось, что один за другим приезжали сразу два или три, а временами два часа не было ни одного. Всякий раз, когда по дороге проезжал крупногабаритный транспорт, дома тряслись, как старые комоды, а когда рейсовый автобус останавливался на центральном перекрестке и выгружал пассажиров, местная молодежь, собиравшаяся по вечерам на обочине, шутками и смехом приветствовала знакомых.
Еще в деревне допоздна работали две ярко освещенные лавки, где можно было съесть арбуз, выпить лимонада и перекусить китайской лапшой. Там стояли телевизоры, и молодежь приходила посмотреть бейсбольный матч или боксерский поединок. Единственный бар, где наливали спиртное, назывался «Буревестник», находился в самом конце вытянувшегося на север ряда магазинов, в отдалении от остальных построек, и выделялся своим тусклым освещением на темном ночном фоне.
«Буревестник» представлял собой грубую хижину с панельными стенами, выкрашенными в синий цвет. Вывеска должна была гласить «Буревестник», но рисовавший буквы художник ошибся, и у него получилось «Буервестник». Никто не критиковал его за эту оплошность, хозяину заведения тоже было все равно, и черные буквы, покрывшись пылью от проезжавших мимо автобусов, быстро состарились. По одну сторону от входа были свалены несколько десятков пустых бутылок из-под пива, а окна, несмотря на жару, закрывали плотные пунцовые шторы.
Временами из бара доносились популярные песни – хозяин заводил пластинки. Помещение площадью метров семнадцать, освещенное красной лампой, выглядело мрачновато. Владельцы, муж и жена, помощниц не нанимали, обходились своими силами, сами подавали выпивку. Всей мебели – несколько простых столов и стульев. В углу возвышалась импровизированная барная стойка, на ней стоял электрический вентилятор. Там же устроилась пятнистая кошка, которую заглядывавшая сюда молодежь любила дергать за хвост. В ответ на эти шалости дремавшее животное лишь лениво меняло позу.
Было еще рано, и постоянные посетители пока не собрались. Кодзи обменивался с хозяином сплетнями о дочери Тэйдзиро, Кими.
Кими приехала на десять дней в отпуск из Хамамацу, где работала на фабрике музыкальных инструментов, но к отцу не заходила. Первую ночь она провела в оранжерее, а на следующий день перебралась в гостевой дом с романтическим названием «Бирюзовая волна», которым владели ее родственники. Тэйдзиро, в свою очередь, с дочерью почти не общался, хотя давно ее не видел.
Похоже, между отцом и дочерью возник разлад, о котором люди не знали. После смерти матери Кими они какое-то время жили вместе, на первый взгляд довольно дружно. А потом в один прекрасный день Кими вдруг ушла из дома и уехала в Хамамацу на фабрику; Тэйдзиро закрыл дом и перебрался в «Оранжерею Кусакадо», где как раз требовался садовник. С приезда в деревню Кодзи не слышал от него ни слова о дочери.
Кими была красива, знала об этом и кичилась своей красотой; местные девушки, да и все деревенские жители считали ее неприятной особой. До ее приезда в отпуск некоторые девушки заглядывали с парнями в «Буревестник», но перестали сюда ходить, стоило Кими вернуться.
Теперь она была здесь единственной женщиной, и вскоре у этого достойного питейного заведения, прежде не вызывавшего никаких нареканий с точки зрения морали, заметно испортилась репутация.
Эта поразительная перемена произошла всего за несколько дней, хотя Кими была не из тех, кто флиртует с первым встречным. Благосклонности Кими добивались рыбак Мацукити и Киёси, служивший в силах самообороны, – оба ее друзья детства. Но не появлялось никаких признаков того, что она отдалась кому-то из них.
У Кими была гавайская гитара – укулеле, с которой она не расставалась. Гитару сделали на фабрике, где она работала, и ее личный вклад тоже был в этом инструменте. Иногда, выпив, Кими играла на гитаре и пела. Из ее груди (самой выдающейся среди девушек Иро), из пепельных глубин плоти поднималось, словно доверху наполненное водой ведро из колодца, звучание голоса, и люди быстро забывали, как неумело она поет.
В девять вечера в «Буревестник» пришли Кими, Мацукити, Киёси и еще трое парней. С их появлением вечернему спокойствию наступил конец. Киёси окликнул Кодзи, и тот перебрался от барной стойки за их столик.
Кими, как обычно, принесла укулеле. Ветерок от вентилятора добивал до столика и развевал ее растрепанные волосы, пока она пила свой виски с содовой и со знанием дела рассказывала, как делают гавайские гитары.
Первым делом в нужном порядке раскладывают части, из которых собирается гитара: верхняя дека из красного дерева, нижняя дека и гриф – из клена. В деке фрезой вырезают резонаторное, или звуковое, отверстие, и его розетку украшают декоративной целлулоидной наклейкой. Этим как раз и занималась на фабрике Кими. Изогнутые боковины, придающие корпусу гитары форму тыквы, получают вывариванием досок в кипятке и последующим сгибанием их до требуемого вида с помощью электрической пресс-формы. Потом идут другие, более тонкие операции: изготовление и приклеивание накладок, пластиковых креплений, шлифовка кромок на корпусе. Высочайшей квалификации требует крепление грифа к корпусу – эту работу доверяют самым опытным и придирчивым мастерам.
После наклейки ладовой накладки из розового дерева на лицевую часть грифа инструмент полируют тканью и отправляют на лакировку. Затем на идеально отполированный инструмент натягивают четыре нейлоновые струны, и укулеле готова издать первые звуки.
Кими держала гитару в руках; строгий блеск темного красного дерева в свете лампы напоминал полированный агат или залитую багровым светом грудь человека, злоупотребляющего выпивкой. Казалось, этот небольшой, похожий на тыкву предмет источает томность упругой смуглой плоти рано созревшей девушки. Он был словно специально изготовлен, чтобы дразнить и обольщать своим легким и свободным звучанием. А если заглянуть через резонаторное отверстие внутрь корпуса, можно было увидеть целый набор волнующихся теней, форм и запыленных закоулков – картину, подобную той, что наблюдаешь за кулисами большого театра.
