Великое сидение - Люфанов Евгений Дмитриевич (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Глебов на каждом полученном листке делал свою пометку: «письмо царицы Евдокии».
Ее переписка с возлюбленным могла подтвердить их полную непричастность к каким-либо заговорам, – кроме любви, в письмах ничего не говорилось. Правда, Евдокия легко поддалась желанию снова надеть мирское платье вместо монашеского, поддалась мечтам, витавшим среди окружавших ее людей, о возврате в близком или отдаленном будущем к былой царственной жизни, но в письмах это не отражалось и не шло дальше потайных, несбыточных надежд.
Два одинаковых кольца были найдены у обвиняемых. Дополнительные показания монахинь и монастырских служек оказались сходными: Степан Глебов нередко появлялся у Евдокии, и они, не стесняясь, целовались при всех, а потом, удалив свидетелей, находились одни. Случалось, что он оставался в келье и ночевать.
Глебов признался в этой любовной связи; призналась и Евдокия, собственноручно написав: «Я с ним, Степаном Глебовым, блудно жила с того времени, как он был у рекрутского набора, в том и виновата».
Чуя неминуемую беду, она написала повинную царю: «Всемилостивейший государь!! В прошлых годах, а в котором не упомню, по обещанию своему пострижена я была в суздальском Покровском монастыре в старицы и наречено мне было имя Елена. И по пострижении в иноческом платье ходила с полгода; и не восхотя быть инокою, оставя монашество и скинув платье, жила в том монастыре скрытно, под видом иночества, мирянкою. И то мое скрытие объявилось через Григория Скорнякова-Писарева. И ныне я надеюсь на человеколюбие вашего величества щедроты. Припадая к ногам вашим, прошу милосердия, того моего преступления о прощении, чтоб мне безгодною смертию не умереть. А я обещаюся по-прежнему быти инокою и пребыть в иночестве до смерти своей и буду бога молить за тебя, государя. Вашего величества нижайшая раба бывшая жена ваша Авдотья».
V
Сын Глебова показал, что отец был в дружбе с епископом ростовским Досифеем и суздальским протопопом Федором Пустынным, духовником бывшей царицы Евдокии. О Досифее стало известно, как он еще в бытность свою Новоспасским архимандритом в Москве предрекал Евдокии, что государь возьмет ее снова к себе. А чтобы пророчество то сбылось, принес ей две иконы и велел класть перед ними по нескольку десятков поклонов. Ему, Досифею, будто было такое видение. Может, во сне так примстилось ему, может, как-то наяву примерещилось, но Евдокия едва жизнь свою не скончала, чуть было не задохнулась от удушья, поклоны те кладучи да стараясь пригибаться как можно ниже, ан желанное пророчество не сбылось.
Известно стало еще и то, что после объявления брака царя Петра с его новой супругой Екатериной к Досифею приезжал Степан Глебов и говорил: «Для чего вы, архиереи, за то не стоите, что государь от живой жены на другой женится?» Но сам Глебов в таких словах не признавался.
Подвергнутый пытке на дыбе, Досифей повинился, что предсказывал большие перемены в царстве – скорую смерть Петра и воцарение Алексея. Сняли с Досифея его епископский сан, и он, расстриженный, став в прежнем своем имени – Демидом, напоследок говорил соборным архиереям: «Посмотрите каждый, у кого что на сердце. Прислушайтесь к словам среди народа и повторите, что там услышите».
Признался, что при богослужении поминал Евдокию законной царицей. А в добавление ко всему тому певчий царевны Марии Журавский показал, что Досифей приезжал к царевне и перед ней изрекал: будет, мол, в народе большое смущение, а царь, перед тем как ему помереть, вернет к себе прежнюю царицу, и у них родятся два дитенка – то ли двойня, то ли погодки будут. Этот певчий поклепал и свою госпожу царевну Марию, показав, что своими ушами слышал, как царевна жалилась Абраму Лопухину о несносных податях, о долгой войне и всеобщем народном разорении, а о царевиче Алексее так молвила: «Хорошо, что ушел он, там ему будет лучше». Журавский оговорил еще княгиню Настасью Голицыну: переносила-де вести, слышанные в государевом дому, и сильно тужила о возвращении царевича Алексея. Ее, придворную болтунью, изобличила и настоятельница суздальского Покровского монастыря, тоже попавшая под батоги, – изобличила в том, что княгиня, как могла и умела, поддерживала любовно-греховную связь майора Глебова с самовольно скинувшей иночество старицей Еленой и опять называвшейся Евдокией.
Расстриженный епископ Досифей был колесован; духовник бывшей царицы протопоп Федор Пустынный и певчий Журавский – обезглавлены; многие биты батогами и стеганы кнутом. Наиболее жестокой казни подвергся Степан Глебов. Испытавший тяжелейшие пытки, он, по заключению врачей, едва ли мог прожить еще сутки, и тогда царь приказал посадить его на кол. Никак не мог Петр примириться с мыслью, что этот майор посмел стать любовником его бывшей жены, бывшей царицы! Это и возмущало, и оскорбляло, и унижало царя Петра.
Мех любовник метресске своей присылал, потому как в келье студено было… На дворе ныне тоже большие морозы стоят, тридцать градусов с утра значилось, – так, чтобы преступник не замерз на колу и прежде времени дух не испустил, велеть меховую шубу надеть на него, валеные сапоги да теплую шапку-треух.
– Мех присылал ей, своей полюбовнице, – негодовал Петр, – так пускай, сидючи на колу, сам теперь мехами погреется.
В те дни вместе с осужденными на смертную казнь, так или иначе причастными по розыску к делу царевича Алексея, на московской Болотной площади был казнен никем не оговоренный, но объявивший сам на себя подьячий Адмиралтейского приказа Ларион Докукин.
Давно уже выражал он недовольство вводимыми царем Петром порядками, при которых перегоняли людей с места на место, лишали их обжитых дворов, привычных промысловых или торговых дел. Вавилонским смешением языков являлось для Докукина общение русских людей с наехавшими иноземцами, удручали его мысли о мужском брадобритии, о тяжелых податях и затяжной войне. Недовольный подьячий был издавна вхож в дом недовольного царевича Алексея и пользовался его душевным расположением. В последний год жил Докукин в Москве, куда привезли царевича из чужедальнего края, отрешили от наследства и заставили присягнуть меньшому брату царевичу Петру. Вскоре после того Докукин явился в свою приходскую церковь и потребовал, чтобы ему, прихожанину, предоставили возможность сделать надпись на своей личной присяге, и написал: «За неповинное отлучение от всероссийского престола государя Алексея Петровича – не клянусь и своею рукою не подписуюсь и за истину страдати готов». В пыточном застенке Преображенского приказа о поступке подьячего Докукина с его слов было записано: «На присяге подписал своеручно он, Ларион, соболезнуя о царевиче, что он природный и от истинно царской жены. Наследника же царевича Петра Петровича за истинного не признает потому, что нынешняя государыня, его мать, не здешней породы».
После троекратной пытки Докукина колесовали.
Московский розыск подходил к концу. Бывшей царице Евдокии была дарована жизнь, но надлежало выбрать для нее иной монастырь, где бы она содержалась во всей строгости.
– В Соловецкий отправить ее, – решил было Петр, но один из духовных деятелей, знающий то отдаленное место, усомнился в правильности такого выбора:
– Слов нет, государь, Соловецкий остров являет собой уныние и даже страх, а в зимнюю пору – ожесточение, тьму и хлад. Но обретается на том острове нечто и душе вредящее: живут во множестве белые птицы, именуемые чайками. Оные гнезда вьют прямо на земле при путях, где ходят монашествующие люди в церковь. Плодятся те чайки, детей выводят, и великая тщета творится инокам, кои лишаются благоутишия от непристойного птичьего лицезрения, когда видят их по-своему милующимися и сходящимися попарно. Тогда и иноки, слабые духом, мыслью греховной пленяются и обуреваемы страстью бывают. А помимо иноков да послушников еще и прибывшие богомольцы – жены, девицы и монашки – обретаются в обители той. Лучше бы, государь, избрать место, где ни от чаек, ни от голубей и от мирских пришельцев соблазна не бывает.
