Украденные горы (Трилогия) - Бедзык Дмитро (читать книги без сокращений .TXT) 📗
— Вы все видели? — изумилась Стефания.
— Видел. Никак, ты из тех, кто за Центральную раду? — спросил он.
Она отрицательно покачала головой. Долго рассказывать про все свои мытарства. Да и поймет ли он ее?
Завернули коней в узенькую улочку, которая мимо садов и белых хаток спускалась к реке.
— Как же тебя, горлица, звать? — спросил он, видя перед глазами своих хлопцев в лесу, в чье окружение ему вскоре предстояло ввести эту, с нежными руками и храбрым сердцем, очаровательную девушку.
— Стефания.
— Стефания? — удивился он. — А я думал, ты наша.
— Теперь буду ваша, — проговорила просто, словно знала этого юношу с медными пуговицами на куртке уже много лет, и громко, взахлеб, как, бывало, давно, в детстве, когда входила с Вандой в холодную воду шумливого Сана, рассмеялась.
Петр Михайлович Цыков играет с детьми в жмурки. Зина с Иринкой убегают от отцовых расставленных рук, которыми он пытается поймать одну из них. Игру портит двухлетний Володя, который сам лезет отцу под руки, визжит, смеется. Девочки сердятся, грозят братику пальчиком, а ему до этого и дела нет.
Мария Яковлевна, наблюдающая игру с дивана, перехватывает мальчугана и усаживает к себе на колени.
— Иди сюда, озорник. Не мешай, — говорит она, вытирая носовым платком его взмокшую головенку. — Ишь, до чего запарился.
Володя не сопротивляется. Ему даже больше нравится посидеть на коленях у мамы — с тех пор как он стал прочно на свои ножки, у нее никогда нет времени поиграть с ним, спеть песенку: то на кухне занята, то помогает папе что-то переписывать.
Мария Яковлевна, глядя на комичные движения и жесты мужа, понимает, что тот проделывает все это нарочно, чтобы позабавить детей, порой и на ее печальном, осунувшемся за последнее время лице появляется теплая усмешка, а вообще- то ей непонятно, как может Петр, которому ежеминутно грозит смертельная опасность, столь беззаботно веселиться с детьми. Хотя на улице, перед школой, дежурят преданные ему ученики, хотя о его возвращении никто из чужих даже не подозревает, все же ему следовало бы быть начеку, когда под боком враг. Придет вечер, и она опять, уже вторично, будет собирать его в дорогу. Всего пять дней назад провожала его впервые. Тогда ей все казалось просто. Уверена была, что австрийцев остановят, что на шахтах найдутся силы, чтобы дать отпор врагу. И вдруг вчера ночью услышала сквозь сон условный стук в стекло. Сразу догадалась, кто под окном. Так стучал Петр, когда приходил с заседаний ревкома. «Вынужден был вернуться, — сказал ей, зайдя в дом. — Немцы уже в Юзовке. Наши рабочие отряды отступили на Царицын». — «И как же теперь?» — спросила. «Думаю пробираться в свои края, на Волгу». — «А мы?» — «А вы побудете здесь. Немцы долго не засидятся». — «Ты уверен?» — «А иначе и быть не может».
Эти слова не выходят у нее из головы: «Немцы долго не засидятся». А ну как засидятся? Что она тогда с этой ребятней мал мала меньше одна-одинешенька делать станет? Кто им заработает на хлеб? Кто поможет? А что, если Нил Яковлевич велит освободить казенную квартиру… Друзья, конечно, найдутся, для всего села старался ее бесстрашный Петр, но ведь и недругов немало притаилось по селам, один Григорович чего стоит, готов живьем проглотить, тем более что сын его, говорят, офицером стал…
В дверь из школьного коридора послышался условный стук. Игра прекратилась. Петр Михайлович сорвал с глаз платок, кивнул жене, чтобы открыла, а сам пошел в смежную комнату, свой домашний кабинет. Поправил галстук, надел пиджак, вынул очки из кармана и стал протирать их платком.
Выглянул в окно. На дворе весна, распускаются деревья, в открытую форточку слышно, как жаворонок вызванивает под небесами, зовет хлеборобов в поле, а он, агроном, вынужден заниматься совсем другими, не хлеборобскими делами.
Постучали в дверь кабинета.
— Можно?
— Прошу, пожалуйста.
Вместо Давиденко или Юрковича увидел стройного молодого человека. Сразу не узнал. Пристально всматривался в лицо, в нем было что-то знакомое — эти мягко очерченные линии губ, этот с горбинкой нос…
— Не узнаете, Петр Михайлович?
— Простите… Неужели Падалка?
— Так я изменился?
— Боже мой! Андрей Кириллович? — Цыков протянул Падалке руку, обнял по-отцовски, поцеловал в щеку. — Ну, кто бы мог подумать? Был щупленький паренек, а теперь — эк тебя! — на пол-аршина вымахал. И в плечах стал шире… Подожди, хлопец, а почему ты в штатском? — И сам же ответил, помрачнев: — Ах, так, понимаю. — Цыков пригласил гостя сесть, да и сам присел на диван рядом с ним, помолчал, усмехнулся какой-то своей мысли. — Простите, Андрей, знаете, что мне вспомнилось? Я, признаться, хотел бы знать, как закончился ваш роман с той девушкой, о которой вы мне писали.
Падалка смутился, опустил глаза, но все же рад был сообщить, что они еще в Петрограде поженились.
— Тогда я рад за вас, Андрей. Из вашего последнего письма я догадался, что вы встретили настоящего друга. А где она сейчас?
— В Киеве, Петр Михайлович, — ответил Падалка. — На подпольной работе.
— Даже так? — приятно был удивлен Цыков. — А вы по какому делу прибыли к нам? Где ваш полк, Андрей Кириллович?
— Мой полк, Петр Михайлович, уже на мирной вахте. Это ж были ополченцы, рабочие одного из петроградских заводов. А новый полк, Покровский, еще в процессе формирования. По этому делу, Петр Михайлович, я и прибыл к вам.
— Вот как? — Цыков не спускал внимательных глаз с Падалки. — Покровский полк. Партизанский, значит? Подпольный, так?
— Пока что, Петр Михайлович.
Заложив руки за спину, Цыков прошелся по комнате. Свежим весенним ветром повеяло от Андреевых слов. Выходит, и ему, коммунисту Цыкову, могла бы найтись работа во вражеском тылу.
— Ты с кем, Андрей, советовался?
— С Лениным.
Цыков замер на месте, взглянул на своего собеседника. Поправил очки, как он это делал, когда что-либо особенно волновало его. На какую-то секунду впился, оценивая, в самые глаза. Верил и не верил.
— Ты правду говоришь?
— Правду, Петр Михайлович. Будь тут Галина, она могла бы подтвердить. Нас обоих прислали на Украину. Ленин сам занимался этим. Юрий Коцюбинский, например, сын писателя, уже показал себя здесь. Кое-кого послали в нейтральную зону организовывать партизанские полки, кое-кого в самую гущу оккупантов.
— На бывших фронтовиков возлагаешь надежды?
— На них. — Падалка заглянул в окно, сквозь ветви школьного парка увидел на гористом берегу Волчьей свою Серковку, где на пороге родной хаты небось ждет, высматривает сына его матуся. «Хоть бы на один денек привезшее, — журила она его за Галину. — А то из-за этой проклятой войны так и не увижу невестки». — На них, — повторил Падалка, повернувшись к учителю. — Есть на селе такие, которые служили еще в моей роте.
— А что, если бы вы использовали и меня для этого дела, Андрей Кириллович? — спросил Цыков. В голосе его прозвучала неуверенность. — Хоть я и не был на. войне, но… на чердаке у меня есть спрятанная винтовка. И патроны есть…
— Что касается винтовки, Петр Михайлович, для этого у нас будут фронтовики. А вот с политикой… Политику, Петр Михайлович, хотели бы вам поручить. Комиссаром полка, если бы вы согласились. Затем я и пришел к вам, мой дорогой учитель.
Цыков сник, опустил руки, он вдруг ощутил себя не учителем, а учеником, который растерялся перед непомерно трудным заданием.
— Пусть будет так. Не смею отказаться, — сказал он и в знак согласия пожал Андрею руку. — Благодарю за доверие, товарищ командир, — добавил он то ли всерьез, то ли в шутку. — Постараемся отплатить оккупантам.
После разговора вышли из кабинета в гостиную. Мария Яковлевна была изумлена, увидев мужа в прекрасном настроении. А когда узнала, что муж оставил мысль об отъезде из Покровского, подхватила Володю на руки и, целуя его, поднесла к отцу.
— Целуй, целуй папочку, — проговорила взволнованно. — И за меня, сын, и за всех нас!
