Детская книга - Байетт Антония С. (книги онлайн полные версии бесплатно txt) 📗
Олив тоже ничего не спросила. Она поцеловала старшую дочь и неопределенно сказала: как хорошо, что Дороти смогла выбраться за город, Лесли Скиннер сказал, это именно то, что ей нужно. И добавила:
— Боюсь, я не смогу тебя развлекать, я с головой ушла в очень сложную пьесу, и она как будто ежедневно меняется.
Через пару дней после приезда Дороти Олив вышла к обеду и сказала, что им нужно «пошептаться». Дороти не хотелось ни о чем говорить, но она чувствовала, что это правильно: мать должна была предложить ей разговор.
Оказалось, что разговор касался Тома. Не попробует ли Дороти выведать его жизненные планы? Он начал зарабатывать какую-то мелочь: был загонщиком на охоте, чистил стойла, помогал собирать урожай, сажал живые изгороди. Но Олив не знала, чего он хочет.А Дороти знает?
Дороти хотела доктора Барти, хотя, к счастью, меж ними легло расстояние, и от этого смуглое лицо доктора стало более абстрактным, схематичным. Дороти не собиралась рассказывать матери про доктора Барти. Она сказала намеренно ровным голосом:
— Может быть, он именно этого и хочет. Заниматься ерундой.
И спросила, как женщина женщину, с ехидством, какого в себе и не подозревала:
— Он действует тебе на нервы?
— Я за него беспокоюсь, — с достоинством ответила Олив. — Мне хотелось бы, чтобы у него была цель в жизни.
— Понятно, — все тем же ровным голосом ответила Дороти. Кажется, они исчерпали предложенную тему.
Дороти пошла в лес, к древесному дому, вместе с Томом. Том широко шагал по тропинкам — так быстро, что Дороти за ним едва успевала. Он показывал ей разные вещи, как в детстве, — норы барсуков, гнездо ястреба, стайку грибов, которые, как принято считать, вообще не растут в Британии. Волшебные поганки, сказал Том с совершенно непонятной иронией.
Они дошли до древесного дома. Он был по-прежнему удивительно хорошо замаскирован ветками и охапками папоротника. Том ухаживал за домом — в одиночку, надо полагать. Он впустил Дороти, развел огонь в печурке и торжественно заварил чай из ежевичных листьев собственной сушки. Он сказал:
— Я часто и сплю тут.
На куче сухого папоротника лежал спальный мешок.
— Мне нравятся звуки. Деревья. Звери и птицы. Скрип. Ветер, он налетает и улетает. Знаешь, иногда я просыпаюсь, и мне кажется, что меня нет.
— Страшно?
— Нет. Мне нравится. Хотел бы я уметь растворяться в живых изгородях, как всякие твари, которых не заметишь, пока они не двигаются. Лесные завирушки. Ночные бабочки. Я хотел бы иметь такую окраску — пеструю, в крапинках, как у ночных бабочек. Я пытался о них писать, но, по-моему, ничего хорошего не выходит.
— Можно почитать?
— Нет.
— А я упала в обморок, — сказала Дороти. — Я приехала, потому что упала в обморок. На занятии по анатомии. С сердцем в руках.
— Не надо. Меня тошнит. Теперь с тобой все в порядке.
Это был не вопрос, а утверждение.
Дороти глотнула настоя из листьев. Она спросила:
— Том, ты когда-нибудь был влюблен?
Он сморщил лоб. Дороти подумала, что у него светлые и невинные брови. Чего же не хватает под этим лбом?
Он ответил:
— Однажды я был влюблен — примерно месяц. Я любил лису.
Он заметил явное удивление Дороти и добавил:
— Да, настоящую лису. Молодую, очень грациозную, с мягкой рыжей шкуркой, густым хвостом и сливочно-белой грудью. Она знала, что я за ней ежедневно наблюдаю. Она плясала передо мной, выделывала всякие грациозные штуки, то так изогнется, то этак. Лисы, они как будто умеют улыбаться. Мне казалось, что я — она, а она — это я. Что думала она, я не знаю. Потом у нее родились лисята, и она перестала приходить. Я плохо рассказываю. Это была любовь, не что иное, как любовь.
Воцарилось молчание. Дороти просто не могла рассказать про доктора Барти. Том сказал:
— Я читал сказку про ходячие деревья. Иногда я тут лежу, и мне кажется, что деревья надвигаются на древесный дом, поглощают его…
Дороти вдруг поняла, что он ее страшно раздражает.
— Я думаю, нам пора домой.
— Но мы только пришли.
— Я уже достаточно тут побыла. Я хочу домой.
Она плохо спала. Ночами она разгуливала по дому при лунном свете — свеча ей была не нужна, — ища, чего бы пожевать или чего бы почитать. Как-то ночью она услышала чужие шаги, шорох юбки, скольжение шлепанцев. Она застыла в темном углу, вжавшись в тени.
Это Олив, в домашнем халате в цветочек, плавно скользила к шкафу, где хранились семейные сказки. Она несла большую книгу, исписанную от руки; открыла шкаф и положила книгу на место. И ушла, не заметив Дороти.
Дороти мало интересовалась «своей» сказкой про ежиков-оборотней и волшебный народец, живущий в корнях деревьев. Она впервые задалась вопросом: пишет ли мать до сих пор для кого-то из детей? Дороти открыла шкаф со сказками. Там появились книги Робина и Гарри. Книга Флориана уже сильно разбухла. Только что принесенная матерью книга принадлежала Тому: его сказка уже расползлась на несколько книг, заняла целую полку, потеснив прочих детей. Дороти поколебалась и взяла книгу, помеченную «Дороти» — с феями и лесными жителями на обложке. Дороти не могла себе представить, каково это — быть писателем, сочинять истории. Она полагала, что ее собственная сказка давным-давно заглохла.
Она перевернула страницы и стала читать последнюю:
И вот Пегги отправилась в путешествие. Она повидала множество странных и удивительных вещей, заснеженные вершины гор и согретые солнцем южные луга. Она встречала интересных незнакомцев и каталась на блестящих, дымящих поездах. Ложась спать, она вспоминала другой, тайный мир в корнях Дерева, его обитателей, их странную речь — шипение и бурчание, писк и шепот. Она думала о незнакомцах, которых выручила, когда они запутались в колючих кустах или были ранены холодным железом: о Сером дитяти и Буром мальчике, об их пронзительных, нечеловеческих глазах. Они ей тоже помогали. Находили потерянное. Пели ей. Когда она думала о них, они истончались, бледнели, рассеивались клочками тумана. Но они были с ней, и она знала, что они всегда с ней.
Когда Пегги наконец вернулась домой, на ней была длинная юбка с подолом, собранным на тесемку. Пегги пошла к Дереву; юбка волочилась по траве, сбивая росу. Дерево стало заметно старше, приросло трещинами и сучками. Пегги встала на колени и заглянула в дупло. Там лежал нетронутый слой пыли, неслыханное дело: раньше деловитые зверьки с метлами мгновенно вымели бы ее. Пегги перевернула кучу листьев в дупле, где всегда лежала ежиная шкурка-плащик: от прикосновения шкурка растягивалась, чтобы ее можно было надеть. Шкурка была на месте. Заскорузлая и пыльная. Пегги наклонилась, подняла шкурку и увидела, что это не ее ежиный плащик. Точнее, и он, и не он. Это был ежик, настоящий ежик, давно умерший и высохший, так что от него осталась только шкурка. На носу ежика засохли капельки крови, а блестящие глазки были закрыты веками.
И больше ничего.
Пегги пошла обратно по тропинке в длинной, тяжелой юбке, холодный ветер бесцельно шарил в ветвях деревьев, свет рассеивался просто так и ничего особенного не освещал, и птицы не пели.
Дороти отбросила книгу, словно ужаленная. Психология не была ее сильной стороной: она изо всех сил старалась быть практичной. Ей не хотелось думать о чувствах, спрятанных за этим финалом. В мозгу всплыл незваным гостем призрак доктора Барти. Дороти заплакала. Ей было стыдно. Она поспешила обратно к себе в спальню, легла и продолжала рыдать. Здесь у нее ничего не осталось.
Сама Дороти об этом так и не узнала, но ее спасла Виолетта, которая послала весточку в «Повилику» на случай, если Гризельда вдруг окажется там. Гризельда была там. На следующий день Дороти увидела, что Гризельда, одетая для деревни — в твидовый костюм, — едет на велосипеде к дому. Дороти медленно пошла — бежать ей не хотелось — навстречу. Они поцеловались.
