Алексей Михайлович - Сахаров Андрей Николаевич (бесплатные полные книги TXT) 📗
VI ПРИСУХА
— Чего ты? — спросил сурово Петр у своего стремянного, увидев на его лице широкую улыбку.
Это было с неделю спустя после описанного приключения.
Кряж замялся.
— Так, княже, ничего! Не серчай на холопишку! — И он подал ему стремя.
Петр вскочил на коня, оправился и медленно выехал за ворота в сопровождении своего стремянного, но говорить с ним на народе было негоже, и он молча ехал до своего полка, что стоял за Сивцевым оврагом, занимая собою как бы отдельную слободу.
Солдаты со своими женами и детьми жили по отдельным избам, а холостые жили в избах по трое и по четверо, ведя немудреное домовое хозяйство.
Князь проехал в полковничью избу и встретился там с Тугаевым. Они поцеловались.
— А на тебя ноне глядеть радостно, — сказал Тугаев.
— А что?
— Будто повеселел ты. Али радость какая? Может, нашлась…
Петр нахмурился и махнул рукою.
— Не вороши старого, Павел Ильич! — сказал он и снова улыбнулся. — Ты вот что тучею смотришь, ко мне не заглянешь. А намедни я к себе на охоту ездил, за тобой заглянул, ан говорят, ты с утра на своем аргамаке ускакал и слуг не взял.
Тугаев побледнел, а потом весь вспыхнул. Спустя мгновение он ответил:
— Не вороши и ты, Петр Михайлович! Мое впереди будет. Может, счастье великое, может, горе лютое. Как-нибудь спокаюсь тебе, а теперь скажи, — спросил он вдруг пониженным голосом, — ты в присуху веришь?
— С нами сила Господня! — перекрестился князь. — Да ведь ты женатый. Что ж тебе?
Тугаев побледнел и опустился на лавку.
— В том и горе мое, — прошептал он побелевшими губами.
Петр покачал головою.
— Слушай, — сказал он, — я басням этим всяким не верю, а все ж есть что-то чудное. У нас в Коломне такой ведун живет, Еремейкой звать. Он тебе, может, и снимет присуху, коли она наложена.
Тугаев вздрогнул, и глаза его сверкнули. Он быстро вскочил с лавки.
— В Коломне?
— Мой Кряж его знает. Хочешь, сведет?
— Князь, друже! — взмолился Тугаев. — Дай его мне на сегодня. Я к вечеру поеду!
Он весь дрожал от волнения. Петр хотел улыбнуться, но вспомнил свое приключение и только кивнул головою.
— Ладно, пошлю сегодня!
Тем временем солдаты собрались перед избою, и Петр должен был к ним выйти. Он поздоровался с кучею сермяг, зипунов и кафтанов и громко опросил всех, всем ли они довольны.
На этом и кончился смотр. Возвратившись домой, Петр позвал к себе Кряжа, наказал ему ехать к Тугаеву и служить, как ему, а потом спросил:
— Чего ж ты хмылился?
Кряж опять усмехнулся и потупился.
— Не будешь гневаться, княже?
— Ну? А что?
— Да девки тут, от Куракиных, меня к забору заманули. Такие ли затейницы!
Петр невольно покраснел.
— Ну?
— Все о тебе пытали. Нет ли у тебя зазнобы какой. Куда с тобой езжу, да как тебе княжна приглянулась да не захочешь ли свидеться с нею, так я только бы им мигнул. Бесстыжие! Пра!
Петр весело засмеялся и тряхнул русыми кудрями.
— И впрямь затейницы! — сказал он и прибавил: — Так поезжай к князю Павлу.
— В одночасье! — ответил Кряж, кланяясь и спиною идя к выходу.
Когда Кряж вышел, Петр лег на липовую скамью, положил на возглавие руки, на них закинул свою голову и задумался.
Присуха! Может, она и иное что, может, и никто не повинен в ней, а только есть она, окаянная. Ой, есть! Кажись, и в мыслях ничего такого не было, а вдруг прилучится, и засосет под сердцем, и из головы не идет, и томит, и дразнит… Что же это?… Вот хоть бы с ним. Думал, кроме Анели, и в сердце никому места не хватит, глядь — княжна эта! И будто клин в голову; что дальше — то более!… Она вдруг стала перед ним как живая, с разгоревшимся личиком, прикрывшись рукавом. Он улыбнулся своей грезе и томно прикрыл глаза. Княжеской крови, благородного кореня и зазора никакого нету, — думал он и улыбался.
Князь— то Куракин как его почтил!
Действительно, через день после приключения Петра на двор Теряевых въезжали вершники, и едва князь Михаил Теряев вышел, оповещенный, на крыльцо, как во двор уже въезжал князь Куракин.
На середине двора слез он с коня, а князь встретил его на нижней ступеньке крыльца и под руку помог ему подняться. Войдя в горницу, помолился Куракин, трижды поцеловался с князем, а потом повел свою речь.
— Приехал я, князь Михайло, до тебя, отблагодарить тебя, милостивца! — и с этими словами он поясно поклонился князю. Теряев даже смутился.
— Что ты, что ты, Иван Васильевич! Что я тебе такого сделал?
— Не говори! — перебил его князь. — Не ты, так сын твой моему роду великую услугу сделал. А кого за сына благодарить, как не отца родного!
— Который сын? — недоумевал князь, и Куракин рассказал ему всю историю с нападением и освобождением. Князь и рад был, и хмурился. Рад, что сын его такому родовитому князю услугу сделал; хмурился, что сам ничего не знал про это.
А Куракин попросил Петра позвать и лично ему в пояс кланялся.
Князь Теряев потом выговорил сыну, а тот только усмехнулся.
— Э, батюшка, — сказал он, — да стоило ли о таких малостях милость твою тревожить?…
Вспоминал про все про это Петр и улыбался шире и радостней.
И то, решил он под конец, повидаться с нею надо. Пусть Кряж девушкам скажет!…
По нынешним временам молодые люди годами видаются друг с другом, и медленно пробуждается в них чувство любви, побеждаемое нередко рассудком. Тогда же взгляда одного довольно было, чтобы загорелось сердце неугасимым огнем. Может, тому немало способствовала теремная жизнь и трудность увидеть девичье лицо, так же, как девушке увидеть мужчину.
Как бы то ни было, загорелось сердце и у Катерины, молодой княжны.
— Ах, Луша, — говорила она своей сенной девушке, — и раньше в иную пору о нем думала, а тут и из головы не идет Все он да он!…
— Дело девичье! — смеясь отвечала Луша. — Пожди, княжна, я тебе с ним встречу сделаю. Наш сад с их двором только тыном отделяется.
— Ах, что ты! Срамота-то какая!
— А какая срамота тут? Ему за честь будет! Опять и порухи нет тут никакой. Не смерд он, а князь и царю самому известен. Погодя и косу расплетем княжне нашей, боярышне!
Катерина зарделась вся, как маков цвет.
— Ах, Луша, — прошептала она, — и хорошо, и страшно! Не иначе все это, как присуха злая!…
Луша только махнула рукою.
— Присуха! И сказала, боярышня моя! Присуха — коли силком, старик какой или урод, что ли, а князь Петр — гляди не наглядишься: молодец молодцом, что сокол ясный!
VII СМУТА
Мрачный, с угрюмою думою, отраженной и на лице, возвращался Терентий Михайлович домой из боярской думы Все казалось ему неладно, все не по нем! А что он мог сделать со своим голосом, ежели надо всеми верх держит Ордын-Нащокин, а самая дума — одна прилика только.
Он один удумает, а бояре прочие только бородами покивают в согласие.
А выдумки все только на то сводятся, чтобы из людишек последние животы вытягивать. Все налоги да налоги. Небось свою казну не ворошат, монастырям одни только льготы, а все надобности из смерда да посадского выбивают. Где же справедливость? Истинно протопоп говорит: приходят последние дни. Умы смутилися, и зло царит над людьми. Антихристу на руку, радуют злоправители сердце дьявола!
Истинно так!
— Дорогу князю Терентию Теряеву! Многие лета князю! Здрав, князь, буди! — раздались вокруг него голоса и вывели князя из задумчивости. Он оглянулся и увидел, что въехал в толпу. Вокруг него теснились и гультяи, и посадские, и с десяток купцов.
— Мир вам! — сказал князь. — Чего собрались?
— А так… гуторили! — ответил стоящий у самого его стремени.
Князь взглянул в его лицо и нахмурился: слишком нагло глядели на него холопские очи.
— Кто будешь?
— Человек Божий с костьми да кожей! — ответил он, отходя в толпу.
Князь тронул пятками коня, и он двинулся вперед. Народ, любивший князя, провожал его криками, но князя нисколько не радовали эти выражения приветствий.
