Великое сидение - Люфанов Евгений Дмитриевич (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .TXT) 📗
– Еще что? – спросил Петр. – Кто еще к твоему умыслу был причастен?
– Про все я тебе, батюшка, рассказал. Не потаил ничего.
– Все? – испытывал его Петр строгим взглядом.
– Как есть все.
– Ну, коли так, то спасибо за правду, – немного остыв, даже с оттенком некоторого добродушия проговорил Петр. – За правду бог простит. Кто бабке не внук? – раздумчиво заключил он. – Пойдем туда, в Ответную.
Вспомнил было Алексей о письме, полученном в Вене от камер-юнкера Алексея Бестужева, предлагавшего свои верноподданнические услуги, но решил лучше ни о чем больше не говорить, поскольку заверил отца, что сказал ему все и тот этим удовлетворился. Уберег Бестужева от непоправимой беды.
Вернувшись в Ответную палату, Петр велел прочитать заранее написанный манифест, в котором говорилось о давней и постоянной неохоте царевича к воинским и гражданским делам, излагалась история его побега и объявлялось, что царь, «сожалея о государстве своем и верных подданных, дабы от какого властителя в худшее прежнего состояние не были приведены, мы властию отеческою, по которой по правам государства нашего и каждый подданный наш сына своего волен лишить наследства и другому сыну передать, и, как самодержавный государь, для пользы государственной лишаем сына своего Алексея за те вины и преступления наследства после нас престола нашего Всероссийского, хотя б ни единой персоны нашей фамилии по нас не осталось. И определяем и объявляем по нас престола наследником другого нашего сына, Петра, хотя еще и малолетнего, ибо иного возрастного наследника не имеем, и заклинаем сына нашего Алексея родительскою клятвою, дабы того наследства ни в какое время себе не претендовал и не искал. Желаем же от всех наших верных подданных, духовного и мирского чина и всего народа всероссийского, дабы по сему нашему изволению и определению от нас назначенного в наследство сына нашего Петра за законного наследника признавали и почитали. Всех же тех, кто сему нашему изволению в которое-нибудь время противны будут и сына нашего Алексея отныне за наследника почитать и ему в том вспомогать станут и дерзнут, изменниками нам и отечеству объявляем».
По прочтении манифеста Петр для лучшего его уяснения сказал:
– Если я за мое отечество и людей моих живота своего не жалею, могу ли сына-отступника пожалеть? Пусть будет у царства даже вовсе чужой, но добрый, нежели свой непотребный. Ради любви к отечеству не попущу разрушить того, что многолетними трудами, потом и кровью сотворено верными моими подданными. И никто не смеет назвать меня жестоким, что я для ради спасения своего государства отвергаю от наследства короны царевича, родного по крови. Я, напротив, почту самой величайшей из преступных жестокостей жертвовать цельностью и величием нашего государства. Прошло уже немало лет, полных великих трудов. Флаг флота российского развевается теперь на Балтийском море. Мы добиваем давнего врага нашего шведа уже на чужой земле, из Дании делаем высадку в Шонию, – разве можно было о таком думать лет десять тому назад?.. И должно каждому русскому отечество свое всемерно укреплять и оберегать, имея единые помыслы – умножать славу его, возвеличивать на будущие времена. А сей человек, – указал Петр на Алексея, – выставляя в черном свете дела близких ему людей, убегал от нас. Как же такому отчизны будущее поручать?.. Уразумели вы это? – спрашивал Петр находившуюся перед ним сановную знать.
– Уразумели, государь! – послышались голоса.
Из Ответной палаты все отправились в Успенский собор, и там в который уже раз за этот день были повторены вины царевича Алексея, и сам он повторял их, отрекаясь от наследства на престол и клянясь: «Понеже я за преступление мое перед родителем моим и государем, его величеством, изображенное в его грамоте и в повинной моей, лишен наследства Российского престола, того ради признаваю то за вину мою и недостоинство заправедно, и обещаюсь и клянусь той воли родительской во всем повиноваться, и того наследства никогда ни в какое время не искать, и не желать, и не принимать его ни под каким предлогом. И признаваю за истинного наследника брата моего царевича Петра Петровича. И на том целую св. крест и подписуюсь собственною моею рукою».
И подписался.
– Все теперь? – устало взглянул он на отца.
– Все, – кивнул Петр. – В Преображенское поедем, отметим там сие событие, – с горечью усмехнулся он, направляясь к выходу.
Теперь можно было всем облегченно вздохнуть и хотя бы шепотливо перекинуться словами, а то язык от немоты устал.
– Моли бога за батюшку-государя, что столь легко за вину свою отделался, – молвил Алексею старик Тихон Никитич Стрешнев.
– Помолюсь ужо, – согласно ответил Алексей, думая о том, когда лучше просить отца, чтобы отпустил его в заволжский Шарпанский скит. Монахов в нем немного, и поблизости есть женская обитель. Афросинья там бы поселилась. Не монашкой, а послушницей… Ой, позабыл: с дитем она приедет… Повидаться бы с ней поскорей.
– Алексей! – окликнул его Петр. – Иди сюда.
Царь стоял среди испытанных своих помощников и друзей, готовых вместе с ним отбыть в Преображенский дворец, где, после тягостного дня, с устатка, намечено было попировать. Князь Иван Ромодановский – сын покойного Федора Юрьевича, начальник пыточного Преображенского приказа, граф Головкин, адмирал Апраксин, Шафиров, Мусин-Пушкин, Стрешнев, Ягужинский, Петр Толстой ждали, когда царь даст команду рассаживаться по возкам.
На другой день царевич проснулся с больной головой, хотя, казалось, и был привычен к тяжким похмельям. Накануне, вечером, в знак своей вины пришлось ему штрафной кубок выпить да потом еще и еще чокаться с пировавшими.
– Во всем другом – нет, а по винопитию Алексей – несомненный наследник мой, – смеялся Петр и, подливая сыну вино, тоже чокался с ним, идя на мировую, только воздерживался целоваться.
Принесенный утром слугою кувшин с огуречным рассолом был Алексею как раз ко времени.
– Квашеной капусты с мочеными яблоками подать? – осведомлялся слуга.
– Подай.
– А клюковки?
– Ага, и клюковки принеси… Во рту столь отвратно… Мерзопакость какая… – морщился и отплевывался Алексей.
Но ни клюковкой, ни квашеной капустой поправить себя в тот час не пришлось. Явился царский денщик Василий Поспелов и возвестил:
– Государь к себе требуют.
Кружка с огуречным рассолом стояла и перед Петром, но он чувствовал себя вполне бодрым.
– Вот что надобно сделать, – сказал он вошедшему Алексею. – Понеже вчерась ты прощение получил на том, что все обстоятельства своего побега донес, а также и всего прочего, но лучше все то письменно объяви и очисти себя, как на сущей исповеди. Всех до одного своих согласников укажи и, ежели что укроешь, а потом явно будет, на меня не пеняй, понеже вчерась же перед всеми людьми тебе объявлено было, что за сие пардон не в пардон, – строго свел брови Петр. – Понятно сказанное?
– Понятно.
– Ступай и на бумаге все изложи.
Алексей помнил, каких людей он вчерашним днем называл, но отцу, похоже, тех имен было мало. «Значит, чтобы ему угодить, надо обязательно припомнить еще и других. Кого же бы это?» – покусывая гусиное перо, раздумывал Алексей. Здесь, в Москве, в этот самый Преображенский дворец к нему не раз чернецы приходили, кто со штофом пенника, кто – как. Одного – из Чудова монастыря – помнится, Евстафием звали, а чернеца с Богодухова – Парфением… Можно их записать, а они сами припомнят, кто еще приходил.
Алексей выдал и тех, кто ничего ему не советовал, а, проявляя свое доброе расположение, обращался к нему с участливым словом. Такие люди были среди духовных и светских из разных слоев. Из-за пережитого вчерашним днем душевного потрясения и недомогания после похмелья перепутал он худородных с родовитыми и не замечал этих ошибок, беспокоясь лишь об одном: как бы кого из прежних друзей и приятелей или просто случайных собутыльников не упустить и не записать, памятуя об отцовском предупреждении: один какой-нибудь пропуск, одно умолчание заставят потерять веру всему покаянию. Ему предвиделась явная выгода в письменных показаниях выгораживать себя, сваливая вину на прежних друзей и приятелей: они были подстрекателями того, что ему самому не пришло бы на ум.
