Капитан Невельской - Задорнов Николай Павлович (читать книги онлайн бесплатно полностью без .txt) 📗

— Дай бог здоровья Василию Степановичу, — говорила Орлова. — Это он научил нас снимать тут такие урожаи! Здесь картофель куда раньше поспевает, чем в Охотске!

— Неужели и в Охотске!

— Как же, и на кошке растет! В гальку садят!

Она оставляла в Аяне домик, строенный в самые трудные годы их жизни с мужем. Это было, когда мужа считали каторжным. Теперь она ехала к нему — свободному человеку — строить и обживать другой такой же домик и заводить новое хозяйство.

— Жаль уезжать отсюда, — говорила она, — с каким трудом нам тут все досталось! Вот огород этот… И я вот черемуху и боярку тут из тайги высадила. Правда, свои остаются. Да жаль насиженного места.

— Да, еще просьба, Александр Филиппович. Мне якоря нужны, я не написал это в ведомости, — сказал Невельской.

«Охотск» заканчивали грузить.

— У меня нет якорей! — сухо ответил Кашеваров.

— Я сам видел у вас якоря.

— А я вам говорю, что у меня их нет!

— Вы убедитесь… Пойдемте, — сказал капитан, подымаясь и беря фуражку, — я покажу вам.

Кашеваров на миг смутился, но тотчас опять приосанился и принял суровый вид.

— По смете у меня не значатся якоря, и это значит, что их у меня нет.

— Вон они лежат, видно отсюда! В Петровском нет верпа… Якоря нужны до зарезу…

Кашеваров вспылил и замахал руками.

— Как я могу! Это не мои якоря, может быть! Как я знаю, чьи это якоря!

Капитан ушел на берег, вызвал матросов, велел забрать два якоря и поднять на борт.

Прибежал Кашеваров, стал кричать.

— Якоря не ваши? В ведомости их нет? Что же вы беспокоитесь? — ответил капитан.

Вечером они опять спокойно разговаривали. Кашеваров искренне уверял, что боится Василия Степановича, поэтому так сказал про якоря. Между прочим, Кашеваров спросил, скоро ли капитан будет в Петербурге, и смотрел как-то странно.

Невельскому показалось в этот вечер, что Кашеваров скучает о Петербурге. От одного его оторвали, к другому он, видно, не пристал, и сам, кажется, не мог понять, тяжко ему без Петербурга или без Аляски… За алеутов он и за тунгусов и гиляков или за петербургских бюрократов?

Кашеваров дружески и откровенно рассказал в этот вечер, как он провел детство, как учился, как ходил на опись побережья Аляски.

На другой день «Охотск» ушел.

Невельской собирался в Якутск. После обеда он отправился на прогулку.

День был жаркий, капитан снял в тайге мундир и, свернув, положил его на траву, а сам в белой нижней рубашке уселся на берегу. «Дело не зверь — в лес не убежит», — вспомнил он пословицу.

Море было так спокойно, так грело солнце, так хорошо было в этот ясный осенний день и так ярко вспыхивали в глубине моря волны, что капитану никуда не хотелось идти. Он лег на гальку и закрыл глаза. Даже думать ни о чем не хотелось. Потом надоело так лежать, сел, разулся и, засучив штаны выше колен, выставил босые белые ноги солнцу.

Он задремал. Когда очнулся, то увидел ораву мальчишек. Они ловили удочками рыбу, стоя на старом полуразвалившемся причале. Капитан заметил, что на крючки насаживают не червей, а кусочки рыбы. Ловилась камбала.

Геннадий Иванович вспомнил, как он сам ловил на Волге… Поднялся, засучил штаны повыше, побрел через заступившую на отмель воду к причалу и вскарабкался на стоймя вбитые бревна.

— Здорово, ребята!

— Здравствуешь, дяденька! — бойко отвечали мальчишки.

— Как улов?

— Слава богу! — звонко отвечал толстогубый белобрысый мальчик с выдававшимися скулами.

— Дай я половлю…

— Лови!

Невельской закинул удочку, сразу клюнуло, он вытащил бьющуюся пластинку.

«Как тут ловится!» — подумал он.

Ребята то и дело наперебой вытаскивали больших и малых рыб.

— А ты чё, дяденька, не аянский? — спросил худой, болезненный парнишка лет четырнадцати.

— Не аянский…

— С «Охотска» поди оштался? — улыбнулся веснушчатый бледный мальчик с черными глазами, бегая взором с удочки на дядю и обратно.

— С «Охотска».

— Там как у вас? Маслено поди кормят? — спросил старший парнишка.

— Кормят маслено.

— На Амуре теперь хорошо? Ага?

— Конечно хорошо! Вырастете и переселяйтесь туда.

— Ты был?

— Был.

Ребята заговорили о кораблях и о капитанах. Называли кого-то ушедшего на Амур «дикоплешим барином», что он «всех костерит»…

Невельской, казалось, ничего не слышал. Ему хотелось все бросить, сидеть вот так с детьми на солнце.

«Будут ли у меня дети? — Как бы хотел он, чтобы у него были свои такие вот косматые головы. — Я ходил бы с ними рыбу ловить!»

Постепенно тревожные мысли вновь овладели им, он оделся и направился к дому. По дороге увидел дом Завойко, пеньки от берез.

«Но все-таки жаль Кашеварова! — думал капитан. — Мечтает об алеутском флоте и об устройстве на Аляске фаланг по Фурье, а сам бюрократ. У Завойко хоть в порядке все было и в доме сытно, чисто, просто. Сад был хороший. Еще вспомнишь Василия Степановича тысячу раз…»

Наутро подали коней. Капитан попрощался с Кашеваровым очень любезно, благодарил его.

Кашеваров говорил на прощание о высоком долге, о том, что будет служить идее.

Колокольцы зазвенели, якуты защелкали языками, и караван тронулся…

Глава двадцать третья

ОБРАТНЫЙ ПУТЬ

Едешь через Сибирь и не знаешь, погубят ли все дело и тебя самого в столице, когда доедешь, и поэтому непрерывной чередой лезут в голову разные мысли. А ехать надо еще несколько месяцев. И каждый день придумываются новые доводы в свое оправдание, и лезут новые страхи, и пробуждаются новые надежды.

Дорожные неприятности, неудобства, синяки, набитые седлом, спасают от ожесточения. И чем хуже дорога, чем отвратительней езда, чем противней еда, тем меньше думаешь о цели. Человек, который совершал бы это путешествие с комфортом и в добром здравии, непременно сошел бы с ума по дороге в Петербург.

А Невельской проклинал дорогу и ее строителя, кажется не сознавая, что должен быть благодарен Завойко и благоговеть перед этой спасительной дорогой, отвлекающей от дум о будущем.

Говорят, что первую половину дороги путник думает о том, что позади, а вторую — о том, что впереди. Еще рано было думать об Иркутске.

Невельской вспоминал, что было, — Орлова, Завойко, гиляков и своих матросов, представляя, как там на Николаевском-на-Амуре посту Козлов командует…

Капитан ехал верхом по тайге, где всюду сплошь звенели бегущие ручьи. Они текли у подножия деревьев, выбегали из кустарников, рассыпались, падая со скал. Даже в вершинах хребтов повсюду текла вода.

Похолодало. Это уж не Приамурье! Правда, и там заморозки в августе. Здесь на больших речках начался ледоход. В тайге, в горных долинах, между лиственниц тихо падал снег.

Вокруг безмолвная пустыня: редкий лес, замерзшие, заиндевевшие кочки и болота, сопки в снегу, обметанные инеем стволы деревьев. Птицы улетели.

День походил на день, сменялись станки — юрты с косыми, как бы падающими стенами, под плоской крышей с землей и с травой. А за поскотиной — лиственницы и скалы, нищее население — объякутившиеся русские скопцы, забывающие свой язык. Тут почти не было никакой торговли. Изредка какой-нибудь купец привозил сюда водку, и на таких станках все были пьяны, и капитану приходилось кричать и грозить.

В Якутске, как и в прошлом году, он дожидался ледостава. Путь по Лене, теперь уже такой знакомый, был куда легче, чем весной. Толстый лед накрепко заковал великую реку. Огромные скалы обступили ее. Как-то, глядя на уступы и на полупадающие каменные столбы, вспомнил капитан Мишу. Тот все мечтал, что надо на Лене в этих скалах построить крепость. Говорил, мол, вот будет неприступная твердыня! Мечта была смешная и наивная! Но Миша далеко не фантазер, он охотник до дела реального.

На морозе в санях, в дымных юртах капитан прожил два месяца. И все эти два месяца он был наедине со своими невеселыми думами.