Синухе-египтянин - Валтари Мика Тойми (читаем книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Ведь печень овна не поведала им о божественном в человеке, по ней они вычитывали о делах людей, их успехах, браках, числе детей и людских преступлениях – но в сердце человека они читать не могли. Звезды путешествовали по небосклону в соответствии с их точнейшими вычислениями и послушно опускались в угодных им местах, так что по звездам они читали о будущем урожае и разливе, о годах царствования и о падениях царств, но о божественном в человеке они не могли прочесть по звездам, и поэтому самое их умение не было божественным. Все эти размышления во время плавания вверх по реке сбили с меня спесь, и я смиренно склонил голову перед божественным, жившим во мне и во всяком человеке, чему фараон Эхнатон дал имя Атон, назвав единым богом. Увы, во мне не было ни воли фараона, ни его мужества. Поэтому я смиренно склонял голову перед непостижимостью собственного сердца и готов был признать, что божеств в мире столько же, сколько человеческих сердец. Хоть знал, что есть на свете люди, во все дни своей жизни, от рождения до могилы, ни разу не ощутившие присутствия божественного в своем сердце. Но бог не был знанием или пониманием, он был больше того и другого.
Вот так я верил желаемому и сердечно радовался, ощущая себя добродетельным человеком, лучшим, чем многие другие. Если уж быть честным и точно следовать правде, то я должен буду признать, что в глубине сердца чувствовал себя более добродетельным, чем фараон Эхнатон, – ведь я никому не причинил зла умышленно и никому не навязывал свою веру, а в молодые годы еще и лечил бедный люд без всякого вознаграждения. Путешествуя же вверх по реке и причаливая по вечерам к берегу для ночевок, я всюду видел следы, оставленные богом фараона Эхнатона. Хотя была самая пора сева, половина полей оставалась невозделанной и незасеянной из-за нехватки семян, сорняки и осот лезли из земли, а непрочищенные каналы были забиты илом, осевшим после разлива.
Амон властвовал над сердцами людей, изгоняя новопоселенцев с бывших своих земель и предавая проклятию заодно и поля фараона, так что рабы и вольные хлебопашцы бежали отсюда в город, страшась Амонова проклятия. Но некоторая часть земледельцев все же осталась, и они жили в своих хижинах, запуганные и ожесточенные. Я говорил им:
– Безумцы! Почему вы не возделываете и не засеваете свои поля? Ведь вы же умрете от голода этой зимой!
Но они смотрели на меня с ненавистью, потому что на мне было тонкое платье, и отвечали:
– Зачем нам сеять – хлеб на наших полях проклят и убивает едящих его, как убило наших детей то окропленное зерно.
Столь далек был Ахетатон он настоящей жизни, что только теперь я впервые услышал о смерти детей от крапчатого зерна! Никогда прежде мне не приходилось слышать о таком странном заболевании, но оно передавалось от ребенка к ребенку; их животы раздувались, и дети умирали с жалобными стонами, так что врачи не могли помочь им, как не могли помочь колдуны, к которым, по обычаю, обращались жители селений. Все же я предполагаю, что болезнь проистекала не от зерна, а от речной воды, принесшей во время разлива всевозможные зимние хвори, хотя странность именно этого заболевания была в том, что оно не поражало взрослых – только детей. Но, глядя на этих взрослых, не осмеливающихся засеять поле и предпочитающих голодную смерть, я понимал, что болезнь поразила их сердца. Я больше не винил за это фараона, я винил Амона, отравившего страхом человеческую жизнь, так что смерть начала казаться людям желаннее жизни.
Плывя вверх по реке к Фивам, я смотрел кругом себя ничем не затуманенным взглядом, и на тучных полях, возделанных и засеянных, с втоптанным в жирную землю зерном, я видел рабов, проклинавших своих господ, и наемников, роптавших за тяжкий труд на своих хозяев и на палки смотрителей. В моих глазах этот непорядок был ничем не лучше непорядка с пустыми Атоновыми землями или с цветением осота на полях. Но нетерпение сжигало мое сердце, и я торопил гребцов, которые и так обливались потом и показывали мне свои руки, опухшие и стертые до крови из-за моих понуканий. Я обещал вылечить их раны серебром и утолить жажду жбанами пива, ибо я хотел добра. Но когда они снова принялись грести, я услышал, как один из них пробормотал:
– Чего ради мы везем этого борова – ведь перед его богом все люди равны! Вот пусть сам и гребет. А мы посмотрим, чем он будет утолять свою жажду и каким серебром лечить руки!
Жезл у меня на боку так и рвался пройтись по их спинам, но сердце мое было преисполнено добрых чувств оттого, что я плыл в Фивы, и, подумав, я признал правоту его слов. Поэтому я спустился к ним и сказал:
– Гребцы, дайте мне весло!
Так я встал рядом с ними и греб, пока от твердого дерева ладони мои не вздулись и кожа на них не лопнула. Спина у меня ныла от постоянных наклонов, каждый сустав горел, как в огне, и я думал, что хребет мой вот-вот переломится, так что от боли я с трудом переводил дух. Но я говорил своему сердцу: «Неужели ты бросишь работу, которую сам взял на себя, чтобы твои рабы по праву зубоскалили и насмехались над тобой? Такое и много худшее они терпят каждый день. Испей и ты чашу до дна – ручьи пота, распухшие руки, – чтобы знать, что за жизнь у гребцов! Ведь ты, Синухе, хотел когда-то, чтобы мера твоя была полна!» И я продолжал грести, пока дыхание у меня не перехватило, и тогда слуги унесли меня в постель.
На следующий день я снова греб своими стертыми до крови руками, и гребцы больше не насмехались надо мной, но умоляли прекратить и говорили:
– Ты наш господин, а мы твои рабы. Не греби больше, иначе низ станет верхом и мы начнем ходить вверх ногами и задом наперед! Не надо больше грести, дорогой наш господин Синухе, ты ведь снова задохнешься! Во всем должен быть порядок, и каждому человеку положено свое место, так судили боги, а твое место вовсе не на веслах!
Но до самых Фив я греб вместе с ними, и пищей моею был их хлеб и каша, а питьем – горькое пиво рабов, и с каждым днем я мог грести все дольше, члены мои становились гибче и крепче, и с каждым днем я все больше радовался, замечая, что уже не так задыхаюсь. Однако слуги беспокоились за меня и говорили друг другу:
– Нашего господина, верно, ужалил скорпион, или он сошел с ума – в Ахетатоне все сходят с ума, этим легко заразиться, если не носишь защитного амулета на шее. Нам-то бояться нечего, у нас под платьем припрятан рог Амона!
Но я, разумеется, не был безумен, ибо собирался грести только до Фив и вовсе не имел в виду оставаться гребцом всю жизнь, это занятие показалось мне слишком тяжелым.
И так мы приблизились к Фивам. Еще издалека течение донесло до нас запах города, самый сладкий запах на свете для того, кто родился здесь, ибо в его ноздрях он был слаще мирры! Я велел слугам втереть мне в ладони лечебные мази, омыть и одеть меня в лучшее платье; набедренник, правда, оказался мне велик, ибо после гребли мой живот сильно уменьшился в размере, так что слугам пришлось закалывать одежду на мне булавками. Это повергло их в горестное уныние, и они говорили:
– Господин наш болен, у него совсем не осталось живота, этого дородного признака знатности! Нам придется теперь стыдиться перед слугами других господ, раз у нашего господина пропал живот!
Но я высмеял их и отправил вперед в бывший дом плавильщика меди объявить Мути о своем приезде, поскольку опасался теперь появляться дома без предупреждения. Гребцов я оделил серебром и даже золотом и сказал:
– Ради Атона, подите и наешьтесь так, чтобы животы у вас раздуло, порадуйте ваши сердца сладким пивом, потешьтесь с самыми красивыми фиванскими девушками, ибо Атон – даритель радости, он любит простые утехи и любит бедных больше богатых за то, что их радости безыскусны.
Но после моей речи лица гребцов омрачились, они переминались босыми ногами на палубе, вертели в пальцах золото и серебро и наконец сказали мне:
– Мы не хотим обидеть тебя, господин, но вдруг это серебро и золото проклятые – ты ведь нам говоришь об Атоне! Проклятое серебро мы взять не сможем, оно будет жечь нам руки, и всякий знает, что оно обращается в прах под пальцами!
