Портрет призрака - Норминтон Грегори (читаем книги .txt) 📗

— Необходимым в чем, сэр?

— Я говорю о сохранении таких свидетельств о жизни, большинство которых (говоря начистоту, почти все) проходят мимо внимания живописцев. Природа, согласно традициям, — это лишь мертвые орнаменты. Терпеть не могу охотничьи сцены, ибо цель охоты — смерть, а за смертью следует разложение. Между тем бедняки необычайно живописны, но с них не напишешь напыщенные парадные портреты. Ведь истинная красота — в творении в целом. Даже сгоревший дом, даже висельник под проливным дождем — и в этом есть утонченность цвета и формы, которые можно и должно переносить на холсты. Это же… ох… это моя вечная мечта. Прославлять всеведение Господне.

— В предвидении своем знающем и об этом висельнике?

— Господь дал нам глаза, чтобы мы могли пользоваться ими.

Уильям изумлен неожиданной энергичностью старика. Продолжи они эту тему, господин Деллер сумел бы, пожалуй, дожить до восьмидесяти. Но нет — вспышка была краткой, он вновь угасает. Ему отпущено не так много времени, и признание (если это оно) продолжается.

— Некоторое время я жил в Лондоне. Художники вроде Уилла Добсона 27 и тогда могли найти работу в Оксфорде. Но я был сторонником парламента, поэтому мне пришлось на некоторое время перебраться в Лэмбет — там жизнь была подешевле. Я целыми днями сидел за копированием, рисовал эскизы гобеленов для Мортлейка 28…

Слепец прерывается и устремляет взор в пространство, словно видит приближающегося призрака. Подогретые вином воспоминания уводят его из общества Уильяма в некий иной мир. Это длится лишь мгновение, но Уильяма бросает в дрожь, словно в воздухе запахло смертью. Но господин Деллер продолжает:

— Я свел дружбу кое с кем из оценщиков, и мне посчастливилось увидеть некоторые работы из собрания искусств, что принадлежало королю…

Уильям в недоумении:

— Простите — оценщиков?

— Двое из тех, кто покупал работы из собрания искусств короля, заказали мне свои портреты. Полковник Хатчинсон и полковник Уэбб. Я получил от них самую что ни на есть ничтожную плату, но и этого мне хватило, чтобы покончить с нуждой. Что же до картин из королевской сокровищницы… они покупали их отнюдь не для себя. Все эти прекрасные произведения были затем перепроданы в Испанию и Францию…

Господин Деллер вновь осушает бокал и резко вытягивает перед собой руку, даже встряхивает опустевший сосуд, чтобы его требование нельзя было не заметить или не понять. Рука его, вся в старческих пятнах, желтоватая от болезни печени, мелко дрожит. Уильям, не шевелясь, глядит на облитую вином белую бороду, облысевшую голову с жиденькими прядками волос, и ему чудится запах разложения — настолько явственно, что он вынужден дышать ртом.

— Продолжим, — наконец хрипло произносит старик, поняв, что Уильям не намерен наполнять его бокал. — Я должен рассказать такое, что вряд ли известно кому бы то ни было.

— Да, сэр?

— Мне было омерзительно то, как новые власти распорядились судьбой великолепных полотен из собрания искусств, и я покинул Лондон. Я слышал, что в Суррее появилось некое новое сообщество. Я был, назовем это так, хорошо знаком со многими радикалами. И вот я последовал за ними на холм, где они затеяли свой… опыт простой и праведной жизни.

Уильям, заинтригованный, приподнимается на стуле:

— А кто они? Проповедники?

— Я давно утратил все связи с ними.

— Вы с ними были друзьями?

Господин Деллер ерзает в кресле, будто у него случились неприятности с пищеварением. Но ведь он ничего не ел.

— Там был один молодой человек. Чистый и очень пылкий юноша. Я помню, какой огонь пылал в его глазах. Трепещущее пламя воодушевления, которое одним словом можно было погасить или раздуть в огромный пожар. — Хмурясь, Уильям пытается понять, о ком сейчас говорит старик. Неужели о себе?— Я был немногим старше его, и прежняя жизнь у него была куда труднее моей. Но рядом с ним, с его юношеским преклонением перед идеалами, я чувствовал себя его отцом. Нет, скорее уж дядей. Я никогда… да, пожалуй, никогда не разделял полностью его веру и надежду.

— Что стало с ним потом?

— После возвращения короля он решил основать поселение в Америке.

— И ему это удалось?

— Он отправился в Голландию. Полагаю, в поисках сторонников. Я получил от него всего одно письмо.

— И что же дальше?

— Он погиб, сражаясь за голландский флот. На реке Медуэй 29.

Уильям был еще ребенком, когда британский флот был разбит у Чэтема. Он привык считать тех, кто сражался на стороне голландцев, предателями. Словно читая его мысли, старый живописец качает головой:

— Я не смею осуждать его. Он действовал согласно велениям своей совести.

— Но он сражался против собственной страны?

Господин Деллер смахивает с груди воображаемые то ли крошки, то ли пылинки.

— Это было словно целый век назад, — произносит он.

Уильяма начинает клонить в сон, и чтобы занять себя чем-нибудь, он запихивает в рот сахарную булочку целиком. Он понимает, что ведет себя вульгарно, но почему-то это доставляет ему совершенно детское удовольствие. Он с трудом удерживается, чтобы не показать язык.

— Как булочки, хороши?

— М-м… — Уильям виновато прикрывает рот, торопливо прожевывая. — Не хотите ли попробовать сами?

Господин Деллер весь кривится при одной мысли о еде. Уильям лишний раз утверждается в мысли, что пить старику больше не следует.

— Могу я продолжать свой рассказ?

— Прошу вас.

— После того, что я повидал, все мои надежды были связаны с республикой. Я считал, что с моим непредвзятым взглядом художника (каковым я его считал) и с подходом республиканцев «писать со всеми бородавками» 30 я, без сомнения, достигну истинных высот в искусстве.

— Вам доводилось встречаться с Кромвелем?

— Мне было поручено написать его портрет для иностранных послов. Лорд-протектор показался мне неприветливым и чересчур уверенным в истинности и правоте своих устремлений.

Более я не встречался с ним, но слышал, что ближе к концу жизни он усомнился во многом из содеянного им.

Уильяму всего раз довелось побывать в Лондоне — еще мальчишкой, они с отцом навещали родственников, чудом переживших и чуму, и пожар 31. Они шли по улице, и Уильям засмотрелся на выставленные над Вестминстер-холлом головы Кромвеля и его генералов 32. Казалось, из прохожих никто более их не замечает. Суровое посмертное наказание было не самым плохим путем сдержать возмущения и не допустить пролития новых рек крови. Один лишь Уильям таращил глаза на головы на шестах, сперва в ужасе, потом будто завороженный, пока отец не прикрикнул на него «Ну хватит, парень!» и не потащил сына прочь.

— Но и при республике меня постигло разочарование, — продолжает Деллер. — Я хотел заложить основы истинно английского искусства, хоть и не знал толком, как это сделать. Мне виделись творчество и благоденствие, и жизнь, в которой каждый образчик красоты был достоин созерцания и восхищения. Увы, новых властителей интересовало не это, а лишь увеличение собственных доходов да основание колоний повсюду. Мне удалось найти несколько заказов, и одним из самых крупных был от графа Суррейского. Уверен, ты понимаешь, как важно живописцу иметь покровителя.

Уильям знает это — и даже лучше, чем ему хотелось бы. Он позволяет себе уже третью булочку, но на сей раз ест угрюмо и мрачно.

— Потом, примерно как раз когда лорд-протектор скончался, мои дела повернулись к лучшему. Тогда же я встретил свою жену. Она была дочерью перчаточника из Мэйдстоуна. Такая красавица… — Господин Деллер медленно облизывает губы сухим шершавым языком. Он морщится, сглатывает комок в горле (кадык ходит вверх-вниз) и с трудом переводит дыхание. Старик и его манеры приводят Уильяма в раздражение.