Тиран в шелковых перчатках - Габриэль Мариус (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации txt, fb2) 📗

— А ты тоже идешь, любовь моя? — спросил Берар у Диора.

— Конечно.

— Я должна исполнить песню на его могиле, — заявила Сюзи.

— Только, пожалуйста, не «Лили Марлен».

— Нет-нет! Что-нибудь простое и величавое. Вроде «Chant des adieux» [20].

От нарисовавшейся перспективы у Купер упало сердце. Она никак не могла понять, шутят они или говорят серьезно.

В дверь снова постучали, и, проклиная мороз, в квартиру вошел молодой человек в красивом пальто из верблюжьей шерсти — темноволосый, с серьезным лицом.

— Черт возьми, да на улице холоднее, чем в Москве! Диор представил его Купер:

— Мой коллега по цеху у Люсьена Лелона — Пьер Бальмен. Он, конечно, намного талантливее меня.

— Неправда, — буркнул Бальмен, пожимая руку Купер. — Не верьте ни единому его слову.

— Завтра мы все отправляемся на похороны друга Купер, — объявил Берар. — Сюзи споет, а я произнесу речь. Вы тоже должны пойти, Пьер. Нельзя упускать такой случай.

— Похороны — неподходящее мероприятие для ваших выходок, Бебе, — осадил его Бальмен, приподняв брови. — Примите мои соболезнования, мадемуазель.

— Спасибо, — проговорила она.

Пришли еще двое молодых людей, оба стройные, как газели, и очень элегантные. Они представились танцовщиками балетной труппы «Шанз-Элизе» и, несомненно, были на дружеской ноге с Бераром и Диором, хотя Купер позабыла их имена в ту же секунду, как услышала. В комнате становилось все теплее по мере того, как она заполнялась. От жары, кальвадоса, выпитого за ужином вина и бесконечных сигарет Кристиана Берара у Купер кружилась голова. Нисколько не улучшало ее самочувствия и то, что Сюзи Солидор тесно прижималась к ней сзади и гладила шею кончиками пальцев. У Купер был ужасный день, и единственное, чего ей хотелось, — лечь в постель и забыться сном, но это было невозможно.

— Вам нехорошо, cherie? — промурлыкала Сюзи.

— Я неважно себя чувствую, — призналась Купер.

— Вы побледнели. Но вам идет. — Ее бездонные темно-карие глаза под ровными, четко очерченными бровями мерцали в глубине поглощенным светом. Лицо было скорее классически красиво, чем миловидно. Она обладала потрясающей фигурой: атлетически развитые руки и плечи, как у пловчихи или профессиональной теннисистки, при этом пышная грудь и полные, подвижные бедра. На запястье она носила часы, усыпанные изумрудами, а на шее — кулон с одним ярким бриллиантом на платиновой цепочке.

У Диора был граммофон, он завел его и поставил пластинку с ноктюрнами Шопена. Но остальные отвергли эту музыку как «слишком меланхоличную», когда же он вместо них поставил вальсы Штрауса, все дружно заявили, что они «слишком германские». Он воздел руки и предложил выбирать самим. Возле золотого раструба граммофона разгорелся спор, пластинки вынимались из конвертов и убирались обратно. В конце концов сошлись на музыке Мийо к балету «Бык на крыше». Купер была обескуражена, впервые оказавшись в компании таких своеобразных и своевольных личностей. Берар по-прежнему продолжал пререкаться с кем-то о поведении Шанель, Диор и Бальмен вполголоса разговаривали о работе. Она услышала, как Диор тихо произнес:

— Я не хочу подводить Лелона. Он так добр ко мне.

— И ко мне тоже, — ответил Бальмен. — Но каждый из нас отдал ему пять лет своей жизни, Кристиан. На двоих это десять лет! Война подходит к концу. Самое время обрести самостоятельность.

— Хорошо так говорить, но откуда взять деньги? У тебя, по крайней мере, есть любящая татап. А у меня никого нет.

— У тебя есть талант. При желании, ты найдешь денег за месяц. Неужели ты еще не устал от указаний, что тебе следует и не следует делать?

— Было бы здорово, если бы мне позволили разрабатывать собственные модели, — вздохнул Диор. — Но я чувствую, что мне еще учиться и учиться.

— У Лелона ты уже научился всему, что он мог тебе дать, — возразил Бальмен. Он говорил убедительно и напористо. — Тебе достаточно лишь принять решение, чтобы вырваться на свободу.

— Правда в том, что я слишком ленив, чтобы желать свободы, — пожал плечами Диор. — Я ничего не имею против безвестности, В отличие от тебя, я не умею командовать людьми. Не представляю себя руководителем. Я бы испытывал ужасную неловкость, выдавая себя за предпринимателя. Кроме того, и у свободы есть своя цена. Если бы мы были предпринимателями, мы не проводили бы сейчас приятный вечер в кругу друзей, а наживали себе язву над бухгалтерскими книгами.

— А я готов рискнуть, — решительно заявил Бальмен. — Старая гвардия — Уорт, Лелон, Молино и иже с ними — пережили свой успех. Мода нуждается в новой крови.

— Я стану скучать по тебе, когда ты уйдешь, — сказал Диор, и Купер заметила слезы у него на глазах.

Бальмен поцеловал друга в щеку.

— Ты и сам там недолго задержишься, попомни мои слова. — Он достал из кармана блокнот для зарисовок, и оба друга погрузились в обсуждение эскизов и новых моделей одежды.

— Знаете, что говорили, когда Диор посвятил себя моде? — прошептала Сюзи на ухо Купер. — Все говорили: «Кристиан зарыл свой талант в землю. Он выбрал путь наименьшего сопротивления. А ведь мог бы стать кем угодно, если б только захотел». Он один из умнейших и образованнейших людей Парижа. И при этом популярен. Но посмотрите на него — чувствителен, как улитка, которая чуть что втягивает рожки и прячется в своем домике. Он скорее согласится состариться в задних комнатах Лелона, чем явить миру свое лицо.

Купер взглянула на Диора: розовощекий, с женоподобной фигурой и ухоженными руками, он больше напоминал приходского священника, чем кутюрье. Ей показалось странным, что такой консервативный человек водит дружбу со странными персонажами, населяющими мир, где, как заметил Амори, все женщины переодеты мужчинами, а мужчины — женщинами.

— A y него есть… друг? — осторожно спросила Купер.

— Вы хотели спросить, есть ли у него любовник? Появляются время от времени. У него нет дара удерживать их рядом. Даже в любви он слишком закрыт. Из нерешительных, сами знаете, выходят плохие любовники.

— Он очень добрый.

— И он, и все из его круга такие. Да вы, я уверена, и сами это заметили. Но они не влюбляются в себе подобных. Они влюбляются в совершенно других мужчин, не имеющих с ними ничего общего и неспособных ответить на их чувства.

— Это печально.

— Он думает, вы принесете ему удачу, — уклонилась от темы Сюзи. — Так уж вышло, что ваше появление нагадала ему старуха-цыганка, к которой он бегает за предсказаниями. Вплоть до рыжих волос и подарка. Фуа-гра, помните? Которое ему, если честно, совсем не надо бы есть: он и без того слишком толстый.

— Хотелось бы верить, что я принесу ему удачу. Никогда не считала себя везучей.

Сюзи отвела волосы со лба Купер:

— А красивой вы себя считаете?

— Нет. Вовсе нет.

— А вы красивая. Все это видят. В тот день, когда вы сами поймете, как вы красивы, мир ожидает сюрприз.

Купер смутилась:

— Я никогда не считалась хорошенькой.

— Да ладно — с такими глазами, с такой формой губ? Дорогая, некоторые женщины расцветают поздно, некоторые рано, некоторые вовсе не расцветают. Но поздние цветы, как правило, красивее всего. — Ее губы, обычно плотно сжатые, сложились в мимолетную искреннюю улыбку. Она взглянула на украшенные изумрудами часики на запястье. — Мне пора. Увидимся завтра. — Она поцеловала Купер в щеку, оставив на ней четкий отпечаток накрашенных губ, и пошла надевать шубу.

После ухода Сюзи Купер впала в полудремотное состояние; гости приходили и уходили, гул их разговоров обволакивал ее. Пришел Пуленк и выразил ей соболезнования по всей форме, но она едва смогла сосредоточиться на звуке его голоса. Несомненно, Купер упускала блистающие остроумием речи, но она чувствовала себя вымотанной до предела, французский начал ускользать от нее, и она испытала облегчение, когда последний гость ушел и Диор проводил ее в крошечную комнатку.