Яик – светлая река - Есенжанов Хамза (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
Кабыл засуетился, не зная, что сказать. Ему на выручку бросился какой-то толстяк, сидевший ниже Шугула.
– От хаджи он не отстанет. Запишите от Кабыла пятьдесят коней, – сказал он, взглянув на Калыбая.
– Пятьдесят коней, – объявил Калыбай. – От Кабыла Ахметова – пятьдесят коней. От вас, почтенный, тоже пятьдесят. Писать меньше пятидесяти неудобно, да и бумаги не хватит. Числа сорок семь, сорок восемь займут полстроки, – бормотал интендант, доказывая толстяку преимущества цифр «пятьдесят» и «сто».
Немало времени ушло на составление списка. В кабинете оживились, поднялся шум, как на базаре.
– Теперь пойду к тем, кто остался в прихожей и во дворе, – и Калыбай устремился к двери.
– Писарь, подожди-ка, – остановил его Тобанияз. – Записывай. Сто джигитов в кадетскую школу Уила. Расходы по учебе ста джигитов – за мой счет. После окончания учебы всю сотню офицеров конями и седлами снабжаю я. Пиши. – Тобанияз взглянул на Жаханшу: – Да сопутствует тебе удача! Пусть исполнятся твои желания! Род Адай поддержит тебя, мирза. К каждому из той сотни джигитов я добавлю еще по двадцать адайцев. Пусть это будет Адайский полк. Он станет твоей опорой и защитой. Можешь всегда рассчитывать на мою помощь.
Жаханша пожал Тобаниязу руку, искренне поблагодарил его.
Сегодня уже три дня, как не было Кульшан. И эти три дня показались Мендигерею тремя месяцами. Разговаривать не с кем, и на допрос не вызывают. О чем он только не передумал за эти дни! Пытался предугадать, чем кончится его дело, мечтал о лучшем, но рассудком все больше склонялся к худшему: «Уральский военный суд приговорит всех своих заключенных к смертной казни. От суда атаманов милостей ждать нельзя. Ну, а что будет делать Джамбейтинское правительство? Подражать уральским палачам. Будет судить, наказывать… Если правительство собирается в Уил, то оно поспешит с судом. Но почему не допрашивают и не ведут следствия? Или без суда…» Эти думы не покидали его ни днем, ни ночью.
В камеру вошел солдат и приказал:
– Почтенный, одевайся! Быстро!
От неожиданности Мендигерей не сразу понял его.
День клонился к вечеру. Смеркалось. Ничего не говоря, Мендигерей задумчиво уставился на солдата, как бы силясь вспомнить, где он его видел.
– Одевайся, говорят тебе! Глухой, что ли?
Мендигерей смолчал. Открылась дверь камеры, показалась голова надзирателя.
– Ну, поживее!
Бывает, что от горьких мыслей, от подавленности или неожиданности человек как бы лишается дара речи и никак не может прийти в себя. В таком состоянии был сейчас и заключенный.
– Да в уме ли он? – спросил первый солдат надзирателя. Тот, не отвечая, медленно отчеканивая каждый слог, проговорил:
– Поч-тен-ный, бы-стро оде-вай-ся!
– Я готов, – помедлив, ответил Мендигерей.
– Ну, тогда пойдемте. – Солдат повернулся к надзирателю: – В уме, оказывается.
Истощенный, мертвецки бледный заключенный с глубоко запавшими глазами мог и в самом деле показаться сумасшедшим.
– Ну, пойдемте, пойдемте, – уже мягче сказал солдат, довольный тем, что заключенный оказался в здравом уме.
– Куда?
– Потом узнаете.
Поверх рваной рубахи заключенный набросил старый, пропыленный бешмет, который ночью служил ему одеялом. Шапка то ли осталась в маленькой комнатке, откуда выволокли его джигиты Аблаева, то ли он уронил ее в телеге – неизвестно.
Кульшан, потеряв голову от радости, что он жив, как-то и не подумала об одежде для него. Да и денег у нее не было, чтобы купить…
– Куда? – снова невольно вырвалось у Мендигерея, но только теперь он осознал полностью, что за люди пришли за ним.
«Их дело маленькое. Скажут: приведи – приведут, прикажут расстрелять – расстреляют, – думал он. – Куда ведут? На допрос? Или без следствия…»
– Быстрее шагайте! – приказали конвоиры.
Они направились к центру города. Заключенный отметил про себя, что конвоиры не очень суровы. «Наверное, все-таки на следствие…»
«Самое плохое – расправа без суда, лучшее в моем положение – следствие, допрос», – рассуждал Мендигерей. Уже в темноте его привели к воротам большого дома, и солдаты, отдав честь, передали его офицеру-казаху.
Не говоря ни слова, офицер привел заключенного в кабинет Жаханши Досмухамбетова.
Глава валаята не поздоровался, лишь жалостливо покачал головой. Измученному арестанту, который к тому же был старше Жаханши, он не предложил даже сесть и сам тоже продолжал стоять около своего большого стола, в упор разглядывая Мендигерея.
«Что это он – власть свою хочет показать? Или строит из себя опытнейшего прокурора? Или думает унизить, нагнать страху?..»
Гнев охватил Мендигерея. Он забыл о своем тяжелом состоянии.
– Допрашивайте, мирза, коль вызвали! – жестко сказал Мендигерей, вперя в Жаханшу ненавидящий взгляд.
Жаханша даже не шелохнулся, молчал. Он смотрел на дверь комнаты в глубине, словно стараясь отвести от себя пронзительный взгляд арестанта. Мендигерей тоже взглянул туда. Дверь была открыта, но комнату скрывали тяжелые шторы. «Видно, там кто-то притаился».
Стало тихо-тихо. И глава правительства и узник – оба молчали.
Времени прошло немного, но Мендигерею, нервно прислушивавшемуся к каждому звуку, к каждому шороху, показалось оно целой вечностью. Неожиданная встреча с этим высокомерным адвокатом, изваянием, застывшим у своего стола, загадочный прием не предвещали ничего доброго. «В своих речах сладко поешь о народе, а на деле выжимаешь последние соки из обнищавших, последнюю кровь высасываешь у несчастных, образованный лакей ханов и султанов!» – яростно думал Мендигерей.
Заключенный думал об одном, а правитель валаята – совершенно о другом. Жаханша только сейчас беседовал с Халелом. Ни с одним словом Жаханши Халел не согласился, и тогда глава валаята вызвал Мендигерея, чтоб Халел мог с ним поговорить с глазу на глаз.
Уже на другой день, после того как Мендигерея привезли в Джамбейту, Жаханша подумал о том, что если в будущем он окажется на шатком мосту изменчивой судьбы, то не мешает заблаговременно, пока более или менее спокойно, заручиться спасительным канатом. Если большевики возьмут верх, прогонят с треском атамана Мартынова и генерала Толстова, то – кто знает, – чтобы сохранить свою голову, придется протянуть руки к Абдрахману и Мендигерею?.. Поэтому он счел разумным обращаться с Мендигереем помягче, ласковей, не подвергать его пыткам и держать как бы в почетном заключении. Об этом Жаханша не говорил Халелу открыто, но довольно ясно намекнул, сказав как-то: «В конце концов настанет мир, мы все забудем о вражде, станем жить на одной земле и заботиться о ее благе, учтите». Он распорядился, чтобы в тюрьме Мендигерея содержали в чистоте, кормили хорошо и обращались вежливо.
Конечно, Мендигерей не знал этого, неприглядная деятельность Джамбейтинского правительства проходила на его глазах: и то, что под предлогом уничтожения партизанского гнезда сожгли дотла села Алексеевку и Александровку, и то, что дружинники Арупа и Жаханши расстреливают невинных, грабят, избивают, бросают в тюрьмы молодых и старых, детей и женщин, – все это дело рьяных автономистов. Услужливый пес Аруна – Аблаев прямо на глазах Мендигерея зарубил двух мальчиков и крестьянина Фроловского. Даже Кульшан, беззащитную женщину, связали и увезли в город. Но «высокое начальство» освободило ее, видимо побоявшись слухов, что хан и тюре начали уже воевать с женщинами…
– Господин Жаханша, – снова не выдержал Мендигерей, – я заключенный. Измывательство над невольником не делает чести образованному юристу. Если угодно, или допрашивайте меня, или отправьте назад, в мою камеру.
– У меня к вам вопросов нет, доктор, – процедил Жаханша, не оборачиваясь и по-прежнему поглядывая на дверь в глубине кабинета. Мендигерей удивился: Жаханша хорошо знал, что он всего лишь фельдшер, для чего его именовать доктором?
– Вот это и называется измывательством над человеком. Зачем же тогда вызвали?
