В лесах. Книга Первая - Мельников-Печерский Павел Иванович (читать книги без .TXT) 📗
— Оченно уж вы строги, матушка, — сказал Василий Борисыч. — Ваши девицы демество даже разумеют, не то что по другим местам… А вот, бог даст, доживем до праздника, так за троицкой службой услышите, каково они запоют.
— Троицкая служба трудная, Василий Борисыч, — молвила Манефа, — трудней ее во всем кругу (Круг (церковный)— устав службы на весь год.) нет: и стихеры большие и канон двойной, опять же самогласных (Самогласен — церковная песнь, имеющая свой особый напев.) довольно… Гляди, справишься ли ты, Марьюшка?
— Справится, матушка, беспременно справится, — ответил за головщицу Василий Борисыч. — И «седальны» (Особые церковные песни за всенощными, во время пения которых позволяется сидеть.) не говорком будут читаны, — все нараспев пропоем.
— Уж истинно сам господь принес тебя ко мне, Василий Борисыч,довольным и благодушным голосом сказала Манефа. — Праздник великий — хочется поблаголепнее да посветлей его отпраздновать… Да вот еще что — пение-то пением, а убор часовни сам по себе… Кликните, девицы, матушку Аркадию да матушку Таифу — шли бы скорей в келарню сюда…
Сотворив поясной поклон перед игуменьей, Устинья чинно вышла из келарни, но только что спустилась с крыльца, так припустила бежать, что только пятки у ней засверкали.
Минут через пять вошла Аркадия, а следом за ней Таифа. Сотворя семипоклонный начал перед иконами и обычные метания перед игуменьей, поклонились они на все стороны и, смиренно поджав руки на груди, стали перед Манефой, ожидая ее приказаний.
— До святой пятидесятницы не долго, часовню надо прибрать по-доброму,сказала игуменья.
— Все будет сделано, матушка, — с низким поклоном ответила Аркадия.Как в прежни годы бывало, так и ноне устроим все.
— И полы, и лавки, и подоконники девицам вымыть чисто-начисто, — не слушая уставщицу, продолжала Манефа. — Дресвой бы мыли, да не ленились, скоблили бы хорошенько. Паникадилы да подсвечники мелом вычистить.
— К пасхе чищены, матушка, — заметила уставщица.
— Оклады на иконах как жар бы горели, — не останавливаясь, продолжала Манефа. — Березок нарубить побольше, да чтоб по-летошнему у тебя осины с рябиной в часовню не было натащено… Горькие древеса, не благословлены. В дом господень вносить их не подобает… березки по стенам и перед солеей расставить, пол свежей травой устлать, да чтоб в траве ради благоухания и заря была, и мята, и кануфер… На солею и перед аналогием ковры постлать новые, большие… Выдай их, Таифушка… Да цветных бы пучков, с чем вечерню стоять, было навязано довольно, всем бы достало и своим и прихожим молельщикам, которые придут… В субботу перед всенощной девиц на всполье послать, цветков бы всяких нарвали, а которы цветы Марья Гавриловна пришлет, те к иконам… Местные образа кисеями убрать, лентами да цветами, что будут от Марьи Гавриловны… А тебе, мать Виринея, кормы изготовить большие: две бы яствы рыбных горячих было поставлено да две перемены холодных, пироги пеки пресные с яйцами да с зеленым луком, да лещиков зажарь, да оладьи были бы с медом, левашники с изюмом… А ты, мать Аркадия, попомни, во всех паникадилах новые свечи были бы вставлены, и перед местными и передо всеми… Вечор поглядела я у тебя — в часовне-то в заднем углу паутина космами висит, — чтоб сегодня же ее не было. Катерина твоя за часовней ходит плохо… Скажи ей, на поклоны при всех поставлю, только раз еще замечу… А ну-ка, Василий Борисыч, благо девицы в сборе — послушала бы я, как ты обучаешь их… Спойте-ка «Радуйся Царице!».
Василий Борисыч раскрыл минею цветную, оглянул ставших рядами певиц и запел с ними девятую песнь троицкого канона… Манефа была довольна.
— За такое пение мы тебе за вечерней хороший пучок цветной поднесем,улыбаясь, молвила она Василью Борисычу. — Из самых редкостных цветков соберем, которы Марья Гавриловна нам пожалует…
— Пучок-от связать бы ему с банный веник, — со смехом вмешалась Фленушка. — Пусть бы его на каждый листок по слезинке положил.
— Прекрати, — строго сказала Манефа. — У Василья Борисыча не столь грехов, чтоб ему целый веник надо было оплакать (У старообрядцев, а также и в среде приволжского простонародья держится поверье, что во время троицкой вечерни надо столько плакать о грехах своих, чтобы на каждый листочек, на каждый лепесток цветов, что держат в руках, капнуло хоть по одной слезинке. Эти слезы в скитах зовутся «роса благодати». Об этой-то «росе благодати», говорили, там и в троицкой псальме поется.).
— Верь ты ему! — с усмешкой сказала не унимавшаяся Фленушка. — На глазах преподобен, за глазами от греха не свободен.
— Замолчишь ли? — возвысила голос Манефа. — Что за бесстыдница! Не подосадуй, Василий Борисыч, на глупые девичьи речи — она ведь у меня шальная. Василий Борисыч только улыбнулся.
— Искушение! — встряхнув головой, промолвил он потом и, вздохнув, завел с девицами догматик троицкой вечерни.
Заслушалась Манефа пения, просидела в келарне до самой вечерней трапезы. В урочный час Виринея с приспешницами ужину собрала, и Манефа сама сидеть за трапезой пожелала… Когда яствы были расставлены, все расселись по местам, а чередная канонница подошла к игуменье за благословением начать от Пролога чтение, Василий Борисыч сказал Манефе:
— Не благословите ли, матушка, заместо чтения спеть что-нибудь?
— Чего спеть? — спросила игуменья.
— Духовную псальму какую-нибудь, — ответил Василий Борисыч.
— Не водится, Василий Борисыч; за трапезой псальмы не поют, — заметила Манефа.
— Как не поют, матушка? — возразил Василий Борисыч. — Поют, — они ведь божественного смысла исполнены, пристойно петь их за трапезой.
— Сколь обитель наша стоит, — такого дела у нас не бывало, — сказала Манефа. — Да не бывало и по всему Керженцу.
— Про Иргиз-от, матушка, давеча вы поминали, — подхватил Василий Борисыч. — А там у отца Силуяна (Силуян — игумен Верхнего Преображенского монастыря в Иргизе, сдавший его единоверцам в 1842 году.) в Верхнем Преображенском завсегда по большим праздникам за трапезой духовные псальмы, бывало, поют. На каждый праздник особые псальмы у него были положены. И в Лаврентьеве за трапезой псальмы распевали, в Стародубье и доныне поют… Сам не раз слыхал, певал даже с отцами…
— Право, не знаю как, — колебалась Манефа. — Да у меня девицы и псальм-то хороших не знают.
— А вот я их «Богородичну плачу» на днях обучил, — подхватил Василий Борисыч, — как пречистая богородица у креста стояла да плакала. Благословите-ка, матушка, пропеть… Нечего было делать, уступила Манефа.
— Бог благословит, пойте во славу божию, — сказала она.
Василий Борисыч с Марьюшкой головщицей, с Устиньей, Липой и Грушей стали впереди столов. К ним подошла Фленушка, и началось пение:
Во святом было во граде,
Во Ерусалиме,
На позорном лобном месте
На горе Голгофе -
Обесславлен, обесчещен
Исус, сыне божий.
Весь в кровавых язвах,
На кресте бысть распят.
Тут стояла дева мати,
Плакала, рыдала,
Сокрушалась и терзалась
О любезном сыне:
"Ах ты, сын, моя надежда,
Исус сыне божий,
Где архангел, кой пророчил,
Что царем ты будешь?
Я теперь всего лишаюсь,
Я теперь бесчадна -
Бейся, сердце, сокрушайся.
Утроба, терзайся".
Со креста узрев, сын божий,
Плачущую мати,
Услыхав ее рыданья,
Тако проглаголал:
"Не рыдай, мене, о мати,
И отри ток слезный,
Веселися ты надеждой -
Я воскресну, царем буду
Над землей и небом…
Я тогда тебя прославлю;
И со славой вознесу тех,
Кто тя возвеличит!.."
Смолкли последние звуки «Богородична плача», этой русской самородной «Stabat mater», и в келарне, хоть там был не один десяток женщин, стало тихо, как в могиле. Только бой часового маятника нарушал гробовую тишину… Пение произвело на всех впечатление. Сидя за столами, келейницы умильно поглядывали на Василья Борисыча, многие отирали слезы… Сама мать Манефа была глубоко тронута.
