Россия молодая. Книга первая - Герман Юрий Павлович (читать книгу онлайн бесплатно без txt) 📗
— Кто он?
— Он, Петр Алексеевич.
— Тебе, молокососу, он государь великий, а не Петр Алексеевич, — жестко сказал Иевлев. — Запомни покрепче, избудешь беду…
Недоросль поморгал, склонил с покорностью голову набок, сложил припухлые губы сердечком. Иевлеву стало смешно.
— Величать-то тебя как?
— Василий, сын Степанов Спафариев.
— Из греков, что ли?
— Вотчина наша, сударь, под Калугою, сельцо Паншино, да Прохорово тож…
— Один ныне едешь?
— С денщиком, сударь.
— Незадача тебе. От нас-то ныне дороги нет. Ждем здесь шведа.
— Для чего ждете? — спросил Спафариев.
— В гости.
— Неужто?
— Да ты, братец, не полудурок ли? — с серьезной миной спросил Сильвестр Петрович.
— Многие таковым меня почитают, — нисколько не обидевшись, ответил дворянин. — Да я-то не прост, свой профит вот как понимаю. Батюшка покойник в давние времена иначе, как полудурком, меня и не называл; что греха таить, сударь, почитай до тринадцати годов штаны-то мне не давали, в халате голубей гонял, ну а с возрастом и батюшка ко мне переменился. Ты, сказал, Васька, хитер безмерно…
Иевлев молчал, вглядываясь в дворянина, в безмятежные его голубенькие глазки, в бровки домиками, в розовое лицо, так и дышащее сытостью, добрым здоровьем, безмятежным спокойствием.
— Иные недоросли за море боялись ехать, — продолжал Спафариев, — а я, сударь, по чести скажу — нисколько не боялся. На Руси нынче как говорят? На Руси, говорят, жить — значит служить. А служить, так и голову можно сложить. Некоторые сложили, живота лишились. Я и рассудил скудостью своей: это у кого кошелек пуст — тому за морем холодно да голодно, а я, чай, не беден, мне в заморских землях и славно будет, и сытенько, и весело. Да и пережду там тихохонько…
— Чего же ты, к примеру, переждешь?
— Времечко пережду. Все минуется, сударь. Батюшка мой бывало говаривал: все на свете новое — есть то, что было, да хорошо позабылось. Я бы сие новое и переждал. Иные в заморских землях печаливаются, а я нисколечко. Обучаюсь новоманерным танцам, галанту французскому, амурные некоторые приключения испытываю, дружась с ихними добрых родов кавалерами, счастливым себя почитаю…
— Да ведь тебе, Василий Степанович, навигатором быть?
— Мне-то? Для чего, сударь? Меня море бьет, я на корабле пластом лежу, молюсь лишь прежалостно…
— Прежалостно али не прежалостно, да послан ты государем в учение?
— Ну, послан.
— А раз послан в учение, то и спросят с тебя со строгостью…
— Уж так непременно и спросят…
— Верно толкую — спросят. И должно будет ответить.
— Чай, нескоро еще…
Недоросль сидел отвалясь, разглядывая руку в перстнях, любуясь блеском камней.
— А вдруг да скоро спросят? Тогда что станешь делать?
— Не всем же навигаторами быть, — в растяжечку молвил Спафариев. — Надо в государстве и порядочных шаматонов галантных, сиречь любезников, иметь. Мало ли как случится: прием какой во царевом дворце, ассамблея, иноземная принцесса прибыла, к ей кого в куртизаны для препровождения времени в амурах определить требуется…
— Вона ты куда метишь?
— А для чего, сударь, не метить? Какая ни есть метресса, все же с ей забавнее, нежели над пучиной морской в корабле качаться и, не дай бог, еще из пушек палить…
— Есть ли только должность такая — куртизан при дворе? — с лукавством в голосе спросил Иевлев.
— Должности нет, да дело есть куртизанское, — молвил недоросль, — то мне точно ведомо. А к сему делу я надлежаще выучен. Сам посуди: политес дворцовый мне не в новинку, во всякую минуту могу пахучими духами надушиться, для чего их всегда при себе в склянке ношу, собою я опрятен, лицо имею чистое, тело белое, не кривобок, не горбат, в беседе говорлив и забавен, росту изрядного, да ты сам, сударь, взгляни…
Он приподнялся с лавки и встал перед Иевлевым в позу вроде тех, в которых находились статуи, виденные Сильвестром Петровичем в заморских парках: одну руку с отставленным мизинцем недоросль держал возле груди, другую пониже.
— Что же сие за позитура? — спросил капитан-командор.
— Сия позитура уподобляет кавалера Аполлону, али еще какой нимфе летящей…
— Ишь ты! — покачал головою Иевлев.
— Истинный кавалер завсегда, сударь, думать должен об своем виде и являть собою пример живости, легкости и субтильности…
— Эк хватил! Да разве ты субтилен?
— Я-то не субтилен, но замечено мною, сударь, что некоторые тамошние метрессы — виконтессы и маркизы немалую склонность имеют к таким куртизанам, кои подобны мне и румянцем, и доблестью, и добрым своим здоровьем. Плезир, сиречь удовольствие…
— Плезир плезиром, — перебил Иевлев, — ну, а как спросит с тебя государь навигаторство, — тогда что станешь делать?
Спафариев сел на лавку, вздохнул, пошевелил бровками, ответил погодя:
— Тогда я паду в ноги, откроюсь, сколь нелюбезно мне море, сколь не рожден я для сей многотрудной жизни. Простит…
— Ой ли?
Недоросль задумался.
Сильвестр Петрович набил трубочку, поискал трут с огнивом, не нашел. Недоросль его и злил и забавлял. «Чего только не навидаешься за жизнь-то! — раздумывал он, с усмешкою вглядываясь в Спафариева. — Чего не встретишь на пути на своем. Темны дела твои, господи!»
— Простит! — уверенно молвил дворянин. — Ну, поколотит, не без того. А со временем и простит. Лучше единый раз крепко битым быть, нежели состариться, галанта не увидев. Да ты, сударь, сам посуди — навигаторов у него, у государя, все более и более числом деется, а истинных шаматонов — ни души. Я един и буду. Не токмо не осердится, увидев мое к себе рвение, но всяко отблагодарит. Не может такого потентата быть, чтобы без кавалеров-шаматонов-галантов при своем дворе обходился. Вот Париж город? Сколь в нем достославных шевальеров ничего более не делают, как только различные увражи, веселости и штукарства, к украшению быстротекущих лет жизни служащие. И при дворе с благосклонностью принимаемы сии кавалеры, и в любой дом вхожи, и все их чтят за острословие ихнее, за веселость и куртизанство амурное…
«Кто только на свете не живет!» — опять подумал Сильвестр Петрович и сказал:
— Одначе больно мы с тобой разговорились, а мне недосуг. Так вот — морем отселева вояж тебе не совершить. Ступай в свой Париж иным путем. Здесь не нынче, так завтра быть баталии, и ни единого корабля мы не выпускаем…
— Быть баталии?
— Быть.
— Здесь, в Архангельске?
— Здесь.
Недоросль опять сложил губы сердечком.
— Со шведами, сударь?
— Однако догадался все же… С ними.
— Так я, пожалуй, переночую и назад подамся…
— А ежели нынче ночью швед нагрянет? — жестко спросил Иевлев.
— Нынче?
— Нынче. Нагрянет — и попадешься ты ему. Он разбирать не станет, кто ты — шаматон али навигатор. Он живо на виселицу тебя вздернет…
— Тогда я, сударь, истинно нынче же назад и отправлюсь. А переночую уж на постоялом дворе, где прошедшую ночь ночевал. Там-то потише будет.
Иевлев помолчал, потом, стараясь сдержаться, раздельно произнес:
— Пожалуй, не отпущу я тебя. Мне нынче каждый человек надобен. А ты парень в соку, дебелый, вот и шпага при тебе, и пистолет добрый…
Недоросль несколько приподнялся на лавке, тотчас же сел, заморгал, залопотал:
— Да что ты, господин капитан-командор, разве сие мыслимо? Мне царевым именем велено в город Париж…
— Да ведь что ж Париж? Коли тебя тут в доблестном бою убьют — какой спрос? С покойника Парижа не возьмешь. Другие туда отправятся на навигаторов учиться… Останешься здесь, а как баталия минует, ежели жив будешь, — в вояж и тронешься…
Но тотчас же Сильвестру Петровичу стало тошно, он встал и велел недорослю проваливать ко всем чертям. Спафариев поклонился, попятился, не веря своему счастью, еще поклонился. И тотчас же во дворе, по бревенчатому настилу, загрохотали кованые колеса дорожного возка.
Шаматон уехал.
Скрипнула дверь, вошел Егорша.
— В городе что? — спросил Иевлев.
