Отчий край - Седых Константин Федорович (книги онлайн бесплатно серия .TXT) 📗
— А из-за чего ты так сильно переживал? Боялся, что китайцы подзатыльников надают?
— Подзатыльники что! Боялся я, что через этот пустяшный случай выговор от комсомольской организации схвачу, головомойку заработаю от начальника училища и комиссара, а потом промарширую на гауптвахту или даже за ворота училища. У нас насчет дисциплины беда строго.
Гошка повел Гавриила к себе, вернул ему потраченные на уплату за роскошный обед деньги и, прощаясь, сказал:
— Ты, Ганька, не говори ничего дяде Васе. Он мне такую проборку даст, что всем чертям тошно станет. Он ведь помог мне в училище попасть, а это было нелегко сделать.
Гавриил заверил его, что будет молчать, как камень.
39
Василий Андреевич уже дожидался племянника на постоялом, беседуя с Чубатовым.
— Где это шатаешься, товарищ? — встретил он его вопросом. — Для чего тебе потребовалось за деньгами прибегать? Знакомого встретил?
— Встретил.
— Ну и пришлось угостить его, да? — И, не дождавшись ответа, сказал: — Эх, Ганька, Ганька!.. Здесь ты ушами не хлопай, не будь дурачком. Много тут развелось любителей выпить на чужой счет. Сотни бывших партизан в Чите без дела болтаются, ищут знакомых, чтобы денег у них выклянчить. Кое-кто из них здорово опустился. Работать не хочет, отвык. Каждый день к нам такие люди заходят, бьют себя в грудь, старые заслуги вспоминают, помощи требуют. Беда с таким народом. И все это деревенские, те, у кого дома никакого хозяйства нет. С рабочими в этом отношении куда легче. Они вернулись домой и сразу пошли работать. Они не считают зазорным идти на любую работу, лишь бы не сидеть на шее у государства.
— Это верно, — согласился с ним Чубатов. — У нас дома тоже многие батраки, вернувшись из партизан, нигде устроиться не могут. Прямо не знаю, что делать с такими.
— Да, трудное это дело. Чтобы каждый нашел свое место в жизни, для этого не один год потребуется.
Распрощавшись с Чубатовым и пригласив его заходить к себе, Василий Андреевич сказал Гавриилу:
— Ну, пойдем ко мне. Я сегодня хочу пораньше лечь, чтобы выспаться. Завтра у меня тяжелый день будет.
Василий Андреевич жил в двухэтажном каменном доме недалеко от главного почтамта. На первом этаже занимал он большую комнату с лепными украшениями на потолке, с балконом и высокими стрельчатыми окнами. В комнате у него стояли два стола — письменный и круглый, накрытый пестрой скатертью с кистями. По обе стороны от белой филенчатой двери находились две узкие железные койки. Одна была застлана серым солдатским одеялом, другая — пикейным, веселой светлой расцветки. Над одной койкой висел коврик с вытканным на нем изюбром, распластанным в стремительном беге. Над другой — казачья шашка с побитыми ножнами и бинокль в коричневом футляре. В правом переднем углу стояла черная этажерка с книгами. Но Ганьку больше всего заинтересовали какие-то собранные в гармошку трубы, расположенные как раз под окнами. В трубах что-то изредка пощелкивало и бурлило.
— Что это за штуки у вас? — спросил он.
— Это батареи парового отопления. Они нам печку заменяют, — отвечал, посмеиваясь, Василий Андреевич. — Ты, что, впервые их видишь?
— Впервые. А как же их топят?
— В подвале у нас есть кочегарка. Там разводят в топке огонь и нагревают воду в котлах. А потом электрический мотор гонит из котлов воду по трубам на оба этажа. Горячая вода нас и греет.
Ганька подошел к батареям, по очереди ощупал их.
— Верно, горячие! Вот красота. Тут живи — не тужи, не то что в деревне. — Помолчав, он спросил: — А зачем это у вас две кровати?
— На одной сплю я, на другой Антонина Степановна.
— Разве вы врозь спите?
— Врозь. Так, брат, принято здесь.
— Зачем же тогда было жениться, если врозь спать?
Василий Андреевич залился легким румянцем, хлопнул Гавриила по плечу:
— Эх ты, деревья! Даже покраснеть заставил… Пойдем на кухню, умоемся и чайник на примус поставим.
Василий Андреевич взял стоявший на столе синий эмалированный чайник, перекинул через плечо полотенце и повел Гавриила на кухню в конец коридора.
Показав на белую раковину, над которой торчал из стены медный кран, он сказал:
— Давай умывайся, а я примус разожгу.
Гавриил стал умываться. Вдруг за спиной у него что-то загудело. Он оглянулся и увидел на плите желтую медную банку на трех ножках. Из банки било и жужжало похожее на венчик синее пламя. Василий Андреевич положил на банку металлическую подставку и поставил на нее чайник.
— Это еще что за диковинка? — спросил Ганька.
— Вот это и есть примус. Очень удобная штука. Десять минут — и вода в чайнике закипит.
— И чего только не выдумают люди! — воскликнул пораженный Гавриил. — Скажи дома, что лампа чай кипятит, так в глаза наплюют. Скажут, брешешь, как Никула Лопатин… А хорошо бы это все в деревнях иметь. Сразу бы жизнь другая сделалась.
— Со временем все это и в деревнях появится. Мы и революцию для того делали, чтобы всеми житейскими благами мог пользоваться рабочий в городе и мужик в деревне. В Америке или в передовых европейских странах обеспеченные люди имеют такие житейские удобства, которые нам еще и во сне не снились.
— Что же это за удобства такие? Неужели и ты не знаешь всего, что там навыдумывали?
— Кто я такой, чтобы все знать-то? — грустно усмехнулся Василий Андреевич. — Я ведь в этом деле недалеко от тебя ушел. Сам я лишь вот здесь, в Чите, увидел этот самый примус. А за границей, говорят, его уже на свалку сдали. Там есть уже штуки почище. Но ничего я тебе о них рассказать не сумею… Смешно сказать, а я только в тюрьме, брат, познакомился, например, с теплой уборной и с водопроводом. При наших морозах это совершенно необходимая вещь. Эти блага, о которых узнал в тюрьме, я потом не раз вспоминал в своей якутской ссылке. Зимой там бывает до шестидесяти градусов холоду. Выбежишь в такую стужу из зимовьюшки по какому-нибудь делу и с непривычки можешь запросто обморозиться. Я однажды там строганины из сырой рыбы поел, а потом двое суток то и дело на улицу бегал. Помирать буду, а этого случая не забуду.
— Зимой и у нас с расстройством несладко жить. Тоже пока за баню или амбар бегаешь, все на свете проклянешь, — сказал Гавриил и зябко поежился от неприятных воспоминаний.
— То-то и оно! — сказал Василий Андреевич. — Конечно, уборная — это мелочь. Но вот из таких мелочей и складываются наши житейские удобства… Теперь, когда мы победили в гражданской войне, все силы бросим на борьбу с разрухой и голодом, с нищетой и отсталостью, доставшимися нам в наследство. Начнем, конечно, не с уборных. Об этом пока и говорить нечего. Прежде всего нам нужен хлеб. Будет хлеб для наших рабочих — задымятся у нас заводы и фабрики, заработают рудники и шахты. Мы вот здесь за годы гражданской войны забыли, что такое керосин. В деревнях у нас сплошь и рядом освещаются лучинами да жирниками. А в России этого керосина можно столько добывать, что его на весь мир хватит. То же самое можно сказать про хлеб и про мясо. Страна у нас, Ганька, большая. В ней все есть, чтобы сделать ее богатой, а весь народ сытым, грамотным и счастливым. И наша рабоче-крестьянская власть добьется этого. Пока же у нас очень трудное положение, тяжелая нищенская жизнь. Слыхал ты что-нибудь про голод в Поволжье? Нет? А голод был страшенный. Случилась засуха, хлеб у крестьян не уродился, и начали целые деревни вымирать от голода, от сыпняка.
Из носка чайника ударила сизая струйка пара, потом начала подпрыгивать крышка.
— Ну, кипяток готов! Пойдем ужинать — и на боковую.
За ужином Василий Андреевич, видя, что Гавриил почти ни к чему не притронулся, окончательно убедился, что он где-то успел подкрепиться. Пряча в усах усмешку, он спросил:
— Кого же ты все-таки встретил сегодня?
— Да одного знакомого партизана.
— И он позвал тебя в столовую или харчевню?
— Позвал.
— Ты, конечно, не мог отказаться и пошел с ним?
— Пошел.
