Строговы - Марков Георгий Мокеевич (читать полностью книгу без регистрации txt) 📗
Привыкшие говорить только о Мане Дубровиной, они и в этот вечер пытались вспоминать ее, но что-то новое, не подвластное им, вторглось в их жизнь, и не было больше сил удерживать себя в прежнем настроении грусти и тихих раздумий. Они заговорили о себе, пока еще сдержанно, со смущением и колебаниями в душе, но было уже ясно, что они неудержимо несутся по вечному пути: живым – живое.
Глава двадцатая
1
Делегаты вернулись во второй половине апреля. Весна была в полном разгаре. Грохотали по каменистым ущельям бурные горные речки. Холмы пестрели, как бока пегой лошади: на гребнях и полянах рыжел прошлогодний бурьян, а под лиственницами с северной стороны снег лежал сугробами, почти нетронутый.
Тракт местами взломался: вздыбились льдины на речках, ощерились разрушенными пролетами деревянные мосты, чернели верстовые проталины на солнцепеках. Ехать на лошадях было невозможно – делегаты шли пешком. Осторожно, с риском для жизни перебирались через взбушевавшиеся речки. Продвигались медленно – иной день верст десять – пятнадцать. Зато сколько народу перевидали, скольким людям ленинскую правду из уст в уста передали!
Когда наконец добрались до Волчьих Нор, с неделю ни днем, ни ночью не закрывались двери в избах делегатов. С расспросами о поездке к Ленину шли старые и молодые. Много народу нахлынуло из других деревень. Делегаты отчитывались на собраниях, но это не уменьшало потока любопытствующих. Мужики и бабы приходили к делегатам домой и допытывались с глазу на глаз: а на самом ли деле Ленин велел произвести земельный передел, а не ошибка ли то, что кедровник теперь общественный на веки вечные, а правда ли, что купеческие угодья тоже станут народными, а верно ли, что на Юксе замышляется закладка приисков и шахт?
Делегаты повторяли все то же самое, что они говорили на собраниях, люди уходили от них окончательно убежденными, и народная молва все выше вздымала на гребень славы дорогое и близкое имя: Ленин.
Дед Фишка в эти дни не знал ни сна, ни покоя. С одинаковым увлечением он рассказывал о поездке к Ленину мужикам, комсомольцам, старухам и даже ребятишкам.
– Ну, а Москву-то посмотрел, нет ли, дед? – спрашивали старика.
– А то как же? Сам Тарас Семеныч Беляев водил. Царские палаты и дворцы показывал, потом на Лобное место ходили, смотрели, где Стенька Разин смертушку принял… Велик город Москва! Народ туда со всего света к Ленину тянется. А только старикам там не житье. Шли мы с вокзалу, и увидел я на шестом этаже старушку одну. Вышла она из дому на приклеток, нычит, встала, голову свесила и глядит оттуда, бедняжка, жалобно-жалобно. Такая жалость за сердце меня взяла – ужасть! Ведь теперь ей до самой смерти оттуда наземь не сойти…
Чуть дороги подсохли, дед Фишка заторопился на Юксу. Матвей, к которому он обратился за советом, сказал:
– Сходи, дядя, а осенью, может быть, вместе выберемся.
Дед Фишка только зажмурил глаза: это было пределом его мечтаний.
– Замышляю я, Матюша, побывать нынче на Веселом яру. Степан Иваныч Зимовской последние годы больше все там копался, а вот-таки на самую жилу он не напал. На мой сгад, надо выше ее искать. Помнишь еловые буераки?
– У Гремучих ключей?
– Вот-вот.
– Ну, попытай.
Дед Фишка исчез, как обычно: тихо, бесшумно. Утром Строговы поднялись, а его уже и след простыл.
Шел старик в этот раз в тайгу не спеша: в каждой деревне останавливался на ночевку, заходил на хутора, подолгу разговаривал со всеми встречными.
„А чего мне теперь торопиться? Степана Иваныча нет, а Егорка… ну, с Егоркой разговор короткий: будешь добром охотиться – охоться, станешь хозяином себя выставлять – высадим. Ленин!.. Ленин-то не про то ли наказывал?“ – рассуждал сам с собой дед Фишка.
Чувствуя себя свободно, спокойно, дед Фишка без устали рыскал по тайге. Строговы начали уже беспокоиться, а он все не возвращался.
– Не завалился ли он где-нибудь в лесу, Матюша? – озабоченно говорила Агафья.
Но Матвей был уверен, что старик в полном здравии и задерживается по другой причине.
– Давно он, мама, не бывал в тайге – стосковался. Я и сам бы теперь пожил там. Гляди, вот-вот явится, – успокаивал Агафью сын.
И верно, как-то раз утром игравшая с подругами на улице Маришка вбежала в дом с криком:
– Дед Фишка идет!
Все Строговы, кроме занемогшей Агафьи, высыпали за ворота. День был праздничный и ласковый, лучистый, с освежающим резвым ветерком от речки. Улицы и поляны села пестрели от народа, а гармонисты перекликались из разных мест звонкими развеселыми переборами.
– Вон он мчится, наш рысак, – с улыбкой сказала Анна, козырьком приложив ладонь к глазам.
По мосту через речку, согнувшись, торопливой походкой шел дед Фишка. На спине его топорщился мешок с дичью, через плечо висела медвежья шкура, в руке – березовый посох, отливавший на солнце серебристой белизной.
Дед Фишка миновал мост, на минуту скрылся в проулке за изгородями, банями и овинами и вышел на улицу села. Все приветствовали его с добрым чувством: мужики снимали картузы, бабы отвешивали поклоны, молодежь почтительно уступала дорогу. Дед Фишка кивал головой направо-налево, но шага не убавлял, словно боялся, что его могут остановить.
Поднимаясь на косогор, он радостно замахал рукой и, еще больше согнувшись, побежал короткими шажками, чуть вприпрыжку.
– Ты смотри-ка, он еще бегом пробует, – тронув Матвея за плечо, проговорила Анна.
„Видно, есть у старика неплохие вести – не терпится“, – промелькнуло в уме Матвея.
Маришка с визгом бросилась навстречу старику. Дед Фишка пробежал легкой полурысцой две-три сажени и вдруг упал на дорогу в пыль.
– Ах, запнулся! И куда торопится? – сказала Анна.
Прошло несколько секунд, а дед Фишка не подымался; Маришка остановилась в нерешительности: бежать ли навстречу или вернуться? Матвей переглянулся с Анной и сыновьями, и все они заторопились к старику.
Когда Матвей и Максим, опередившие Анну и все еще прихрамывающего Артема, подошли к деду Фишке, он был уже мертв. Анна заголосила на все село. Матвей снял со старика централку, мешок и медвежью шкуру, с помощью Максима и Артема поднял его на руки и понес в дом.
Вскоре дед Фишка, обмытый, одетый в новую рубаху – ту самую, в которой был он у Ленина, – лежал на лавке в переднем углу. В прихожей суетились уже соседи Строговых, а в горнице Матвей с сыновьями рассматривали найденный в кисете деда Фишки самородок золота в полфунта весом. Теперь это было как завещание: смело ведите народ на Юксу за золотом.
По селу в это время сновали обеспокоенные люди.
– Слыхали, дед Фишка преставился…
– Неужто? Да его только что на мосту видели.
Люди верили и не верили этой вести. Все знали, как жизнелюбив, неугомонен старик, и привыкли видеть его всегда бодрым и неунывающим.
Печальная весть быстро облетела село, и к Строговым потянулись люди со всех улиц. Многих и теперь не покидали сомнения: да точно ли умер дед Фишка? Они подходили к лавке, на которой лежал старик, и подолгу смотрели на него.
Смерть мало изменила старика. Его худощавое лицо, заросшее мягким, пушистым волосом, было все таким же открытым и задорным. Дед Фишка умер мгновенно, и никаких мук не запечатлелось в его чертах. Мохнатые брови закрыли глаза, и казалось, что дед Фишка нарочно спрятал их, как он часто делал это, забавляя ребятишек. В маленьком, собранном теле и теперь проглядывали стремительность, порыв. Думалось, что старик прилег отдохнуть и вот-вот поднимется, засуетится – не по годам живо и молодо.
– Знать, недаром он говорил-то: умру и ногой дрыгну. Выходит, вещало ему сердце, – разговаривали между собой старики.
Деда Фишку похоронили на третий день после смерти на большой площади села рядом с могилами борцов за народную долю и Советскую власть – Антона Топилкина, Марии Дубровиной, Калистрата Зотова и партизан, погибших в последнем сражении.
