Шелихов. Русская Америка - Федоров Юрий Иванович (читать онлайн полную книгу txt) 📗
Капли дождя били в обращённое к небу лицо, но управитель, помедлив ещё мгновение, поглядел внимательно на летящие тучи и повторил:
— Непременно развеет. Нам дождь вовсе ни к чему. — Пояснил Ивану: — За лесом идти надобно.
Шагнул с крыльца. Шкляев, глядя, как управитель бойко шагает по лужам, подумал: «Дельный мужик».
В кузне ковали осадную решётку для главных ворот крепостцы. Дело тонкое, требующее особого умения. Малиновые полосы решётки в горне набирали жар. Двое коняг, обнажённых по пояс, раздували мехи. Над горном снопом вздымались искры, жалили разгорячённых работой людей.
Иван взглянул на полосы, сказал:
— Не пережечь бы. Пожалуй, пора.
Кузнец оборотил к нему освещённое бьющим из горна огнём лицо, но ничего не ответил.
Иван взял стоящий у наковальни молот, взвесил в руке, спросил:
— Нет полегче?
— А чем этот негож? — спросил кузнец.
— Тяжёл для такой работы, — ответил Иван.
Кузнец вразвалку шагнул в сторону, вытащил из-за верстака другой молот. Полегче. С длинной рукоятью.
Шкляев взял его, чуть подкинул, ловко подхватил цепкими пальцами, улыбнулся:
— Хорош.
Кузнец взглянул на него с интересом.
— Давай, — крикнул Иван конягам.
Вымахнув клещами из горна полосу, те подали её на наковальню. Иван вскинул молот и ударил резко, с оттяжкой. Кузнец заслонился рукой от брызнувших из-под молота искр. Иван безостановочно бил и бил по металлу. Покрикивал только:
— Поворачивай, поворачивай, ребята!
Кузнец, наклонившись к уху Баранова, спросил:
— Уральский? Из демидовских?
— Точно, — ответил Александр Андреевич, не в силах отвести глаз от Ивана.
А тот не работал, играл, молот ходил кругами, и было даже непонятно, как и когда он перехватывает рукоять. Полоса под молотом вытягивалась струной, вздрагивала, вспыхивала огнём и казалось, вот-вот сорвётся с наковальни, но, как только малиновое тело полосы, вспучиваясь, отрывалось от чёрной, блестящей махины наковальни, её тут же настигал хлёсткий удар, и она никла под силой молота.
— Вот это молодец, — ахнул кузнец, — умелец! Да ему цены нет! Александр Андреевич, — он ухватил управителя за локоть, — ты взгляни... Ай-яй-яй! Цены нет, точно!
Лицо Ивана во время работы было необыкновенно.
Работа меняет лица, проявляя на них сущность людскую, и, чтобы судить о человеке, прежде надо взглянуть на него в работе. Пот — великая роса труда — смывает с человеческих лиц лишнее, и промытые черты с очевидностью скажут: кто стоит перед тобой.
— Всё! — крикнул наконец Иван и опустил молот. — В горн! И углей куль!
— Ну, Иван, — развёл руками управитель, — ну...
Так же, как Иван, обрадовал Баранова корабельный мастер Яков Ши льде.
Человек иного характера, чем Шкляев, Шильдс молча осмотрел новый карбас, заглянул под днище и попросил топор. Всего минуту-то и оглядывал лодью, но, видать, много до того насмотрелся, так как тут же, примерившись к килевому брусу, тюкнул обушком, и брус лопнул. Шильдс поднял спокойные глаза на Баранова, сказал:
— На изломе килевого бруса был сучок. А сие недопустимо. Лёгкий удар, и карбас погибнет. — Положил топор, достал из кармана большой клетчатый платок, вытер руки. — Подбор древесины для килевого бруса должен быть тщателен.
Шильдс спрятал платок, ткнул пальцем в место слома:
— Работника, подобравшего лесину, наказывать не следует, надобно учить. Сучок был скрыт, и он его не увидел. Распознать сей порок — есть мастерство, и, как всякое мастерство, даётся оно трудно. Надо учить, — повторил строго.
Не улыбнулся, не расцвёл праздником, как Иван, но видно было, что и это мастер милостью Божьей.
В тот же день Кильсей, ходивший с Барановым показывать землепашцам будущие их угодья, вдруг остановил управителя и, насторожившись лицом, сказал:
— Постой, постой, — поднял палец. — Слушай.
Баранов удивлённо взглянул на летящие облака.
— Что ты?
— Послушай, — сказал тот, — журавли курлычут. Прощаются. Всё. Осень, — качнул головой. — Ах как плачут... Теперь жди ветров, а там и холода придут.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Екатерина играла за большим европейским столом, не жалея козырей, блефуя и путая партнёров. Властной рукой она швыряла на зелёное сукно беспроигрышные тузы и российское золото. Императрица готова была любой ценой побить французские карты, на которых было начертано: «свобода», «равенство», «братство». Для этого годилось всё. Екатерина не щадила ни своего времени, ни сил своих дипломатов, ни крови российских солдат.
Пламя парижских баррикад так напугало российскую самодержицу, что Екатерина, любившая огонь роскошных каминов Зимнего дворца, вдруг запретила разжигать открытый очаг в царских апартаментах.
Это случилось однажды утром. Императрица, прохаживаясь по кабинету, диктовала фрейлине, только что определённой ко двору, правила поведения. Неожиданно Екатерина замолчала. Юная дева, ещё не набравшаяся бойкости у подруг, несмело подняла глаза от бумаги. Екатерина тяжёлым взглядом смотрела в огонь. Молчание было тягостно. Императрица забыла о деве, о наставлениях, которым, впрочем, не суждено было никогда осуществиться, так как прелестные груди фрейлины были убедительнее слов и, как вехи, указывали жизненный путь этого очаровательного создания. Какие уж параграфы и экзерсисы!
Однако, как ни глупа была юная прелестница, но и она заметила: сквозь краски и пудру, искусно наложенные на лицо Екатерины, проглянули такая глубокая усталость, столь неожиданная отрешённость, что императрица постарела лет на двадцать.
Перо в руках девы мелко-мелко задрожало. Раскрывшиеся от удивления губы сомкнулись.
По лицу самодержицы шли тени. Что она видела в пылающих огнях камина? Ум Екатерины был боек, воображение пылко, судьба необычна.
В Россию Екатерину привезли ребёнком. Она старательно молилась православному богу, с настойчивостью учила русский язык, запоминала российские обычаи, пословицы и поговорки и мечтала о троне. Властолюбие копилось в ней, как соки в весенней почке, игрою судеб вознесённой на вершину счастливо освещённой солнцем ветви. Мечты сбылись. Немецкая принцесса была возведена на российский престол, но супруг не спешил разделить с ней власть над великой империей. Однако почка, согретая жаркими свечами собора, где громогласно было возглашено: «...многая л-е-е-е-е-т-а-а-а...» — проклюнулась.
Пламя камина дышало жаром. Причудливые языки взбрасывались над потрескивающими поленьями, странно переплетались, будя воображение и подсказывая даже и то, о чём не хотелось вспоминать. Возможно, заглядевшись на пламя очага, Екатерина увидела себя торопливо бегущей по саду загородного дворца к заветной решётке, где ждал её с осёдланными лошадьми отчаянный гвардейский офицер. Заговор состоялся, всё было решено, продумано до мелочей, следовало протянуть руку и сорвать сладкий плод власти. И она её протянула. Она простёрла навстречу власти две жадные руки и цепко схватилась за поводья заплясавшего под ней коня. В доме неофита [21] всегда больше икон, чем в доме старого попа, а лучшие охранники порядка — бывшие воры. История знает тому немало примеров. Екатерине хорошо были известны пружины заговоров и переворотов, значение мелькающих теней в задних комнатах царственных покоев, неясных шёпотов в ночи, прижатых к губам пальцев и в решительную минуту звяканье шпор в гулких дворцовых переходах. Достаточно было и этого, чтобы не смотреть на пылающие поленья, но русская самодержица видела в огнях камина большее. Она понимала: заговоры и дворцовые перевороты принесут лишь неприятности в царских покоях, а вот то, что происходит в Париже, — угрожает самому существованию монаршего дома. Екатерина в своё время кокетничала с французскими энциклопедистами, её забавляли некоторые их мысли, обворожительные по форме и чудные восхитительной дерзостью. Беседы в кругу обожателей императрицы... Это было упоительно. Слова... Слова... Самодержица российская с непередаваемым удовольствием ловила обращённые к ней пылкие взгляды не в меру разгорячённых разговорами поклонников. Просветительница на троне... У Екатерины сошлись брови над переносьем. Кто мог предположить, что слова обретут плоть и начнут стрелять пушки?
